Но девушка не подала ему ни единого знака. Ее серые глаза, большие и безразличные, лишь на мгновение заглянули в глубину его глаз. Затем она достала пачку открыток, для чего ей пришлось опуститься на колени прямо в пыль и конфетти, и исчезла в глубине лавки — там ждал покупатель. Ноги у девушки оказались длинными и довольно тонкими. На коленях у нее остались пыльные серые круги. Сержант смотрел, как панель медленно поехала на место и скрыла от него девушку — захватанная руками, голубоватая, полупрозрачная, спрятала все, кроме ее бледно-золотистых волос.
Дрейтон пересек улицу, обходя лужи, на грязной поверхности которых переливались всеми цветами радуги маслянистые пленки. Он взглянул на ворота гаража и снова удивился — почему не покрасить их, ведь краска стоит дешево, и так приятно, когда вещь имеет опрятный и чистый вид. С лотка перед цветочной лавкой долетел до Дрейтона запах нарциссов. В нарциссах и девушке, которую он только что видел, была нетронутая изысканная свежесть, и, как и девушка, нарциссы расцвели в грязи. И грубо сколоченный деревянный ящик для цветов, и пыльная лавка были, словно рама — безобразное обрамление задыхающейся красоты.
Неужели все, на что бы он ни взглянул теперь, будет напоминать о ней? Разве он чувствовал что-то подобное до того вечера в понедельник? Подойдя к парапету моста и посмотрев вниз, на ленту реки, он снова задал себе тот же вопрос. Первый раз он заметил ее в городе, когда она делала покупки. Таких девушек не может проглядеть ни один мужчина. С того дня его смутно влекло к ней. Прошло несколько месяцев. Вечером в тот понедельник он проходил мимо места, где стоял сейчас, и видел, как она целовалась с мужчиной. Наблюдая за ней — беспомощной, уязвимой, отдавшейся страсти, очевидной каждому, кто в сумерках шел мимо влюбленной пары, — Дрейтон вдруг подумал, что девушка из плоти и крови, способна чувствовать, а, значит, достижима, доступна и для него, Дрейтона.
Фигуры тех двоих отражались в темной воде реки — мужчины, на которого он не обратил никакого внимания, и девушки — тонкой, длинной дрожащей тенью. С того вечера образ девушки преследовал Дрейтона, находясь у самой границы создания, и, стоило Дрейтону остаться одному, начинал тревожить воображение.
Его собственное отражение, гораздо более четкое и реальное при дневном свете, чем отражение той пары в сумерках, холодно смотрело на оригинал с поверхности воды. Смуглое, как у итальянца, лицо, непроницаемый взгляд, чувственный изгиб губ. По этому лицу невозможно было бы прочитать затаенные мысли. Волосы длинные, чересчур длинные для полицейского, широкие брюки, свитер и темно-серое шерстяное пальто. Вердену претили волосы и пальто Дрейтона, но он не мог не признать его выдержки, немногословия, аккуратности, хотя они имели другую природу, нежели те же качества самого инспектора. Отражение головы и плеч переломилось, а потом тенью переползло с воды на парапет моста. Дрейтон на всякий случай сунул руки в карманы — там ли перчатки. Это была чистая формальность: он никогда ничего не забывал. Он посмотрел назад, но не увидел ничего нового — те же самые лавчонки, ручные тележки, велосипеды, высокая кирпичная стена и проулок с мокрым мусором на булыжнике. Затем Дрейтон продолжил свой путь по окраинам, держа направление на Памп-Лейн.
Он впервые оказался в этой полудеревенской части Кингсмаркхема; как все улочки здесь, Памп-Лейн была узким, только чтобы разминуться двум автомобилям, проездом между двумя рядами кустов, над которыми нависали кроны больших деревьев. Утопая в зарослях первоцвета, через изгородь на Дрейтона смотрела корова. Дрейтона не волновали ни естественная история, ни пасторальные картины. Его взгляд был прикован к белому спортивному автомобилю, двумя колесами заехавшему на тротуар; автомобиль казался тут единственным рукотворным предметом. Коттедж Дрейтон увидел не сразу. Сначала в зарослях зазеленевшего уже боярышника и белых цветов терна он заметил расшатанную калитку. Он приподнял мокрые колючие ветки, и с них на плечи ему хлынула вода. Неприятного вида зеленый мясистый лишайник покрывал стволы яблонь, сгрудившихся перед домом, убогую белизну которого освежали только ярко-красные цветы на каком-то высоком дереве — айвовом, судя по названию коттеджа.
Дрейтон натянул перчатки и забрался в «элпайн». Он не стремился к накоплению, однако испытывал уважение к вещам. Приятно обладать таким автомобилем и сидеть за его рулем. Дрейтона раздражало, что хозяин превратил свою машину в подобие мусорного ящика на колесах — под ногами валялись пустые пачки из-под сигарет и обгорелые спички. Дрейтон хорошо знал правило — не трогать ничего сверх необходимого, но ему пришлось отлепить от ветрового стекла обрывок газеты, закрывавший обзор. Звук царапнувших по крыше машины веток боярышника отозвался в нем болью, словно ветки задели его кожу.
Дрейтон преодолел искушение поехать к участку кружным путем через Форби. В это время движение было вялым, поэтому другого оправдания, кроме собственного удовольствия, у Дрейтона не было, а он приучил себя стоически противиться соблазнам. Он знал, что вскоре поддастся некоему искусу, но не такому тривиальному, как этот.
Желтое в коричневых разводах меховое пальто висело на спинке соседнего сиденья. От пальто исходил сильный пьянящий аромат, запах прекрасной женщины, заставивший Дрейтона вспомнить о прошлой и подумать о будущей любви. Автомобиль плавно тронулся с места. Дрейтон проехал половину Хай-стрит, прежде чем заметил, что стрелка одного из приборов быстро смещается к краю шкалы. Опасность! И ни одной станции техобслуживания в этой части главной дороги города; однако Дрейтон вспомнил гараж на Йорк-стрит, сразу за магазином «Драгоценности на радость» и бюро министерства труда.
Подъехав к гаражу, Дрейтон вышел из автомобиля и поднял капот. Изнутри повалил пар, заставивший Дрейтона отступить на шаг.
— Радиатор течет, — сказал Дрейтон дежурному на заправке.
— Я залью немного воды. Если поедете медленно — дотянете. Далеко ехать?
— Недалеко, — сказал Дрейтон.
Залитая вода вытекла очень быстро. Дрейтон был совсем рядом с участком. Он миновал ювелирный магазин, в витринах которого на алом бархате во множестве красовались искусственные бриллианты, затем лавку Гровера, но не взглянул в ее сторону. Поэзией он не увлекался и был невысокого мнения о стихотворцах, но с утверждением, что любовь и жизнь бытуют розно, он непременно бы согласился. Он вернется сюда, когда сделает свое дело.
Гараж Коуторна был гораздо более крупным предприятием, чем то скромное заведение, возле которого Дрейтон оставил машину Аниты Марголис. Он располагался на перекрестке дорог в Стоуэртоне. От крыши демонстрационного зала до шпица небольшого стеклянного куба, в котором сидел Коуторн и принимал деньги, простиралось желто-алое полотнище с надписью: «Три купона — четыре галлона». В желтый и алый цвета были выкрашены все восемь колонок, этими же цветами сияли неоновые трубки арки над въездом на станцию. Берден еще помнил то время, когда, не так уж и давно, здесь стояли березы с серебристыми стволами; помнил и о том, какие усилия прикладывало общество защиты сельской Англии, чтобы не допустить появления на этом месте Коуторна. Последние деревца теснились у стены демонстрационного зала, словно смущенные аборигены, вытесненные завоевателем из обновленного мира.
В отличие от гаража дом, стоявший позади, был старым. Знаменуя собой период возрождения готики, он выставил напоказ залихватские шпили, башенки, фронтоны и вызывающие водосточные трубы. Дом назывался прежде Березовым и принадлежал двум сестрам — старым девам. Новые хозяева, Коуторн и его жена, использовали в интерьере все мыслимые викторианские уродства, резные каминные полки были заставлены вазами из волнистого зеленого стекла, чучелами птиц и восковыми муляжами фруктов под колпаками. С подозрением взглянув на Руперта Марголиса, Коуторн провел пришедших в гостиную и вышел позвать жену.
— Это последний писк моды, — мрачно заметил Марголис, — весь собранный здесь викторианский хлам. — Над камином висела олеография, изображавшая женщину в греческой тунике с лилией в руке. Он сердито посмотрел на нее. — Коуторну лет шестьдесят, а его жена ведьма. Оба бредят молодежью. Наверно, молодые люди, которые бывают здесь, надеются, что это барахло пойдет им на свадебные подарки. — Марголис желчно рассмеялся.
