После Версальского мира Германии разрешили содержать стотысячную армию и ни солдатом больше. И восемьдесят тысяч восемьдесят полицейских — для умиротворения голодающего населения.
Если кого и надо было убить задолго до войны, то первым кандидатом у Панова стал бы не Адольф Гитлер, а некий Ханс фон Сект.
Задолго до прихода фюрера к власти военные атташе США и командированные из СССР командиры очень восхищенно отзывались о подготовке немцев. Этот генерал, сознательно отступив от принципов комплектования войск Германской Империи, создал из рейхсвера полностью профессиональную армию. Американцы много чего у него заимствовали создавая наемную армию после позорного Вьетнама.
Через восемь лет в рейхсвер поступил и Эрих. Молодого человека попросили предъявить свидетельство о среднем образовании, сдать положенные нормы и экзамены и пройти обязательное психологическое тестирование. Молодой немец, поступающий на службу в качестве рядового, должен был иметь физическое и умственное развитие выше среднего.
И Панов проходил такие испытания, желая стать лейтенантом в восемьдесят четвертом году, но когда узнал про немцев, не стал язвить и ерничать.
Нюанс в том, что рейхсвер изначально готовили, как «армию командиров». Требования звучали так: солдат должен уметь руководить отделением, унтер-офицер — взводом, а фельдфебель справляться с ротой. Тот, кто после обучения был к тому не способен, мигом покидал армию. Ничего личного, нищая республика рационально вкладывала деньги в свои «карманные» вооруженные силы. Отслужившему двенадцать лет ветерану она же гарантировала бесплатное высшее гражданское образование и хорошую должность.
Эрих сразу заявил о желании стать офицером, тут же заработав благосклонные взгляды. Это командование рейхсвера приветствовало. Но надо было еще стать достойным.
Жить пришлось в помещении вместе с пятью камрадами. Ох, как он завидовал отцу. Унтер-офицер имел право на отдельную комнату. Увы, видеть папашу Генриха получалось редко. Хоть они и служили в одном полку, батальоны стояли гарнизонами в разных городах. Та же прагматичность, но для следующего этапа, развернуть там потом полки и дивизии вермахта.
Учиться приходилось постоянно, и Эрих сильно уставал. Тренировали их жестоко. Минимум четыре дня в поле, в остальные дни — занятие в казармах. Немецкий солдат отдыхал не больше одного дня в неделю, но почти не отвлекся на вопросы быта.
Пулеметы и пушки рейхсверу промышленность делала из дерева, а танки из фанеры. Тогда вся Европа потешалась над немцами, возящими их на велосипедных колесах, не догадываясь про испытательные полигоны в России [151]. Рейхсвер же верил в германскую промышленность, зная, что давно готовы чертежи и опытные образцы.
Наклепать танков и пушек можно за два-три года, а солдата нужно растить долгих восемнадцать лет, лишь для возможности только его призвать.
Рейхсвер терпеливо ждал. Нет, не конкретно того будущего пожирателя половичков. Он ждал любого, кто скинет с Германии оковы позорного мира.
«О, мирный Версальский договор»! Эти слова и в 41-м вызывали у гауптмана лютую ненависть.
Нет, это был не мир, а перемирие на двадцать лет [152]. Германия осталась нищей, без колоний, разделенная на части. Настоящий позор для великой нации, неожиданно оказавшейся неспособной защитить саму себя. Пять с половиной миллионов немцев внезапно оказавшись гражданами Польши, Франции, Дании, Бельгии и Чехословакии [153]. Даже маленькая Литва освободила для себя Мемель. Клайпедой он стал в один день, оставаясь до этого сотни лет немецким городом [154].
Вину за начало первой мировой войны все дружно возложили на Германскую империю. Она должна возместить союзникам расходы — двести семьдесят миллиардов золотых марок. Примерно сто тысяч тонн золота. Потом, правда, сумму в два скостили, много раз пересматривали, но окончательно, по предъявленному счету, расплатились немцы в октябре 2010-го года [155].
Но самое главное, немцам надоело постоянно каяться перед всеми! Великий народ низвели до уровня уличного попрошайки. Отобрать имущество, оружие, золото и боевые корабли — это еще можно было стерпеть. Но растоптать честь и достоинство — уже чересчур.
Униженная нация требовала реванша и готова была пойти за любым лидером, кто вернет стране былое величие, принесет благополучие в немецкие семьи. Даже коммунисты, когда выдвигали подобные требования, имели немалый шанс прийти к власти [156].
И такой политик нашелся. Никто и не думал, что им станет вождь тех шутов-коричневорубашечников, вечно марширующих по улицам германских городов, не гнушавшихся подрабатывать разгоном митингов и демонстраций. Никто не думал и потом, что пришедший к власти канцлер выполнит все обещания.
Но Адольф Гитлер оказался великим человеком. Через три года на него молился чуть ли не весь немецкий народ. Работу и кусок хлеба получил каждый, а за тунеядство принялись карать тюремным сроком, как за образ жизни, недостойный немца. Но и принудительно занятые рабочие не роптали, на общественных работах им платили в десять раз выше пособия по безработице.
Эрих помнил причину прошлого поражения Германии — удар в спину. Готовая дальше сражаться армия кайзера стояла на пороге Парижа. Еще один решительный удар и… Но немцы, в тылу развращенные лживой красной пропагандой и обманутые продажными либерастами, сами сгубили их Великую Империю.
Мудрый вождь учел ошибки прошлого и облагодетельствовал всех жителей немецких земель.
Сначала Адольф Гитлер заставил всех колеблющихся думать только о Германии, достойной вновь стать великой страной, равной другим державам. Партии, ведущие бесстыдный идейный террор против нации, запретили. Закрыли типографии, печатающие грязную литературу, а книги, несущие в народ лживые идеи прилюдно сожгли. Ликвидировали и газеты, отравляющие сенсационным бредом народ.
Геббельс пояснял Германии, что германский национал-социализм — это социализм исключительно для немцев. И пропагандой дело не ограничилось. Не признавая классовой борьбы, фюрер не стал ничего национализировать, а умудрился поставить хозяев в жесткие рамки единого хозяйственного плана, жесточайше контролируя куда идет прибыль.
Нацистское правительство решительно подошло к делу, став арбитром над трудовыми отношениями. Введен твердый рабочий день, обязательный и оплачиваемый отпуск, гарантии по старости. Ничего не решавшие, мутившие рабочий люд, профсоюзы распустили. Стране не нужны митинги, стране нужно процветание и достойное место в мире.
Взамен, новый единый «Немецкий рабочий фронт» объединил накормленных трудящихся, развернувшись с помощью государства в полную силу. Улучшились условия труда. Теперь на крупных заводах присутствовала столовая, спортивная площадка, а иногда и бассейн. На каждом предприятии работала ячейка нового профсоюза. Все вопросы решала «тройка»: местный профсоюзный босс, представитель партии и предприниматель. Хозяевам запретили держать деньги за границей. Да и экспорт поставили под контроль. Доходы от коммерции вкладывались в производство. Никто особо не роптал, а денег вдруг стало больше. Государство гарантировало заказ и покупало продукцию.
Немцы облегченно вздохнули, обретя социальный мир и веря в величие Германии. Никто теперь не бастовал, не голодал и не боялся остаться на улице. Заводам и полям требовалось все больше рабочих рук.
Для бедных строились государственные квартиры, купить которые можно было в рассрочку. Под бодрую музыку сносили бараки в трущобах. Немцу запретили прозябать в нищете. Чем больше в семье рождалось детей, тем больше помогало государство. Рабочий или бюргер мог отдыхать за треть цены, приобщаясь к культурным ценностям, когда-то доступным лишь аристократам. Остальное доплачивал новый профсоюз [157].
