— Это случилось, — говорит пуэрториканка, опрокидывая третью рюмку шнапса (ее взгляд начинает стекленеть), — потому что сегодня третья годовщина со дня гибели господина О’Коннелли… Видно, он призвал напарника к себе.
Женщина крестится.
Она тянет руку, чтобы снова получить порцию шнапса. Бутылка уже почти пуста.
— Существуют такие души, которые призывают к себе души других людей. Подобно спруту, они тянут к вам свои щупальца. Они ломают ваше сопротивление и вызывают вашу гибель. Возможно, господин О’Коннелли призвал к себе Мэйлоу… Ему там скучно одному… Или же…
Она замолкает. Зачем огорчать Хельгу и сыпать соль на ее рану: она лишь хочет сказать ей несколько слов, чтобы немка запомнила их и испугалась.
— Возможно…
Она раздумывает. Все-таки Хельга часто делает ей подарки. К тому же она всегда с ней вежливо разговаривает. И все же, зная, что причиняет ей боль, пуэрториканка уже не могла больше сдерживаться:
— Он еще вернется за вами…
— Старая ведьма! — восклицает немка.
Эти слова она произносит по-немецки.
— Не сердитесь, — говорит консьержка.
Женщина направляется к входной двери.
— Не надо сердиться… Я не понимаю по-немецки… Что это значит?
И она тоже начинает говорить на своем родном языке.
Раздается резкий звонок в дверь, и женщины замолкают.
— Вон! — произносит Хельга по-немецки и подталкивает ее к входной двери. — Вон! Грязное животное. Меня преследуют другие видения. Сотни трупов на улицах Берлина! Разложившиеся покойники, которых вытаскивали из-под руин! Солдаты, смеявшиеся после того, как застегнули ширинки… Оккупанты? Победители? Пошла вон!
Она подталкивает толстуху к выходу. Звонок продолжает настойчиво звонить.
«Это доктор», — думает Роберт. Его глаза горят. Анук причиняет ему боль. Душа? Она не может болеть, как зуб.
— Все плохо! — восклицает Хельга, едва увидев доктора. — Только что в холле убили полицейского, я выгнала консьержку, мой француз горит огнем… Боже мой! Ну и денек!
— Обычный день в Вашингтоне, — отвечает доктор. — Успокойтесь, Хельга. Пройдите в ванную комнату и плесните себе в лицо пригоршню холодной воды.
— Оставляю калеку на ваше попечение, — отвечает Хельга.
Она чувствует себя разбитой и усталой.
— Умоляю вас, поставьте его на ноги. Лишь бы он, наконец, ушел… Слишком много для одного дня… Я не переживу…
После ухода двух женщин в комнате вновь воцаряется тишина. Роберт чувствует холодное прикосновение стетоскопа к своей груди. Он покорно позволяет себя слушать и осматривать.
— Я могу вам кое-что сказать? — спрашивает он.
Доктор показывает на свои уши, заткнутые трубками стетоскопа. Холодное прикосновение к грудной клетке. Затем, почти горячее, к области сердца. Тук-тук-тук.
— Учащенное сердцебиение, — произносит эскулап. — Ваше сердце слишком часто бьется. Есть из-за чего.
С термометром во рту Роберт похож на дрессированное животное. Французская собачка на задних лапках.
Наконец он может говорить. Роберт привстает и облокачивается на локоть.
— Моей жены нет в номере…
— И что же? — отвечает доктор. — Вы привезли ее в Вашингтон для того, чтобы она, запершись в своем номере, связала вам пару носок? Она осматривает город…
— Но это не совсем обычный город, — говорит Роберт.
— Во всех крупных городах мира происходят убийства… Повернитесь…
Врач хлопает рукой по его бедру, а затем быстрым движением вонзает в него иглу. От удара Роберту больно. «Почему я называю это бедром, когда речь идет о ягодице?» — поправляет себя Роберт. Удар смягчает боль от укола.
— Если после этого у вас не уменьшится температура, то я ничего больше не смогу для вас сделать. Сейчас я осмотрю ваше горло. Скажите «а… а…».
Доктор, почти с досадой:
— Вы не умеете говорить «а»?
— А… А… А…
— Вот…
Еще и еще… Его тошнит. Капли жидкости с горьким вкусом лимона на простыне. Густая пена такого же вкуса. И наконец его оставляют в покое.
— Она еще совсем юная, моя жена, — объясняет он доктору, который собирает свои инструменты в чемоданчик. Возможно, она заблудилась в городе…
— Она говорит по-английски?
— Лучше, чем я.
— Так чего же вы боитесь?
— Не знаю, — говорит он.
— Вы в таком нервном состоянии из-за температуры, — объясняет доктор. — Скорее всего, она делает покупки…
— Доктор, я могу оплатить ваши услуги?
— Не спешите. Сейчас пять часов вечера. Я приду без четверти восемь. Я хочу осмотреть вас еще раз, прежде чем вы вернетесь в отель. Не волнуйтесь. Может, она всего-навсего отправилась в парикмахерскую…
Роберт смотрит на врача, как на возвращающего его к жизни исцелителя.
— Парикмахерская… Я думал обо всем что угодно, кроме этого…
— До свидания… — произносит врач по-английски.
Роберт вновь нажимает на кнопки телефона.
— Отель «Космос» к вашим услугам, — отвечает женский голос.
— Пожалуйста, парикмахерский салон?
— Минуточку… Занято…
— Я подожду…
Наконец он слышит приглушенный голос:
— Салон красоты. Вы хотите записаться?
— Мадам, пожалуйста, вы не могли бы мне сказать?..
Он подбирает слова. Никогда еще он не попадал в столь глупое положение.
— У вас должна находиться одна молодая дама, блондинка, красивая, можно сказать, красавица…
Немка входит в комнату; она бледна; женщина слушает его слова с презрительной миной.
— Господин, я не совсем понимаю, что вы хотите?
— Я ищу мою жену… Может, она сушит волосы?
— Не прячется ли она в пепельнице вместе с окурками? — добавляет немка. — Или в мусорной корзине?
Проходит минута.
— Алло! — в трубке звучит незнакомый голос. — Том, это ты?
— Простите, мадам, вас напрасно побеспокоили…
— Но кто это говорит?
— Я ищу свою жену…
— Но кто вы? И почему меня вытащили из-под сушилки?
— Должно быть, вы — молодая и красивая блондинка…
Незнакомка смеется.
— Это розыгрыш? Да, я действительно блондинка…
— Простите меня, — говорит он.
И кладет трубку.
Немка зажигает сигарету.
— Она — не единственная на свете молодая красивая блондинка. Такие встречаются повсюду… Я уже устала… возиться с вами…
Он закрывает глаза. Анук испарилась. Ее нет. Похоже, что она существует только в его больном воображении.
Немка курит. И вдруг она начинает громко смеяться. И говорить сквозь смех:
— Вы перестарались. И превзошли самого себя. Вы прячетесь, чтобы она не увидела вас в таком жалком виде. В самом деле, вы больны… любовью. Вы умираете от любви к этой избалованной девчонке… А я как полная дура утешаю вас вместо того, чтобы гулять в парке, любоваться на улице красивыми витринами или слушать музыку в концертном зале…
— Простите, — говорит он. — Я не знал… Клянусь, что я не знал…
— Чего?
— Что я могу так волноваться…
— Вы хотите сказать ревновать. Вы ревнуете к городу… к нескольким часам…
— К нескольким часам… — повторяет он. — Как это глупо. Ревновать к нескольким часам, проведенным в музее без меня…
Хельга наливает себе пива.
— Ах, — произносит она. — Это такие мелочи по сравнению с настоящими проблемами… Вы оба — всего лишь избалованные дети… В то время как я… Что мне остается в этой жизни? Воспоминания? Невзгоды? Тени из прошлого? Кто утешит меня? Кто спросит о том, что я чувствую? Никто.
По ее лицу тихо катятся слезы.
— Вот О’Коннелли, полицейский, тот меня любил. Он обнял меня и сказал: «Хельга, не бойся. Я с тобой…» И теперь его нет… А вы лежите в его пижаме… Что я сделала? Я не должна была этого делать… Никогда… Мне нельзя было вытаскивать эту пижаму из ящика… моего прошлого. Она лежала там на своем месте…
— Вы позволите, — говорит смущенно Роберт. — Мне необходимо подняться…
— Это нормально, вы выпили много жидкости, — говорит немка. — То самое местечко совмещено с ванной комнатой… Отправляйтесь…
Роберт встает с постели. Стоя на ногах, он чувствует себя более уверенно. Мимо Хельги он идет в ванную комнату. Здесь все в розовых и гранатовых тонах, даже унитаз и тот темно-розового цвета. Подняв голову, он видит, что туалетная бумага — такого же теплого розового оттенка. Он долго моет руки. Затем смотрит на себя в зеркало в аптечном шкафчике, висящем над умывальником. Освежив лицо, он заглядывает в шкафчик и с радостью видит две зубные щетки в нетронутой упаковке. Роберт вынимает одну из них из жесткого целлофана, затем находит тюбик с зубной пастой. Почистив зубы, он чувствует себя намного лучше.
