Со вчерашнего вечера он делает удивительное для себя открытие. Оказывается, что она способна по-настоящему страдать. Он не знает, какое влияние окажет на их будущую совместную жизнь ее мимолетное увлечение. Он обещал дать Анук свободу, но зачем ей эта свобода, если другой растворился в тумане?

«Должно быть, он воспользовался ее неопытностью и беззащитностью», — думает Роберт. Он приносит из ванной комнаты наполовину смоченное водой полотенце.

— Чтобы освежить немного твое лицо.

Анук снова ложится на неубранную постель. Она закуривает. Она выпускает колечки дыма, похожие на маленьких рыбок, едва шевелящих плавниками.

— Откуда явился этот тип?

Она пожимает плечами.

— Ты могла бы ответить.

Она поворачивает голову в сторону окна. Трудно содержать в чистоте такие широкие окна, когда существует нехватка рабочей силы. Мойщики окон в небоскребах, как правило, индейцы. Говорят, что у них не кружится от высоты голова.

— Когда отъезд? — спрашивает она.

— Сегодня вечером. Мы уезжаем из отеля около семи часов. Последнее заседание закончится в шесть.

И добавляет:

— Надо было бы собрать твой чемодан.

Взгляд Анук останавливается на чемодане, с которым она утром вышла из этого номера.

Роберт встает. Неожиданно его охватывает злость. Сын рабочего, перед которым в Мюлузе были закрыты все двери, вдруг понял, что и сейчас богатые люди не пускают его дальше своей прихожей.

— Я не знаю о тебе ничего! — восклицает он. — Ты вышла за меня замуж без любви; ты провоцировала меня; порой от тебя нельзя было услышать доброго слова, не то что ласки; и вот ты уже изменила мне…

— Тебе и не надо ничего знать, — произносит она глухим голосом.

Он склоняется над ней. Он смертельно устал. Антибиотики дают о себе знать.

— Я не игрушка в твоих руках, — говорит он. — Ты смотришь на меня как на игрушку, которой позабавились, а затем выбросили.

— Ты ошибаешься, — отвечает она. — Я — поздний ребенок у престарелых родителей. Или недостаточно молодых. Я никогда не играла в игрушки. Когда я родилась, Жалкому Типу было тридцать два года, а Мокрой Курице уже тридцать семь.

— Жалкий Тип? Мокрая Курица? Ты говоришь о своих родителях…

— Да.

— Ты зовешь их…

В этот момент раздается телефонный звонок. Опираясь на локоть, Анук приподнимается в кровати. Она смотрит на телефонный аппарат.

— Ты возьмешь трубку? — говорит Роберт. — Может быть, это звонят тебе…

Она снимает трубку, чтобы услышать:

— Это номер господина Роберта Бремера?

Хорошо поставленный голос, четкая речь.

— Да.

Она протягивает трубку Роберту.

— Вас срочно вызывает председатель. Добрый день. Простите за невежливость, но это очень срочно. Заседание отложено, и председатель вызывает вас к себе.

— Бегу…

Он наклоняется к Анук, чтобы поцеловать ее в лоб. У нее такой вид, словно к ее лицу приближается гигантский паук.

— Хорошо. Я тебя не трону. Будь готова к шести часам вечера. Приведи себя хотя бы немного в божеский вид перед отъездом.

— Нет ли у тебя, случайно, какого-нибудь успокоительного? — спрашивает она.

— Я не наркоман, — отвечает он, — и у меня крепкие нервы, чтобы прибегать к успокоительным средствам. У меня есть только аспирин.

Вдруг он говорит:

— Не будешь же ты неделями пребывать в таком состоянии? Я хочу тебе помочь… Я попытаюсь помочь тебе. Я абсолютно уверен в том, что невозможно полюбить кого-то за двадцать четыре часа знакомства… Ты слишком избалована и привыкла ни в чем не получать отказа.

— Тебе не понять.

«Парадный вход не для тебя, мой хороший. Для служащих, доставляющих товар, карьеристов, ловкачей и босяков, стремящихся любой ценой подняться на вершину социальной лестницы, существует лишь черный ход».

— На твоем месте… — говорит Роберт.

И тут же понимает, что сказал глупость. На месте Анук? Что сделал бы он, если бы оказался на месте Анук? Для этого ему надо знать, что скрывается под этой гладкой шелковистой кожей. Оказаться на месте Анук — совсем не одно и то же, что пересесть в новую машину…

Неожиданно Анук говорит:

— Это так любезно с твоей стороны — держать всю ночь мою руку. Спасибо.

— Хочешь, я налью тебе ванну?

Телефон снова звонит.

— Возьми трубку, — говорит Роберт. — Скажи, что я ушел.

Ее голос совсем не дрожит.

— Мой муж уже ушел. Он спустится с минуты на минуту. Да. Спасибо. До свидания, мадемуазель.

— Я оставлю на двери табличку «Не беспокоить»?

— Да.

Он выходит из номера и думает о Хельге. Перед отъездом из отеля он попробует позвонить ей. Она возвращается с работы без пятнадцати шесть. Если ему повезет, то он успеет попрощаться с ней. И сказать…

Открывается решетчатая дверь кабинки лифта.

— Вниз, — говорит чернокожая женщина с африканской прической.

Сидя на совещании, он обдумывает, как вести себя с избалованным ребенком, которого он любит. Ее любовные переживания отнюдь не вечные. Каких-то несколько недель, и все забудется. Возможно, ей захочется его ласки и теплоты.

Роберт пробует себе представить, как выглядит этот мерзавец, вторгшийся в их жизнь. Наглец, видимо, умеет красиво говорить. Анук сказала, что он американец. Сказать можно все что угодно. По всей видимости, это кто-то из ее бывших приятелей. Она знакома с дочерью сенатора из Бостона, почему бы ей не познакомиться и с ее братом? Все-таки речь идет об американце… Это пройдет. Такие вещи быстро забываются. Роберту очень плохо. Он пытается убедить себя в том, что эту боль ему причиняет уязвленное самолюбие. «Я ничего не знаю о ней, — думает он. — А она никогда не узнает, что я люблю ее. Вот так мы с ней поквитаемся».

Без пяти минут шесть он поднимается в номер. Анук готова. Волосы собраны в конский хвост. На ней все те же брючки и блузка, в которых она целый день просидела у памятника Линкольну.

— Порядок? — спрашивает Роберт.

Он не делает жене замечания по поводу ее одежды. Он начинает приобщаться к странным законам мира богачей. В их среде особым шиком считается нарядиться как бродяга, в какое-нибудь рванье. Она вовсе не похожа на опустившуюся неряху. У нее вид молодой женщины, которая собирается что-то делать по хозяйству и поэтому переоделась в соответствующую случаю одежду.

— Счет уже оплачен, — говорит он.

Анук вешает на плечо сумку. На ногах — легкие сандалии. Всего три узких ремешка, прикрепленные к кожаной подошве.

— Ты не…

Она смотрит на него.

Он не может закончить фразу.

Отъезд повергает Анук в состояние, близкое к обмороку. Она как бы смотрит на себя с другой стороны бинокля. Крошечная Анук проходит по коридору, входит в лифт: когда она идет через холл, то становится такой маленькой, что ее могли бы раздавить как букашку. Проходит мимо нагромождения чемоданов. Почему вид чемоданов вызывает у Анук приступ тошноты? Она выхватывает платок и пытается прикрыть рот, чтобы задержать горечь, поднимающуюся из желудка.

Входная дверь, жара, город. Город отпускает ее, город, который она любит с такой неистовой нежностью… Она согласна работать уборщицей, продавщицей в ларьке, кем угодно, лишь бы остаться здесь, в Америке, и каждую субботу искать Стива. Почему бы не поехать в Нью-Йорк? И там, стиснув зубы и сжав кулаки, по ночам искать его всю жизнь? Стив. Он притворится, что не знает ее.

— Ты можешь не спать на ходу, — спрашивает мягко Роберт, — и подержать эту папку?.. Здесь все наши бумаги. И наши билеты на самолет тоже… Проснись, Анук! Прошу тебя, будь хоть немного повнимательнее…

— Такси, сэр. Такси, такси, такси…

Свист разрывает розовые сумерки. Словно зачарованная, Анук смотрит на тротуар напротив гостиницы. Она даже сходит с еще не освещенной площадки. С дрожью она вглядывается в темноту улицы.

Америка — свободная страна, и потому любой человек может сидеть, спать, выражать протест, любить и убивать везде, где только захочет.