– За это ты лишишься головы, вор!

Не успела она оглянуться, как он потянулся к шпаге, которая, к счастью, лежала в пакете у ног Даглесс.

– Он решил ограбить меня! – гремел Николас. – Я могу нанять дюжину воинов за половину того, что он спросил с меня за эти простые одеяния!

Даглесс одним прыжком оказалась между Николасом и прилавком, а бедный коротышка тем временем успел испуганно прижаться к стене.

– Дайте мне деньги, – твердо велела она. – Теперь все стоит гораздо дороже тех цен, к которым вы привыкли. То есть… – Она скрипнула зубами и, сжав кулаки, продолжала: – Я хочу сказать, вы скоро вспомните, что сколько стоит. А теперь дайте мне деньги.

Все еще не остывший, Николас протянул ей кошель.

– Нет, – покачала она головой, – другие деньги. Современные.

Но Николас, похоже, не понимал, о чем она говорит. Пришлось шарить в пакетах с оружием и доспехами, пока она не нашла английские фунты.

– Он возьмет бумагу за одежду? – прошептал Николас, пока Даглесс отсчитывала деньги, и, улыбнувшись, предложил: – Я дам ему всю бумагу, которую он попросит. Что за глупец!

– Это бумажные деньги, – пояснила она, когда они вышли из магазина. – И вы всегда можете обменять бумагу на золото.

– Кто-то даст мне золото за бумагу? – не поверил он.

– Да, есть люди, торгующие золотом. И некоторые банки продают золото.

– В таком случае почему вы не обмениваете его на товары?

– Полагаю, оно слишком тяжелое, – вздохнула Даглесс. – Нужно класть деньги в банк, по крайней мере те, которые вам сейчас не понадобятся, и пользоваться бумажными банкнотами вместо золота. А где вы храните свои деньги?

– В моих домах, – хмуро пояснил он, все еще пытаясь понять сказанное ею.

– Понятно, – улыбнулась девушка. – Полагаю, вы роете ямку и там прячете золото. Но в наше время деньги держат в банках, где они приносят проценты.

– Что такое «проценты»?

Даглесс застонала. Нет, с нее довольно!

– А вот и чайная. Вы голодны?

– Очень, – признался он, открывая перед ней дверь.

Английский обычай пятичасового чая был традицией, которую Даглесс полюбила всей душой. Какое это счастье – пить из тонких фарфоровых чашек восхитительно горячий чай с булочкой! Или с пятью булочками, как это обычно делала Глория.

Даглесс брезгливо поморщилась. Как всегда при мысли о Глории, кулаки непроизвольно сжались. Интересно, знает ли Роберт, что девчонка стащила у нее сумочку? Знает ли Роберт, что оставил Даглесс без единого пенни да еще и в руках безумца? И откуда Глории известно, что Даглесс ожидала получить обручальное кольцо? Даглесс ни за что не поверит, что Роберт способен делиться с Глорией подобными тайнами. Может, она сама сказала что-то такое, что позволило Глории обо всем догадаться?

Невозможно поверить и в то, что он вместе с дочерью смеялся над Даглесс за ее спиной. Роберт – неплохой человек, иначе не любил бы так сильно Глорию. Он не из тех, кто уходит из семьи, не оглядываясь и мгновенно забывая о детях. Нет, Роберт постоянно мучился из-за того, что после развода девочка осталась с матерью, и отчаянно хотел загладить свою вину. Поэтому и взял Глорию с собой в Англию. И вполне естественно, что девочка борется за любовь отца, не так ли? Как и вполне естественна ревность ребенка к женщине, которую любит отец!

Даглесс поняла, что, если бы в этот момент здесь появился Роберт, она упала бы на колени, моля о прощении.

– Чем могу помочь? – спросила женщина за прилавком.

– Чай на двоих, – попросила Даглесс. – И две булочки, пожалуйста.

– У нас еще есть взбитые сливки и земляника, – сообщила женщина.

Даглесс рассеянно кивнула, и женщина немедленно подвинула ей поднос с чайником крепкого чая, чашками и тарелками с едой. Даглесс заплатила, подняла поднос и взглянула на Николаса:

– Может, поедим на свежем воздухе?

Он последовал за ней в маленький садик, окруженный стенами, по которым вился плющ. Пухлые старомодные розы наполняли воздух благоуханием. Даглесс молча поставила поднос и стала разливать чай. Во время прежних поездок в Англию мать считала ее слишком маленькой, чтобы пить чай, но в первые же дни этого путешествия она по английскому обычаю стала добавлять в чай молоко и находила вкус великолепным. Молоко охлаждало чай и заглушало терпкий вкус танина.

Николас бродил по садику, изучая стены и растения. Она позвала его за садовый столик и подала чашку и булочку. Он нерешительно взглянул на чашку, осторожно пригубил и уставился на Даглесс с такой неприкрытой радостью, что она засмеялась. Николас немедленно осушил чашку, и Даглесс налила ему другую. Он повертел в руках булочку, очень похожую на те бисквиты, что пекут на юге Америки, только здесь в тесто добавляли сахар и изюм.

Она взяла у него булочку, разломила и намазала толстым слоем густых взбитых сливок. Он немедленно откусил большой кусок, прожевал и блаженно вздохнул с видом человека, только что обретшего любовь всей своей жизни.

Всего каких-то несколько минут – и чай был выпит, а булочки съедены. Пожурив его за обжорство, Даглесс тем не менее вернулась в чайную и повторила заказ, после чего снова отнесла поднос в садик и принялась за еду, пока Николас, развалясь на стуле, прихлебывал чай и изучал ее.

– Почему ты плакала в церкви? – неожиданно выпалил он.

– Я… по-моему, это вас не касается.

– Если мне придется вернуться… а я должен вернуться, – следует знать, что именно заманило меня сюда.

Даглесс отложила недоеденную булочку.

– Надеюсь, вы не собираетесь начать все сначала? Знаете, что я думаю? Я думаю, что вы ученый, специализирующийся по истории елизаветинской эры, возможно, даже на уровне доктора философии, но чересчур увлеклись своими исследованиями. Отец утверждал, что и с ним такое бывало. Однажды он так начитался средневековых рукописей, что не смог разобрать современный шрифт.

Николас с отвращением уставился на нее.

– Несмотря на все чудеса в виде безлошадных повозок, блестящего стекла и огромного разнообразия товаров, ты совсем не веришь в тайну и волшебство мира, – тихо ответил он. – Но я не сомневаюсь в том, что произошло со мной, и отлично знаю, откуда явился. А вот ты, ведьма…

Даглесс, не дослушав, немедленно вскочила и вышла из-за стола. Но он перехватил ее, прежде чем она успела добраться до двери, и больно впился пальцами в ее плечо.

– Почему ты плакала, когда я впервые тебя увидел? Что может заставить женщину так отчаянно рыдать? – бесцеремонно допытывался он.

Даглесс рывком освободилась из стальной хватки.

– Плакала, потому что меня только что бросили! – резко сказала она и, к собственному стыду, снова разрыдалась.

Николас осторожно положил ее руку на сгиб своего локтя и повел к столу. На этот раз он сел рядом, налил Даглесс чая, добавил молока и протянул красивую фарфоровую чашку.

– А теперь, мадам, вы должны сказать, что терзает вас так сильно, что слезы льются, как горный водопад.

Даглесс вовсе не хотела ни с кем откровенничать. Но потребность поделиться своими бедами оказалась сильнее гордости, и, не успев оглянуться, она уже выкладывала свою историю.

– Этот мужчина оставил тебя одну? Без слуг и присмотра? – возмущенно ахнул Николас. – На милость воров и разбойников?

Даглесс, кивнув, высморкалась в бумажную салфетку.

– И на милость человека, уверенного, что пришел из шестнадцатого века. О, извините, – добавила она.

Николас, будто не слыша, поднялся и принялся мерить шагами сад. Здесь было еще четыре столика, но ни одного посетителя, кроме них.

– Ты встала на колени перед надгробием и попросила… – Он осекся и взглянул на нее.

– О благородном рыцаре без страха и упрека. Рыцаре в сверкающих доспехах. Так говорят у нас в Америке, когда… когда имеют в виду человека, который захочет спасти попавшую в беду девушку.

Пряча улыбку в усах и бороде, Николас заметил:

– Но когда ты позвала меня, я был одет по-другому. На мне не было доспехов.