— Рад познакомиться с вами, сэр, — сказал Рэксоул, и они пожали друг другу руки. Рэксоул с удовлетворением отметил, что мистер Хазелл чувствовал себя совершенно непринужденно.

— Мистер Хазелл, — продолжал высокий чиновник, — мистеру Рэксоулу требуется ваша помощь в маленькой частной экспедиции по реке сегодня ночью. Я дам вам отпуск на ночь. Я послал за вами отчасти потому, что вам понравится это дело, а отчасти потому, что уверен в вас и могу положиться на вас, поскольку дело это совершенно неофициальное и о нем не следует никому рассказывать. Вы понимаете? Осмелюсь также предположить: вы не будете сожалеть о том, что сделали одолжение мистеру Рэксоулу.

— Думаю, что я уловил ситуацию, — сказал Хазелл с легкой улыбкой.

— И кстати, — прибавил высокий чиновник, — несмотря на то что дело неофициальное, может, будет лучше, если вы наденете вашу официальную форму. Понимаете?

— Конечно, — сказал Хазелл. — Я так и собирался сделать в любом случае.

— А теперь, мистер Хазелл, — сказал Рэксоул, — не окажете ли мне одолжение разделить со мной ланч? Если согласны, то я предпочел бы позавтракать в заведении, которое вы обычно посещаете.

Итак, через некоторое время Теодор Рэксоул и Джордж Хазелл, чиновник внешней службы таможни, сидели за ланчем в «Томас Шоп-Хаусе» за бараньей отбивной и кофе. Скоро миллионер обнаружил, что его собеседник легко и быстро все схватывает и обладает немалой интуицией.

— Скажите мне, — сказал Хазелл, когда они уже добрались до сигарет, — бывает ли в журнальных статьях хоть капля правды?

— Что вы имеете в виду? — спросил заинтересованный Рэксоул.

— Ну вот вы миллионер, один из богатейших, как я полагаю. Часто можно встретить статьи и интервью с миллионерами, где описываются их личные железнодорожные вагоны, их паровые яхты на Гудзоне, их мраморные конюшни и прочее и прочее. У вас на самом деле есть эти вещи?

— У меня есть личный вагон на Нью-Йоркском центральном вокзале, и у меня есть яхта — шхуна водоизмещением в две тысячи тонн, но не на Гудзоне. Сейчас она как раз находится на Ист-Ривер. И я вынужден признать, что конюшни в моем городском доме действительно отделаны мрамором, — рассмеялся Рэксоул.

— Ну, теперь я действительно верю, что завтракаю с миллионером, — сказал Хазелл. — Странно, что факты вроде этих — сами по себе неважные — действуют на воображение. Теперь вы кажетесь мне настоящим миллионером. Вы рассказали мне кое-что о себе, расскажу о себе и я. Получаю в год триста фунтов и, как правило, шестьдесят в год за сверхурочную работу. Я живу один в двух комнатах в Московском дворе. У меня ровно столько денег, сколько мне необходимо, и мне всегда нравилась моя работа. Что же касается самой службы, то я всегда работаю так мало, как только могу, из принципа — это из-за борьбы между нами и комиссионерами, которые забирают себе большую часть. Они пытаются прижать нас, мы пытаемся прижать их — так вообще бывает повсюду довольно часто. Все государственные службы воюют между собой, они не соблюдают десяти заповедей.

Рэксоул рассмеялся.

— Вы свободны сегодня днем? — спросил он.

— Разумеется, — ответил Хазелл. — Я только попрошу одного из своих приятелей, чтобы он подежурил вместо меня, и буду свободен.

— Отлично, — сказал Рэксоул. — Мне бы хотелось, чтобы вы вместе со мной поехали в «Гранд Вавилон». Там мы сможем получше обсудить мое маленькое дело. А можем мы побывать на вашем судне? Я хочу встретиться с командой.

— Это было бы очень хорошо, — заметил Хазелл. — Двое моих людей — это двое самых ленивых, самых бездушных малых, которых вы когда-либо видели. Они едят слишком много, и у них непомерное пристрастие к пиву, но они знают реку и знают свое дело, и они сделают все, что угодно, в пределах честной игры, если им за это заплатят и если не будут торопить.

Ночью, как только стемнело, Теодор Рэксоул вместе со своим новым другом Джорджем Хазеллом вступил на борт выкрашенной в черное таможенной лодки с командой из двух человек — полноправных членов братства речников… Вечер был облачным, звезд не было. Гигантские очертания судов, стоящих на якоре, возвышались над водой. По обеим сторонам реки голые стены товарных складов поднимались из потока, словно серые скалы, протягивал вперед странные руки паровых подъемных кранов.

На западе через реку громадной дугой перекинут Тауэрский мост. Вниз по направлению к Исту и лондонскому Пулу[26] смутно возносится в мрачное небо лес мачт и пароходных труб. Огромные баржи, каждую из которых ведет один человек на конце пары гигантских весел, рассекают и бороздят воду во всех направлениях. Время от времени торопливо проходит буксирный пароход, мигая красными и зелеными сигнальными огнями и таща за собой в кильватере вереницу барж. Далее пассажирский пароход из Маргита с грузом в две тысячи утомленных туристов рыскает вокруг своего якоря, а из каждого его иллюминатора сияет электрический свет. И надо всем витает дух таинственности, ощущение чего-то странного и необъяснимого.

Рэксоул, сидя в маленьком плоскодонном боте, шныряющем в тени неповоротливых судов, среди протянутых канатов и плывущем мимо буйков, покрытых зеленым илом, едва мог поверить, что находится в самом сердце Лондона — самого прозаического города в мире. Ему пришла в голову странная мысль, что в этой водной пустыне в этот жуткий ночной час может произойти почти все, что угодно.

Невозможно было поверить, что всего лишь в миле или двух отсюда люди сидят в театрах, аплодируя фарсам, и что на вокзале на Кэннен-стрит другие люди спокойно садятся в поезд, который повезет их в различные респектабельные пригороды, названия которых Рэксоул за время жизни в Лондоне начал постепенно запоминать. Сейчас он испытывал ощущение, что находится в другом мире, — ощущение, которое иногда посещает нас, когда мы попадаем в обстановку, резко отличающуюся от привычной. Самые обыкновенные шумы — людская перекличка, лязганье бегущей через люк цепи, отдаленные гудки — в его сознании превращались в страшные и навязчивые звуки, полные необъяснимого значения. Он смотрел с борта лодки на коричневую воду и думал о том, какие ужасные тайны скрываются в ее глубине. Затем он положил руку в карман и нащупал рукоять кольта и от прикосновения к этому знакомому предмету почувствовал себя спокойнее.

Гребцы получили указание медленно спускаться вниз по Пулу, как называется широкий плес ниже Тауэра. До сих пор им еще ничего не сообщили о цели экспедиции, но теперь, когда они оказались на воде, Хазелл решил, что пора посвятить их в суть дела.

— Мы собираемся прочесать все вокруг, чтобы отыскать один подозрительный паровой катер, — сказал он. — Моему другу очень нужно его найти, но он видел его лишь мельком и ничего определенного сказать о нем не может.

— А какого рода это судно, сэр? — спросил загребной, человек с жирным лицом, который, казалось, был абсолютно неспособен к какому-либо серьезному усилию.

— Не знаю, — ответил Рэксоул. — Но насколько я мог разглядеть, в нем было примерно шестьдесят футов в длину и оно было окрашено в черный цвет. Мне кажется, что я узнаю его, когда увижу.

— Не слишком-то много для начала, — воскликнул другой человек. Но он ничего больше не сказал. Этот человек так же, как и его приятель, получил от Рэксоула в качестве предварительного гонорара один английский соверен, а английский соверен может подавить естественную склонность к сарказму и привычку вольно выражаться у любого водника на Темзе.

— Есть только одна вещь, которую я заметил, — сказал Рэксоул внезапно, — но забыл сообщить вам, мистер Хазелл. Его винт, как мне показалось, вращался довольно неравномерно, словно бы хромал…

Оба матроса рассмеялись.

— О, я знаю, за кем вы гоняетесь, сэр, — сказал жирный гребец. — Это катер Джека Эверетта, который обычно называют «Сквем». У него винт с четырьмя лопастями, и одна лопасть коротко обломана.

— Это он, почти наверняка, — согласился его товарищ. — А если это то, что вам надо, я видел нынче рано утром, как он стоял на причале напротив Черри-Гарденс-Пира.