Я долго не мог понять, к чему Славка все это рассказывает. Но когда он вылез из машины, а мы поехали дальше, в черноте степной ночи, в моей голове связалось в единый клубок все, что я знал и слышал о том, что случилось с Маркизом.

Ганс, лошадиная кровь на ракитнике, волки… Волки! Те, что погубили обезьянку, могли погубить и жеребца…

Это скорее всего и произошло так. Под утро, перед самым рассветом, Маркиз с оборванной оброткой бродил по двору бабы Насти. Что его испугало, не знаю, может быть, волки, подобравшиеся к станице. Хата Самсоновой стояла на самой околице. Маркиз в страхе перемахнул невысокую ограду, как это делал не раз по воле наездника, беря препятствие. Они его гнали и гнали все дальше, по степи… И когда жеребец почуял за спиной страх смерти, он понял, что его спасение в белых хатах, окруженных деревьями, от которых веяло людьми и всем, что их окружает. Он, видимо, хотел спастись в Крученом, но преследователи преградили ему дорогу… На берегу речушки, в зарослях ракитника, Маркиз дал первый бой. Но волки заставили его повернуть от человеческого жилья и травили, травили до тех пор, пока не повалили на землю…

Несчастный Ганс. Он, наверное, утром нашел обротку и притащил домой, к Арефе, как таскал когда-то патроны из немецкого окопчика…

Впоследствии мое предположение подтвердилось. А тогда, в машине начальника райотдела, мне было стыдно за свое недоверие к Арефе, за свои сомнения и подозрительность…

Мягкенький спросил:

— Тебе передали, что послезавтра к генералу?

— Передали…

Голос майора потеплел:

— Не бойся, не ругать вызвали. Приказ по облуправлению. Благодарность и именные часы. За мужество и отвагу при обезоруживании пьяного хулигана. Даю тебе три дня: день на дорогу, день в области и день на обратный путь…

До меня не сразу дошло сообщение Мягкенького. Потом я вспомнил. Бедный Герасимов! Лучше бы ты никогда не брался за ружье. Лучше бы ты был жив. Пусть будут живы все, кому надо жить…

— Куда тебя подвезти? — спросил майор.

Ехать домой, в хату Ксении Филипповны?.. У меня сжалось сердце.

— С вами, в район, — сказал я. — Если разрешите, товарищ майор.

…Дежурная нянечка бежала за мной по ослепительно чистому, тихому коридору больницы, чуть не плача, уговаривала покинуть помещение. Завернув за угол, мы столкнулись с высоким молодым мужчиной в белом халате. Увидев меня, он остановился. Я тоже встал. По тому, как нянечка что-то лепетала в оправдание, я понял — мне нужен именно этот человек.

— Как Ракитина? — выпалил я, чувствуя, что меня сейчас выпроводят и надо успеть узнать главное.

Доктор покачал головой:

— Ну-ну. В таком виде даже в котельную заходить не рекомендуется, — строго сказал он. — Сейчас же покиньте больницу.

— Как Ракитина? — повторил я.

— Мы постараемся…

Я вышел во двор. Светились бесчисленные звезды, и я подумал: завтра снова будет утро. Теплое утро с запахом полыни и чебреца. И не может того быть, что не будет жить та, кому надо жить.

В полупустом гараже было тепло и уютно. Вдоль стен сухо потрескивали отопительные батареи, маслянисто поблескивали лампочки под потолком. И даже не верилось, что за порогом метет поземка, а столбик термометра давным-давно упал за ярко-красную отметку —50. Рабочий день уже кончился, и гулкую тишину гаража нарушал только Колька Митрохин, который все еще возился под «газоном», подтягивая разносившиеся рессоры.

Механик Семенов недовольно покосился на парня, который без году неделя как работал в гараже, посмотрел на часы — стрелки показывали семь.

«Тоже мне — ударник! — с непонятной злостью подумал Семенов. — Хоть бы навар имел, а то так, за здорово живешь перерабатывает. — Он зло сплюнул на бетонный пол, пнул тяжелый скат ЗИЛа. — Ишь чего придумали… Ремонт машин свалить на механиков и автослесарей, а освободившихся шоферов — на заготовку леса, рабочих рук, видите ли, не хватает. Не-ет, не такой он дурак, механик Семенов, чтобы за чужого дядю работу делать. Хватит!»

От всего этого хотелось на ком-нибудь сорвать накипевшую злость. Он сунулся было к Митрохину, который что-то негромко мурлыкал себе под нос, да вовремя одумался. Что возьмешь с блаженного, он ведь первым голосовал за это предложение комсомольцев. Вроде бы и в армии отслужил, а в голове так… мусор. На нем шоферня ездит как хочет: это, Колька» сделай, то подкрути, это посмотри… Блаженный, одним словом.

Семенов поднялся в кабину ЗИЛа, собрал свой инструмент, разбросанный на потертых подушках, сложил его в замасленный коричневый чемоданчик.

«А Жарков-то, сосунок… Вместо того чтобы самому под машиной возиться, указание ценное выдал: ты, мол, Петрович, вкладыши проверь, стук какой-то иной раз появляется, да и давление масла падает. Ишь ты, проверь, — распалял себя Семенов. — Возьми да проверь. Маленькую профилактику тебе сделал, и будь доволен».

Он спрыгнул с подножки, хлопнув дверцей так, что лязгнула металлическая обшивка.

Из-под «газона» высунулся Митрохин, спросил:

— Ты чего?

Семенов с трудом сдержался, чтобы не сказать ему чего-нибудь этакого, тяжело зашагал в отгороженную конторку завгара. Там он подошел к телефону и, когда послышался звонкий голос телефонистки местного узла, сказал глухо:

— Соедини-ка меня с квартирой завгара.

В мембране послышался щелчок. Длинные гудки, затем знакомый голос сказал:

— Слушаю.

— Лексеич. Это Семенов говорит. Можешь снимать с ямы жарковский ЗИЛ. Да, полный порядок. Ни хрена там не стучит. Просто за машиной следить надо. Вот-вот, и я о том же говорю. Так что я домой пошел.

Семенов услышал отбой, но все еще держал трубку. В голове зрело какое-то решение, смутное, неуловимое, и он постучал пальцем по рычажкам, вызывая телефонистку.

— Але, узел? Слушай, красавица, соедини-ка меня с Магаданом. Что? Связи, говоришь, нет? Обрыв? А когда будет? Все понятно. Завтра ремонтную бригаду вышлете, а через три дня связь дадите. Работнички… Работать, говорю, надо, а не резолюции выносить.

Механик со злостью бросил трубку и зашагал к выходу. Морозный воздух ударил в лицо, заставил сжаться. Семенов, позабывший надеть рукавицы, сунул вмиг озябшие руки в карманы полушубка, остановился, всматриваясь в темноту поселка. Недавний, страшной силы буран, упавший на Красногорье, завалил чуть ли не до окон приземистое общежитие строителей, выровнял, словно сотня бульдозеров поработала над планировкой, строительную площадку будущего комбината, где закладывался нулевой цикл. Теперь снега не было, но все такой же свирепый ветер свистел и гудел над поселком, раскачивал уличные фонари.

Кое-где вызвездилось безлунное небо, и Семенов невольно передернул плечами, представив себя в такую ночь в далеком рейсе. А ведь три дня назад в Магадан за грузом по зимнику ушла колонна тяжелых машин; один только ЗИЛ Жаркова торчал на ремонте. «Интересно, успели они проскочить перевал?» — невольно подумал Семенов. И вдруг новая волна непонятной злости захлестнула его.

— Сопляки хреновы! Стройка только начинается, а им уже и типовые общежития, и паровое отопление, даже плиты электрические с конфорками. Работнички…

Где-то в глубине души Семенов понимал причину своей злобы: эти слесаришки с комсомольскими билетами в карманах предупредили его, что если он еще хоть раз возьмет с шоферов деньги за ремонт, то они вынесут этот вопрос на профсоюзное собрание.

— Щенки! Думают, что я им за один оклад вкалывать буду.

Подняв воротник полушубка, он тяжело зашагал к выездным воротам. Остановился около навеса, под которым раскачивалась, лампочка, посмотрел на термометр в закутке, удивленно покачал головой — столбик упал до отметки —58 градусов.