Алексей Константинович Толстой прожил 58 лет. На целых двадцать лет пережила его Софья Андреевна. После смерти мужа она жила воспоминаниями о любви, перечитывала его письма и плакала. Мемуаров не написала, более того – уничтожила часть писем. Умерла в Лиссабоне, куда уехала к племяннице, спасаясь от одиночества…

Как тут не вернуться снова к романсу «Средь шумного бала…»? Помните строки?

Да, в жизни Софьи Андреевны была тайна, в которой она перед их соединением открылась Толстому. Ее исповедь была бурной. Алексей Константинович не только простил, но и был счастлив разделить ее страдания.

Слушал повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!

Жизнью твоею я жил и слезами твоими я плакал…

Тайна такова, и это подтверждается запиской графини Наталии Сологуб, хранящейся в РЦАЛИ: после Миллера и до Толстого Софья Андреевна родила двух детей – Юрия и Софью, которые официально стали считаться детьми брата Петра Бахметьева. «Племянница» Софья воспитывалась в семье Софьи Андреевны, потом она вышла замуж за русского посланника в Лиссабоне господина Хитрово. Детей от Алексея Константиновича Толстого у Софьи Андреевны не было.

Такая вот драматическая «лав стори». Похоронили Софью Андреевну рядом с Толстым, в их фамильном склепе в имении Красный Рог Черниговской губернии. Что остается добавить в конце? Разве что вспомнить строки Алексея Толстого:

То было раннею весной…

Тоже хрестоматийное стихотворение. И в конце его:

Все это было – и счастье, и страдания, и слезы. Было и прошло. А нам досталось как исторический урок в школе (или академии) Любви. Вы постигаете науку?..

В России бушуют политические, экономические и финансовые страсти. Культура задвинута далеко на периферию – эдакий далекий Магадан, о котором вспоминают лишь изредка. А между тем 1998 год по решению ЮНЕСКО был годом Мицкевича. 24 декабря исполнилось 200 лет со дня его рождения. К этой славной дате даже отреставрировали Дом-музей поэта в белорусском городе Новогрудок, где он родился. Итак, Адам Бернард Мицкевич (так он был назван при крещении)…

Родился Мицкевич в 1798 году в семье мелкопоместного шляхтича. Семья принадлежала к старинному литовскому роду Мицкевичей-Рымвидов. Адам – второй сын. Первый – Александр, впоследствии ставший профессором римского права Харьковского университета. Младший, Адам, учился неплохо, хотя из-за слабого здоровья в двух из шести классов школы ордена доминиканцев просидел по два года. С ранних лет увлекся поэзией – писал басни и стихи на исторические темы. Боготворил Наполеона. Со школьной скамьи поступил в Виленский университет, сначала на физико-математический факультет, затем перешел на историко-фило- логический. Участвовал в основании кружка «филоматов», целью которого было умственное и нравственное совершенствование. Затем вступил в общество «фила- ретов» (друзей добродетели). Короче, обычные студенческие поиски опоры в жизни.

Весной 1819 года Мицкевич сдал экзамен на звание магистра и был определен в Ковно (нынешний Каунас) преподавателем литературы в гимназии. Работой он тяготился и в письмах жаловался на косность «жмудских лбов». С куда большим увлечением молодой педагог сочинял баллады, причем одну за другой. Педагогическое начальство было им недовольно, и ему пришлось перебраться в Вильно, потом снова вернуться в Ковно. А тут еще неудачная первая любовь… Все это угнетало молодого человека. В очерке о Мицкевиче в дореволюционной серии ЖЗЛ читаем: «Доведенный до крайней степени нервного расстройства, поэт целыми днями ничего не ел и поддерживал свои силы лишь неумеренным употреблением кофе и табаку, которое, конечно, еще более ослабляло его нервную систему».

Сам Мицкевич в письме к одному из своих товарищей так обрисовывал тогда свои занятия и настроения: «Я привыкаю к школе, так как мало читаю, мало пишу, много думаю и страдаю и поэтому нуждаюсь в ослином труде. По вечерам играю в бостон на деньги, никаких обществ не люблю, музыку слушаю редко, игра же в карты без денег не доставляет мне интереса. Читаю только Байрона; книги, написанные в другом духе, бросаю, так как не люблю лжи; описание счастья семейной жизни возмущает меня так же, как вид су- пружеств; дети – это моя единственная антипатия».

«Мало пишу» – это рисовка, на самом деле Мицкевич много писал и даже за ярко выраженные свободолюбивые мотивы в своем творчестве угодил в тюрьму. Не сталинскую, конечно, а времен Александра I – в монастырь базилиатов, в котором поэт мог спокойно встречаться со своими товарищами, другими узниками, и вести беседы на излюбленную тему: свобода и независимость Польши.

После отбытия срока заключения последовала ссылка: Мицкевич был отправлен во внутренние губернии России для службы по линии министерства народного просвещения. Тогдашний министр – адмирал Шишков – предложил опальному поэту по собственному желанию выбрать место службы. Сначала это была Одесса, потом Москва. Такая вот «ссылка»…

В Москве Мицкевич сблизился с князем Вяземским, Пушкиным, Баратынским, братьями Киреевскими, Козловым, Полевым и… Фаддеем Булгариным (не надо удивляться: их объединяло национальное чувство – оба любили Польшу). Здесь прервем хронологическое повествование и поговорим о дружбе двух великих поэтов.

Они были почти ровесники (Пушкин был моложе Мицкевича на пять месяцев), имели много общего в своих взглядах и разделяли гуманно-либеральные идеалы, свобода пленяла того и другого. В августе 1834 года Пушкин отмечает в стихотворении, посвященном Мицкевичу: «Мы его любили…» И далее:

В «Памятнике Петра Великого» у Мицкевича дана следующая картинка дружбы двух поэтов: «Вечером под дождем стояли два юноши под одним плащом, взявшись за руки: один был пилигрим, пришелец с запада, неизвестная жертва злой судьбы; другой был поэт русского народа, прославившийся песнями на всем севере. Знакомы были они недолго, но тесно, и уже несколько дней были друзьями. Их души выше земных преграц, как две родственные альпийские вершины, которые, хотя разорваны навеки струею потока, едва слышат шум своего врага, склоняя друг к другу поднебесные вершины».

О дружбе Мицкевича и Пушкина написаны сотни статей и не одна диссертация. В пику этой апологетике хочется привести выдержку из воспоминаний Лидии Чуковской об Ахматовой. Запись от 18 декабря 1955 года:

«Анна Андреевна заговорила о Пушкине и Мицкевиче.

– У нас очень радуются легенде, будто Пушкин и Мицкевич были друзьями. Склацно выходит. А между тем это выдумка. После отъезда из России Мицкевич совсем не интересовался Пушкиным, что видно, например, из его статьи, которую перевел Вяземский. Ничего о Пушкине Мицкевич не знал, не читал его новых стихов, хотя все ездили за границу и могли привезти что угодно, даже и «Медного Всадника». Пушкин же в черновиках «Он между нами жил» честил Мицкевича отчаянно. И в «Египетских ночах» – импровизатор, это, конечно, Мицкевич – и до чего же он там неприятный!»

Мицкевич – импровизатор. Да, в Петербурге именно своими импровизациями на французском языке он покорил многих. Однажды во время одной из них, по воспоминаниям современника, Пушкин вскочил с места и, ероша свои кудри, почти бегая по залу, восклицал: «Какой гений! Какой священный огонь! Что я рядом с ним?..»