— Как бы мне с этим вашим Этьеном поговорить? А, Чарли?

— Если только запасешься столом для спиритического сеанса. Этьена грохнула «Эрмандада». Кажется в сентябре.

— Это точно все?

— Точно. Кроме того, что я рассказывал перед гонками. Насчет того, что чужаков видели в системе Моргенштерн. Слушай, а что это за корабли такие, а?

— Вопросы здесь задаю я! — С наслаждением отрезал ваш верный рассказчик. — Эх, Чарли, зачем только я тогда тебе заплатил?

— А ты как хотел? Я свою жизнь оцениваю сильно дороже вонючих десяти хрустов! Вот видишь: пригодились сведения!

— Не поспорить… Ладно. Бывай. Замолвлю за тебя словечко. Заработал.

Небраску увели, а мы со Степашиным доложились Иванову. В том духе, что Блад, похоже, свихнулся на религиозной почве, а Небраска раскололся.

— Альцион… Береника… — пожевал губами уполномоченный. — Негусто. Жаль. Но вы молодцом! Оба. Ступайте отдыхать. Лев, рапорт, так и быть, подождет завтрашнего вечера. Альцион… Надо проверять! Всё, ступайте. Здесь без вас есть кому распорядиться.

И мы удалились.

Когда я проснулся на «Дзуйхо» (первое полноценное общение с подушкой с начала всей этой безумной свистопляски, между прочим!) меня нашла Александра и сообщила, что некая Фэйри Вильсон выхватила из бедренной кобуры одного осназовца пистолет и разрядила его себе в рот.

Слава тебе, Господи, что я не видел, как красивая голова Фэйри разлетается на куски, покорная безжалостной воле девятимиллиметрового тропфен-кугеля.

Я не стал даже выяснять, что будет с остальными, потому что какая теперь разница!

Декабрь, 2621 г.

Космодром Новогеоргиевск.

Планета Грозный, система Секунда, Синапский пояс.

До сих пор не представляю, кем был товарищ Иванов. То есть теперь я узнал и как его зовут, и воинское звание, только ерунда это все. Масштаба фигуры, которая находилась рядом, не постичь. Да и сегодня в этом отношении мало что изменилось.

Он был очень тяжелый, неприятный человек. Простое пребывание в одном помещении с ним здорово выматывало, будто кирпичи таскаешь. Но он был человек. Много встречал сильных людей, да только рядом с товарищем уполномоченным все они — как электромобиль рядом с истребителем.

Нас он не щадил. Подчиненные были для него инструментом. Да только и себя он не щадил.

Когда мы вернулись на Грозный, не успел изрубленный «Левиафан» встать в орбитальный док на ремонт, товарищ Иванов сделал нам ручкой, пересел на «Кирасир» и куда-то усвистал. Даже не позавтракал, я уж не говорю о койке. А о ней во всю ширь своих душ мечтали парни куда моложе и крепче физически.

«Дзуйхо» маневрировал по высокой орбите, наматывая прицельные витки, а его высокопревосходительство зашел к нам в трапезную, о чем-то посекретничать с Александрой. Он был опять в костюме и надраенных старомодных ботинках, выбритый, прямой и годный к употреблению.

— Товарищ Иванов! — Позвал его Степашин, откладывая вилку с изрядным куском омлета. — А что же покушать? Давайте к нам!

— Некогда, Лев! — Отмахнулся тот. — Время не ждет — на фрегате позавтракаю.

И убежал, если его манеру перемещаться можно назвать столь громким термином.

— Он вообще когда-нибудь спит? Ест? — Спросил боец осназа Щедролосев, который, не чинясь, сидел за командирским столом в офицерской столовой.

— Было дело… пару раз, — рассеянно отозвалась подошедшая Александра.

— Куда его понесло? — спросил Сантуш.

— Да, в самом деле, куда? «Левиафан» захватили, пиратов угомонили, все круто! — Поддержал Ревенко.

Александра ответила в том духе, чтобы мы кушали, отдыхали и набирались сил. За нас уже подумали — как-то так.

Два дня мы потратили на душеполезное дело. Пилили орбиту и атмосферу обтекателями наших «Горынычей», слётывая звенья и группу в целом.

Много наработаешь за два дня? Да, блин, «девочкины слезки», как говорила Алиса в Стране Чудес (безумную книжку эту, которую в России не переиздавали лет триста, я мусолил как-то пару дней на борту «Левиафана»). С другой стороны: «Маршировать лучше, чем разлагаться» — так говорил классик армейского летописания.

Кадры подобрались опытные, так что результаты не очень печалили. Налет часов, в том числе боевой, у всех был на уровне, да и «Горыныч» осваивать с нуля пришлось одному Сантушу.

Таким образом, я стал ведущим своего старшего товарища. Ревенко, наш летный командир, получил в ведомые Настасьина, а Кутайсов — Сеню Разуваева.

Между учебой мы болтали. Все — устало, а я — радостно. Потому что родной РОК-14, родная флотская казарма и родная флотская форма наполнили жизнь смыслом, а вашего неумелого повествователя — энергией.

После всего!

Друзья мои!

После суда военного трибунала! После унизительного для кадрового истребителя (пусть и недоделанного) прозябания в концерне «Дитерхази и Родригес»! После пыточного подвала «Эрмандады»! После постыдной работы на пиратов! С волчьим билетом!

Я!

Безобразная скотина!

Носил лейтенантские звезды (хоть и фуфлыжные), а меня носил наш русский военный флуггер! В то время как страницы моего личного дела носили запись: «От боевой службы отстранен пожизненно».

Вот это вираж биографии, правда?!

Когда я поделился своими мыслями с Комачо, тот, как обычно, полез за словом в карман и вынул оттуда мудрую фразу:

— Знаешь, Андрей… Создатель вообще такой шутник!

— Ого! Сам придумал?

— Только что.

— Не могу не согласиться.

Эта шутка Создателя сделала мне так хорошо, что я готов был целовать Иванова в отсутствующие ГАБовские погоны и безропотно снес бы имплантацию в череп не одной, а десятка миниатюрных бомб!

Бомбы, кстати, вшили. Маленькие такие штучки, размером с крупинку сахара. Не соврал Иванов.

Ну и Сашу я готов был целовать. И в погоны, и куда угодно. Да только она редко показывалась, а когда снисходила, всегда отгораживалась субординацией и казенным «вы».

Да, зацепила меня товарищ капитан, ох зацепила. До сих пор вспоминаю наше с ней свидание на орбитальной крепости «Амазония», что стережет покой системы звезды Лукреции изо всех своих антикварных сил.

О чем я думал? Любовь к Рошни Тервани никуда не делась и не думала даже. Но, по меткому германскому определению, душа и тело разрывались между «Ich liebe» и «Ich will» — «я люблю» и «я хочу».

Скотина вы, товарищ бывший кадет, а теперь товарищ непонятно кто. Форменная скотина.

Слава Богу, ни времени, ни каких других резервов на душевные страдания не оставалось.

К вечеру второго дня наши машины в красивом строю зашли на посадку и замерли на ВПП Сектора 13. Согласно распорядку товарищи пилоты выстроились в шеренгу и предоставили себя товарищам техникам, так как разбирать летные скафандры самостоятельно мы не имели права.

— И что мы такой кислый? — Поинтересовался Разуваев, которого распатронивали по правую руку от меня.

— Оставь, Арсений, человека в покое. — Прогудел Настасьин. — Человек в телесном удручении пребывает.

— Не, ну а шо я такого сказал? Я ж с целью пообщаться, поддержать, посочувствовать и все такое!

— Ты когда шевелюру пострижешь, сочувствующий? — Спросил Ревенко на правах командира.

Принятый техником шлем явил миру роскошный сенин чуб, упавший чуть не до носа. Завязалась перепалка, за что Артему большое спасибо — прилипчивый одессит отлепился.