По плотине мчался троллейбус с пассажирами. И вдруг почему-то резко дернулся вправо, пробил парапет и рухнул в воду. Как в кошмарном сне, за какую-то секунду обычное, привычное годами сменилось катастрофой, бедой.

Кто-то закричал от ужаса. У кого-то мелькнула услужливая мысль, что в таких случаях пытаться спасать бесполезно. Иной спортсмен подумал бы, что даже один раз нырнуть в такой ситуации рискованно, а уж если нырять несколько раз — наверняка прощай спортивная карьера, прощай чемпионские титулы, медали и лавры!

Этот спортсмен увидел, что люди попали в беду. Он знал, что он в такой ситуации, пожалуй, единственный, кто мог бы попытаться спасти их, когда судьбу каждого решали минуты. И он с разбегу прыгнул в ледяную воду.

Очень трудно даже профессиональному спасателю во взбаламученной воде на глубине нескольких метров донырнуть до рухнувшего на дно троллейбуса, разбить стекло, рывком проникнуть в салон, ухватить чье-то тело и выплыть на поверхность. Еще труднее заставить себя вновь нырнуть в мутную пучину, пока люди на берегу приводят в чувство спасенного тобой человека. И просто сверхчеловечески трудно повторить такую операцию десятки раз, пока силы не оставят окончательно и пока тебя не отправят в больницу вместе со спасенными тобою людьми почти в таком же состоянии, как и они.

После того как в «Литературной газете» несколько лет назад появилась статья об этом происшествии, вся страна узнала имя героя: Шаварш Карапетян. Ему действительно пришлось долго поправлять свое здоровье. И ему действительно вряд ли быть теперь увенчанным новым лавровым венком чемпиона мира. Но по сравнению с высотой его подвига гора любых чемпионских лавров в мире — лишь малый холмик. По сравнению с величием его подвига любой самый грозный берсеркер — жалкий шалунишка.

Пройдут годы. Напрочь забудут, кто глубже нырнул или быстрее проплыл в тот или иной спортивный сезон сколько-то лет назад. Придут новые чемпионы, и их, в свою очередь, сменят новые. А подвиг, мужество, отвага останутся жить в памяти людей.

За тысячи километров от помянутого водохранилища, на другом конце страны загорелся дом. Как водится, тут же собралась толпа. Кто-то крикнул: «Там дети остались!» И ответом был общий крик ужаса.

Вдруг какая-то девчонка лет четырнадцати-пятнадцати бросилась в дым и огонь. «Ты куда?! Назад! Сгоришь!!!» — раздались крики. А девчонка слышала когда-то, что маленькие дети при пожаре в страхе забиваются под кровать и оттуда зовут свою маму. И она, захлебываясь от жара, задыхаясь от дыма, с разбегу кинулась на пол, поползла, закричала, зашарила руками. Ага, вот один ревет в углу! Схватила его, выскочила с ним наружу, сбросила загоревшуюся шубейку, махнула рукой по опаленной пряди волос — и снова в огонь и дым. Секунда, другая, третья… С громким треском стала рушиться кровля. Общий стон ужаса колыхнул толпу. И в этот момент девчонка выскочила из двери, прижимая к груди другого ребенка. Люди кинулись гасить на ней одежду, а она уже потеряла сознание. А в следующую секунду крыша просела, все рухнуло, и искры взвились столбом — и дома не стало.

Нет, не зря у нас учреждена медаль «За отвагу на пожаре». Чтобы спасти детей в такой обстановке, требуется истинное бесстрашие. Не знаю, наградили ли девушку медалью. Читал только, что она признавалась потом: «Очень страшно было, я ведь трусиха». Ее спрашивали: «Да как же ты, не помня себя, в огонь?» А она смущалась в ответ: «Почему не помня? Я же помнила, что там — дети…»

Поставьте эту скромную, застенчивую, вроде бы робкую девчушку рядом с верзилой-берсеркером, который только что изрубил боевым топором десяток врагов и озирается, кого бы рубануть еще. Как вы думаете, кто из них более достоин уважения? Кто кого превзошел бесстрашием, героизмом? По моему убеждению — робкая, и застенчивая.

Мальчишкам — а теперь все чаще и девчонкам — свойственно рисоваться друг перед другом показной смелостью. Но одно дело  к а з а т ь с я  смелым, и совсем другое — действительно  б ы т ь  им.

Помню в известной повести Юрия Трифонова «Дом на набережной» юные оболтусы, по идиотской мысли одного из них, взялись красоваться друг перед другом — кто «смелее» пройдет по балкону десятого этажа, держась за перила «с той стороны». По счастливой случайности дело обошлось без жертв. И не надо было вызывать «Скорую», чтобы отвозить в морг месиво из костей, мяса и крови, минуту назад бывшее великовозрастным младенцем (по своему разуму). Возможно, жизнь одного из них спасла их одноклассница — дочь хозяйки квартиры, которая оказалась по разуму взрослее и намного умнее своих сверстников, и хотя ее не пускали на балкон, кричала и стучала до тех пор, пока не сорвала шалунам-озорникам их сомнительное «удовольствие».

А сколько мы видим таких показных «смельчаков», которые бегут наперерез мчащимся машинам, картинно прыгают вниз головой в воду в совершенно незнакомом им месте, лихо мчатся на лыжах с горы, не потренировавшись как следует на горках поменьше, лихо разгоняют свой мотоцикл. А потом мы слышим скрежет тормозов, видим «Скорую» и носилки, уносящие то, что осталось от «смельчака». Видим тело утопленника со свернутой шеей, сломанной от удара о невидимый под водой столб или камень. Видим залитого кровью лыжника, которого несут товарищи, и исковерканный мотоцикл вместе с его изувеченным седоком.

Читаешь в газете о том, что в одной только Австрии после очередного горнолыжного сезона остаются в среднем пять-десять могил и еще несколько тысяч «смельчаков» — в больницах, и диву даешься: это что, современная разновидность берсеркерства? Или просто модная глупость?

Правда, в порядке самокритики надо признать, что только к концу жизни пришло понимание: показная лихость есть дурость, и более ничего. Да, было, мальчишками в войну собирали патроны, бросали их в костер и сами бросались в канаву, чтобы стреляло «как на войне». Или закладывали патрон без боеголовки в печку — и уж потом родители вынуждены были переходить к несколько односторонней «рукопашной», чтобы вколотить разум в головы своих отпрысков самым буквальным образом.

Стыдно вспомнить, но было уже «под двадцать», когда пытался вскочить на ходу в вагон набиравшей скорость электрички (двери тогда не были автоматически закрывающимися и кое-где оставались распахнутыми), привычно хотел схватиться за поручень, чтобы рывком бросить тело в тамбур, а поручня-то не оказалось — сломали, наверное, — рука хватнула воздух, и тело пошло вместо тамбура прямо в щель между несущимся поездом и платформой. Каким чудом рванулся вперед и распластался на платформе, не помню. За то по сей день помню очень выразительную и весьма нелестную характеристику, которую выдал мне старый железнодорожник, приводивший меня в сознание.

И было «за двадцать», когда на показ кинулся в волны, чтобы продемонстрировать «бесстрашие» друзьям-приятелям из крымского дома отдыха (хотя при таких баллах купаться было строго воспрещено). А потом был ужас бессилия, когда волна несет тебя к берегу и ты изо всех сил работаешь руками и ногами, и вот уже кажется, на берегу, а тебя опять относит назад, и берег опять недоступно далеко, и снова — вот он, и снова его не видать сквозь клочья пены, забивающие глаза и рот. И еще раз, и десятый раз. И сил нет кричать, и стыдно кричать, и все равно никто не услышит в шуме прибоя. И отчаянно отгоняешь мысль о том, что — все, конец, больше не выдержу и какая же глупая смерть. А потом все же рванулся из последних сил, и волна швырнула по гальке, раздирая в кровь локти и колени, и еще пришлепнула напоследок, как муху, чтобы впредь не дурил. И полз на четвереньках, почти теряя сознание. И вставал на бесчувственные, ватные ноги. И поправлял трясущимися руками плавки, чтобы выглядеть «молодцом» (теперь это опять стало важнее всего, важнее жизни и смерти). И старался улыбаться, а улыбка-то, думаю сейчас, была жалкая-прежалкая…

И это — смелость? Это — бесстрашие? Это — отвага? Нет, нет и нет. Это — глупость. Это — неразумие. Это — «показуха». Этим не гордятся. Этого стыдятся.