Излучина реки вильнула влево и, прижимаясь к обрывистой скале, начала медленно огибать огромную, поросшую стлаником и редкими лиственницами сопку, которая, казалось, назло выперла в этом месте, чтобы заставить реку попетлять в отрогах хребта, удлинить и без того длинный зимник.

В четыре утра, едва успев разогреть двигатель, выехал из гаража Сергей Жарков, поди, час в пути, а ЗИЛ прошел едва километров двадцать. Пронесшийся снежный буран начисто перемел наезженную колею, оставив после себя непроходимые сугробы. Хорошо еще, что колонна машин ушла в Магадан за день до пурги, а то сидеть бы им на перевале, ожидая погоды.

Урча и переваливаясь с боку на бок, ЗИЛ Жаркова медленно продирался по снежной целине. Сергей покосился на заснувшего Митрохина, включил дальний свет. Сразу тысячами светлячков вспыхнули снежинки. «Сюда бы художников да туристов возить, будь морозец градусов на сорок поменьше, — почему-то подумал Жарков. — Красотища-то какая! Ни в одном кино не увидишь».

Неожиданно машину тряхнуло, на какое-то мгновение она остановилась. Сергей включил демультипликатор, и ЗИЛ, надрывно урча, начал медленно подминать под себя сугроб.

Проснулся Колька Митрохин. Открыв сначала один глаз, потом второй, спросил хриплым голосом:

— Сколько уже?

— Пять.

Митрохин прищурился, высматривая в свете фар обрывистые склоны сопки.

— Глухариная?

— Она самая.

— Как черепаха ползем.

Сергей промолчал, резко крутанул баранку. Кажется, он съехал со старой колеи, и теперь ЗИЛ упрямо продирался по глубокому снегу, спотыкаясь на застругах, вырывая из рук непослушную баранку. Машина натужно ревела, но все это полбеды, если бы не резко упавшее давление масла.

И тут в ровном гуле двигателя Сергей уловил какой-то новый звук. Не веря самому себе, он повернулся к Митрохину.

— Ты ничего не слышишь?

— Н-нет. А что?

— Вроде бы стук какой-то…

Николай закрыл глаза, подался вперед.

— Кажется, что-то есть.

— Вот, сволочь! — Сергей ударил кулаком по баранке. — Вернемся обратно, при всех ему морду набью.

— Кому это?

— Да механик, сволочь, машину из ремонта выпустил, а вкладыши, видимо, не заменил.

— Дела…

Впереди, в свете фар, вырос сугроб. Сергей круто вывернул баранку, но неожиданно уперся передком в плотную стену заструга. ЗИЛ взревел, остановился. Сергей подал рычаг раздаточной коробки и почти физически ощутил, как машина сантиметр за сантиметром пробивает себе первопуток.

Не выпуская баранки, Сергей открыл дверцу, пытаясь рассмотреть дорогу, встал на подножку. Пронизывающий ветер ворвался в кабину, в секунду выстудил ее тепло.

— Вот погодка, даже высунуться нельзя. — Он захлопнул дверцу, подул на пальцы. — Вмиг прихватывает.

— Погодка… — уважительно сказал Митрохин, поеживаясь в своем поношенном солдатском бушлате. — Я уже год на стройке, а не слышал, что может быть такое: мороз под шестьдесят и ветрище…

— А я здесь, можно сказать, с первого колышка. — Сергей, не выпуская баранки, ловко достал из пачки папиросу, чиркнул спичкой, прикурил. Горьковато-сладкий запах табака наполнил кабину.

— А я не курю, — сказал Митрохин. — Еще в армии бросил.

— И не тянет?

— Поначалу тянуло, а потом ничего… привык.

— Молодец. А я несколько раз собирался бросить, да все никак не получается. А надо бы. Наташка ругается, говорит: всю комнату прокурил.

— Она у тебя в отпуске, что ли?

— Ну да. На материк к матери вместе с Борькой уехала. Я тоже хотел вместе с ними махнуть, да начальство не отпустило. Ну, ничего. Через месяц встречать буду. А Борька там пока останется. Теща ругается на Наташку. Говорит, куда, мол, в такой холод мальца повезешь?

— Правильно.

В кабине стало тепло, Колька расстегнул бушлат.

— Давай покручу, — предложил он.

— Обожди. Вот в тайгу въедем, дорога полегче станет, тогда и рули, — сказал Сергей и сморщился как от зубной боли, прислушиваясь к усиливающемуся стуку.

Теперь уже двигатель «молотил» основательно, и не надо было особо вслушиваться, чтобы определить поломку. Резко упало давление масла.

От досады на самого себя, на халтурщика-механика, который поленился заменить вкладыши и не предупредил его об этом, Сергей зло крутил баранку, высматривая дорогу в тусклом свете фар. «Сколько еще? Километр? Два? А потом?..» Правда, есть запасные вкладыши и прокладки, да толку-то… Даже в гараже на этот ремонт ушло бы часа три, не меньше.

Сергей, прищурившись, всмотрелся в полосу бежавшего впереди света, чертыхнулся: перед радиатором опять вырос снежный занос. Резко крутанув баранку вправо, он, не включая демультипликатора, на скорости проскочил занос; полоса света вырвала из темноты заснеженный распадок, поросший на склонах чахлыми лиственницами, каким-то чудом схватившимися за каменистые осыпи.

— Березовый?

Ушедший в себя Сергей вздрогнул, услышав голос Николая, разжал плотно сжатые губы.

— Он самый.

От этого ручья до въезда в тайгу оставалось километров десять.

На какое-то время в кабине опять наступило тягостное молчание, перебиваемое лязгающими ударами.

Митрохин повернулся к Сергею, спросил с надеждой:

— Может, дотащимся до базы?

Жарков помолчал, вслушиваясь в лязгающие ритмичные удары, покачал головой.

— Вряд ли. А рисковать нельзя — коленвал заклинит.

— Но… — Митрохин тронул Сергея за рукав. — Попробуй, Серега. — Он сглотнул комок, подступивший к горлу. — Ведь погибнем же здесь, к чертовой матери. Вкладыши нам здесь не поменять — замерзнем на ветру. Ведь всего полста осталось.

Жарков молча гнал машину вперед. Полста километров… Теперь уже сорок девять. Он и без Митрохина, которого ему дали на этот рейс в напарники, знал все это. Можно, конечно, еще протащиться километра два, а может, и все десять…

Сергей уже не обращал внимания на Митрохина, что-то говорящего вполголоса, и только со страхом прислушивался к усиливающемуся стуку двигателя.

ЗИЛ проскочил еще один распадок, полосой света выхватил из темноты крутой, почерневший и потрескивающий от мороза склон сопки на правом берегу. Брусничная. Отсюда до поворота, где зимник сворачивал в тайгу, оставалось километров семь.

Неожиданно Сергею послышалось, будто стук в двигателе усилился. Он сбросил газ, переключил скорость. Точно, движок «молотил» вовсю. «Может, пронесет? А если заклинит? Тогда все! А как же трубы? Ведь его ждут в поселке с трубами. Ну, Серега, решайся!»

Жарков искоса посмотрел на Митрохина, включил свет, проехал еще метров десять, остановился. Николай ошалело повернулся к нему.

— Чего это ты надумал? Ты это брось дурить. Дайка я покручу.

— Ну-ка убери лапы! — Жарков шевельнул широкими плечами, сказал глухо: — Надо проверить двигатель на других режимах. Может, и не вкладыши… Садись на мое место да не вздумай баловать. — Он поплотнее запахнул полушубок, с тоской посмотрел в боковое стекло, за которым чернел пугающий своим холодом и безлюдьем провал студеной ночи. Если бы не эта авария в поселке и трубы, которые необходимо привезти, можно было бы плюнуть на все и гнать машину до предела — пока коленвал не заклинит. Черт с ним! Но сейчас нельзя. Нельзя! Нельзя рисковать. ЗИЛ нужен «живой». Он должен добраться до базы, а потом вернуться в Красногорье.

Морозный воздух обжег лицо, забил дыхание. Сергей спрыгнул в снег, захлопнул дверцу. В этом месте снег был глубокий, и, чтобы не набрать его в валенки, пришлось вышагивать по-журавлиному, протаптывая дорожку к передку ЗИЛа.

Николай внимательно следил за ним из кабины.

Не успевший остыть радиатор приятно отдавал теплом. Сергей открыл капот и осветил переносной лампочкой работающий на малых оборотах двигатель. «Чем черт не шутит? Может быть, вовсе и не из-за вкладышей «молотил» движок?»

Сергей махнул Митрохину рукой — мотор взревел, потом глухо заурчал. Здесь был полный порядок. Двигатель ни при чем, и придется снимать поддон картера.