Так заканчивается одно из последних стихотворений Галича «Там, в заоблачной стране…».

Ангелина Николаевна, жена Галича, погибла через 9 лет при очень странных обстоятельствах: якобы от не- затушенной сигареты начало тлеть одеяло, а далее смерть от удушья. А в результате: ушла из жизни важная свидетельница жизни и кончины Александра Галича. Примечательно: со смертью вдовы исчез и архив поэта. И концы в воду…

Эпилог

Конечно, у каждого времени свои певцы и песни. После ухода Галича выросло новое поколение. Но Галича нельзя забыть. Он – часть нашей истории. Он был, как выразился Леонид Плющ, Гомером опричного мира. А Владимир Буковский продолжил: «Каждая его песня – это Одиссея, путешествие по лабиринтам души советского человека».

писал Борис Чичибабин. А вот строки и самого Александра Галича:

Когда это написано? В ноябре 1971 года, много лет назад, а звучит устрашающе актуально. Гомера нет. Разрушена советская Троя. А мы все – беженцы в новом «кромешном году». Таков печальный итог российской мистерии. Утешает одно: итог не окончательный, а лишь промежуточный. Так или иначе, Александр Галич нисколечко не устарел. Он и сегодня звучит злободневно.

24 октября 1998 года Венедикту Ерофееву исполнилось бы 60 лет. По существу, это был первый его юбилей (50-летие, кроме друзей и собутыльников, никто не отмечал). И вот звонкая, на всю Россию, дата. Юбилей без юбиляра (Веничка прожил 51 год). Ну и как оценить юбиляра? Один из критиков нашел точные слова: «После Карнавала, или Вечный Веничка».

Почему карнавал? Да потому, что вся советская действительность представляла собой сплошной карнавал – шествие с масками и плясками смерти. Мы жили в перевернутом мире человеческих ценностей, изрядно сдобренном трупным запахом (террор, ГУЛАГ, безысходное пьянство и добровольное самоубийство как спасение). А Вечный Веничка? Это наша русская ментальность. Веничка – это определенный тип русского человека, талантливого созерцателя, не востребованного жизнью и сознательно уклоняющегося от нее. Таланта – ще и умница без меры. «Самый русский из всех наших писателей, после Розанова», «не выходя из тени родных осин, осознающий и воспринимающий себя в западном контексте от Баха до Сартра» (Петр Вайль). Естественно, не признанный. Сам Венедикт Васильевич говорил: «А я, хоккейно выражаясь, забытый и пропущенный».

И принимайте таким, какой он есть.

Венедикт Ерофеев – автор бессмертной поэмы «Москва-Петушки» (бессмертной – без всякого преувеличения). «Все мы вышли из “Петушков”» – это не только надпись на первой изданной в России антологии поэтов новой волны. Это правда. Сначала была «Шинель», а теперь вот «Петушки». Новый язык. Новый стиль. Новое прочтение и восприятие жизни. Озарение и упоение страданием (вот он, наш исконный и домотканый менталитет, поляны и осины русской души). Настоящей страстью Вени, отмечает Ольга Седа- кова, было горе. Он предлагал писать это слово с прописной буквы, как у Цветаевой: Горе. Горе не бытовое, а общемировое, экзистенциальное.

Но не только страдание, переходящее в сострадание и в любовь к ближнему и дальнему. Друг Венички Ерофеева Игорь Авдиев (выведенный в «Петушках» как Черноусый) вспоминает: «Веничка был апологетом нежных отношений между людьми. Со страниц «Петушков» он как бы говорит нам: «Люди, ну не будьте так грубы!» Он возбуждал забытые со времени Карамзина, литературы сентиментализма чувства. Я бы сказал, он был учителем нежности».

Итак, евангелический, сострадательный аспект. Но у поэмы «Москва-Петушки» есть и другой аспект – социологический: в ней угадан и воплощен бурно протекающий процесс национальной люмпенизации. Водка, матюги, бред, глум, абракадабра и прочие проявления темноты и неразумения людей, сошедших со своей социальной резьбы.

Но опять же это не все. «Москва-Петушки» – это и религиозная книга. Поиски Бога и разговор с ним.

Исповедь и раскаяние. Восхищение и недоумение («Мы грязные животные, а ты – как лилея!»). Негодование по поводу миропорядка и мироустройства («Получается – мы маленькие козявки и подлецы, а ты Каин и Манфред…»). Вызов от имени всех униженных и оскорбленных, вопль собственного бессилия («Смотри, Господь, вот розовое крепкое за рупь тридцать семь…»).

В «Петушках» Венедикт Ерофеев выступает как «праведник среди дикарей», «миссионер среди варваров», «святой среди богохульников», по определению Льва Аннинского. Герой поэмы (его авторское «я») все пытается совершить паломничество к святыне. Она Дева и Богородица. Живет в Петушках. Ее образ ослепителен и притягателен. Вот бы добраться и припасть к ее мраморно-белоснежным коленям. Там – рай. Но… никак не может доехать Веничка до вожделенного пункта своего счастья. Не дается Рай. Герой блуждает по кругам Ада, все время проезжая мимо станции «Серп и Молот». Он пьет, чтобы прибавились силы, однако алкоголь (портвешок и другие его заменители) лишь обессиливает его. Бессмысленное кружение без катарсиса.

Когда «Москва-Петушки» в самиздатовском варианте (а это был 1969 год) стала гулять по стране, то реакция оказалась полярной, от полного восхищения до такого же полного отторжения. Одни чутко улавливали мысли и чувства, вынесенные за скобки и утопленные в подтексте, для других же все было ясно: «Да просто пьяница едет в электричке».

Итак, пьяница в электричке. О пьянстве Венички следует поговорить особо. Да, Венедикт Ерофеев пил (а кто не пил из российских писателей?). Во владимир

ский его период у Ерофеева бывали дуэли с самыми знаменитыми выпивохами, и он перепивал всех, причем знаменитости валялись под столом, а он, чистый как стеклышко, в домашних тапочках на босу ногу (о, бедность!), снисходительно принимал восторги дев, зрительниц данных соревнований.