Анито долго сидела отвернувшись. От горя ее кожа окрасилась в темно-серый цвет. Она так ждала этого брачного сезона, в котором нерестилась бы со своими деревенскими. Это одно из тех событий, которые делают жизнь старейшин привлекательной. А теперь Укатонен отбирал у нее и эту радость. По мягким, ласковым очертаниям его слов Анито видела, что он и в самом деле огорчен тем, что предлагает. В ней снова вспыхнула искра гнева. У нее забирают жизнь, а она ничего не может с этим поделать.
Она взглянула на Иирин, которая вместе с Моуки сидела в окружении любопытных лайли-тенду. Все из-за вон той! Если б Илто не нашел Иирин, не произошло бы ничего подобного! Она все еще была бы бейми Илто, готовилась бы занять свое место среди старейшин Нармолома. Какой же далекой и легкой кажется ей сейчас жизнь бейми!
Должно быть, Укатонен следил за направлением ее взгляда, видел он и вспышку гнева и неприязни к Иирин.
— В том, что ты станешь энкаром, я виноват не меньше, чем она, — сказал он. — Но знаешь, эта жизнь не такая уж плохая.
Анито отвернулась от Иирин.
— Я договорюсь о нересте с лайли-тенду, эн, — сказала она, переводя разговор на более безопасную тему. — Только я прошу не уводить меня из Нармолома до тех пор, пока у меня не будет шанса принять участие в нересте с моими друзьями.
— Я постараюсь, кене, — ответил он ей, — но обещать ничего не могу.
Анито отправилась к вождю отряда лайли-тенду и принялась торговаться о цене ее участия в нересте. Торговалась она умело и получила 420 полос йаррама, шесть больших рыбьих пузырей с рыбьей же пастой, три фляжки соли, четыре связки сушеной рыбы и мешочек крючков, сделанных из спинных позвонков глубоководной рыбы.
Когда о цене договорились, торговля Анито своими товарами пошла куда лучше. И неудивительно — большинство ее покупателей составляли мужчины, которые готовы были отдать свои товары за бесценок, надеясь на ее доброе отношение во время гона. Анито была очень обрадована таким вниманием, но никаких обещаний не давала.
Домой они пойдут тяжело нагруженными. Хорошо еще, что Иирин может нести кладь более тяжелую, чем тенду. Анито планировала отдать большую часть того, что она получит, жителям деревни, уплатив этим большинство долгов, сделанных за это путешествие.
К полудню следующего дня вся торговля между деревенскими и лайли-тенду была свернута. Все стали готовиться к торжественному пиру, который должен был ознаменовать это событие. Тенду собрались на берегу и расселись широким полукругом. Большие плоские створки раковин были наполнены традиционными кушаньями, символизирующими единение тенду суши и моря. Там были рыба и морские водоросли, приправленные медом, разведенным морской водой, и вымоченные семена, смешанные со свежими рыбьими молоками. В дополнение к этим традиционным блюдам стояли корзины, доверху полные морскими ракообразными, блюда с нарезанными ломтями фруктами, собранными с деревьев на острове, огромные самки интази в собственных раковинах, чье мясо было обложено горками только что снесенных яиц.
Все ели, пока животы не вспухли. Потом прямо на песке был выложен круг из корзинок со светящимися грибками. Откуда-то притащили барабан, флейты и рога из витых раковин. Танцоры укрепили ремешками на руках и ногах погремушки, сделанные из раковин и бутылочных тыкв, надели на головы пышные головные уборы и маски. Когда суета подготовки кончилась, Укатонен сыграл на своем роге из раковины длинную басовую и невероятно тоскливую мелодию. Она заставила напрячься обжигающие красные полосы на спине Анито.
Танцоры Нармолома вышли в полукруг и стали издавать скрежещущие ритмичные звуки, сопровождая их шумом погремушек и кастаньет, укрепленных на ногах и руках. Анито украдкой взглянула на Миато. Обычно именно он возглавлял хоровод, но сейчас раненая нога лишала его возможности танцевать. Нога Миато быстро заживала — уже и ступня, и колене) отросли настолько, что нога касалась земли, хотя он пока и ковылял на костыле. Через полмесяца кости и сухожилия должны окрепнуть, и нога будет служить как положено.
Танцоры хлопали себя ладонями по бедрам, вызывая танцоров лайли-тенду выйти к ним. Те встали на колени, их влажная кожа сверкала в сиянии светящихся грибков. Волны ослепительной синевы накатывались на их тела. Танцоры же Нармолома стали совершенно черными, но потом на этом фоне стали взрываться зеленые пятна и полосы. Сами же танцоры гремели погремушками, стрекотали и раскачивались взад и вперед, почти невидимые, кроме ярких всполохов красок. Танцоры лайли-тенду отвечали зелеными и розовыми вспышками, что означало одобрение и сильное возбуждение. Танцоры Нармолома подхватывали их узоры и как эхо повторяли их. Таким образом началась долгая импровизация вызовов и откликов, которая постепенно перерастала в крещендо движений, музыки и красок. Потом интенсивность представления стала волнообразно затихать, сопровождаясь печальным пением рогов. И вдруг наступила мертвая тишина.
Зрители переливались лазурью и густым синим цветом, означавшими восторг и полное одобрение. «Историю, историю, историю, расскажите нам историю!» — раз за разом повторяли эти узоры большими и яркими символами. Встал и вышел в круг, образованный актерами и зрителями, Укатонен. На толстых ластах приковыляла, чтобы присоединиться к нему, Нарито — глава лайли-тенду. Собравшиеся люди суши и моря бешено аплодировали.
Анито отвернулась — память о недавнем прошлом была еще жива. Сколько раз приходила она сюда, и каждый раз ее ситик исполнял роль руви-тенду в этом представлении. И хотя то время ушло, Анито было больно видеть на его месте кого-то другого.
Укатонен сыграл на своем роге еще одну печальную мелодию, а Нарито ответила на нее целой серией нот, сыгранных на флейте. Барабанщик отозвался мощными гулкими ударами по выдолбленному бревну — так было официально открыто торжественное кворбирри.
Знакомая всем история развертывалась одновременно в музыке, танцах и цветных узорах. Первые попытки сухопутных тенду жить в море были сыграны и пояснены стилизованной речью кожи Укатонена. Это был очень древний, очень традиционный стиль, вполне соответствующий статусу энкара, но в этой древней манере Анито внезапно прослеживала движения, узоры, фразеологические обороты совершенно современные и оригинальные. Было ясно — Укатонен — мастер кворбирри.
Нарито отозвалась на вызов впечатляющего представления Укатонена с изяществом и силой. Она исполняла роль моря и живущих в нем созданий, она проверяла способность тенду жить в океане. Анито бросила взгляд на Моуки и Иирин. Они были в буквальном смысле поглощены кворбирри. Иирин достала свой живой камень и изображала на нем картину всего происходившего перед ней.
Анито видела десятки раз, как это делает Иирин, как она записывает разговоры, а затем просматривает их вновь и вновь. Иирин говорила, что это помогает ей учить язык и что записи помогут ее народу лучше понять, о чем говорят тенду. А что могут понять ее люди в кворбирри? И какая часть этой стилизации будет понята самой Иирин?
Волна сожаления прокатилась по спине Анито. Ей было жаль это новое существо. Она была слепа к нюансам стиля и техники, которые превращали кворбирри в уникальное зрелище.
Представление близилось к концу, то есть к рассказу об установлении торговых отношений между лайли-тенду и руви-тенду. Укатонен и Нарито взялись за руки и плясали в круге, их движения символизировали слияние и гармонию. Затем каждый из них вовлек еще кого-то из зрителей в этот танец, хоровод ширился и ширился, пока его участниками не стали все зрители и танцоры, включая даже Иирин. Круг становился теснее, его участники ритмично чирикали, опускаясь на колени в песок. Танец перешел во всеобщее слияние. Анито ощутила соленую кровь лайли-тенду и знакомую — сладковатую — жителей Нармолома.
Джуна с восторгом смотрела, как расцветают в радужных красках танцоры, как меняется темп танца. Она нащупала свой компьютер и превратила его в видеокамеру. Да, людям из отдела Контакта с инопланетянами это зрелище должно понравиться. Съемка делалась автоматически, и Джуна могла спокойно наслаждаться невиданным спектаклем. Ей казалось, что перед ней разворачивается лишенное внутреннего содержания переплетение цвета и движений. Иногда ей попадались отдельные знакомые слова или символы, но скорее всего это было нечто вроде эквивалента джазового пения, преимущественно импровизационного и абстрактного. Представление, достигнув кульминации, шло к концу, и наконец аудитория взорвалась шквалом визуальных аплодисментов, что было ничуть не менее красиво и занимательно, чем само представление, которое только что доставляло зрителям такое наслаждение. Аплодисменты постепенно перешли в ритмизованное повторение одних и тех же слов. Слова требовали какой-то истории.
