Великопольский, изображая приятное удивление, иронически заметил:

— О, вижу, что моя лекция привлекла даже шестикурсников. Кто же еще против моей теории?

В разных концах зала поднялось десять человек.

— Итак, десять.

Таня Снежко быстро вскочила и стала рядом со Степаном.

— Одиннадцать. Шесть аспирантов, три шестикурсника… Ну, это еще не так много! — Великопольский старался превратить все в шутку. — С вами, товарищи аспиранты, мы сумеем договориться: завтра в Микробиологическом институте состоится научная конференция — прошу пожаловать. А с вами, товарищи студенты… — он улыбнулся, — …с вами мы встретимся у меня дома за чашкой чая. Тоже завтра, в девять вечера. Хорошо?

Он попытался снова найти нужный тон, овладеть аудиторией, но это ему не удавалось.

Аплодисментов не было.

Два человека в белых халатах сидят в креслах у большого письменного стола. Оба курят, медленно выпуская дым, изредка перебрасываются фразами и вновь умолкают.

Со стороны может показаться: два руководящих научных работника в сумеречный час мирно беседуют о незначительных событиях минувшего дня, вспоминают прошлое, а может быть, мечтают о будущем, как могут мечтать люди взрослые и серьезные, уверенные в реальности своих замыслов.

Но разговор напряжен, требует от обоих собеседников большой выдержки. У одного шея и щеки покрылись тусклыми багровыми пятнами, другой — бледен.

Наконец один из них вскакивает с места:

— Товарищ Петренко, я вижу, что для меня намеренно создаются невыносимые условия. Разве не я возглавил работу по воспитанию научных кадров? Ивлев, Федорцева, Борейко — те самые, которые заявили вам о моем несоответствии занимаемой должности, — разве это не мои воспитанники? Где же тут логика? Наконец, моя диссертационная работа…

Он сел в кресло, щелкнул портсигаром, но не закурил, а лишь раздраженно смял папиросу и отшвырнул в угол.

— Отвечаю вам по пунктам, — медленно проговорил Петренко после небольшой паузы. — Вы не возглавили работу по воспитанию кадров, напротив, вы ее тормозили. Разве в первый раз мы беседуем об Ивлеве, Федорцевой, Борейко? Помните, только после вмешательства председателя профкома вы предоставили возможность Ивлеву более-менее спокойно работать над важнейшей проблемой. Ведь это не вы, а партийная организация настояла на том, чтобы Федорцевой и Борейко перестали наконец поручаться второстепенные исследования. И последнее — о вашей диссертации. Сообщенные вами факты очень интересны. Если вам удастся их правильно объяснить — наука шагнет вперед. Говорить о важности работы в этом направлении — излишне. Но именно потому, что задача борьбы против рака имеет важнейшее — если хотите, государственное — значение, мы выступаем против вашей теории, Вам предложено пересмотреть свои выводы, это вовсе не запрещение защищать диссертацию, как поняли вы. Я не вирусолог, но я коммунист, поэтому повторяю то же, что сказал на конференции: ваша диссертационная работа ошибочна и вредна! Кто выступил в вашу защиту? Вейсманист Свидзинский — раз! Формальный генетик Милкин — два. Их последователи Марьянов и Болховец — три. А остальные? Остальные были против! Если желаете знать, ваша диссертация напоминает мне ваши вакцины. Ее ожидает такая же участь.

Кто знает, что почудилось Великопольскому за этими словами: может быть, он воспринял их как намек на антивирус Брауна, но доцент вдруг съежился, его лицо из багрового стало землисто-серым, взгляд сделался испуганным и настороженным. А профессор Петренко, вздохнув, сказал уже иным тоном — сожалеющим, дружеским:

— Антон Владимирович, советую вам пересмотреть всю свою жизнь. Мне кажется, что когда-то в прошлом вы сделали какой-то неверный шаг. Шаг в сторону от правильного пути.

Великопольский вздрогнул, посмотрел на Петренко, затем выдернул из стопки бумаги чистый лист, торопливо написал несколько строк и, не прощаясь, вышел.

Петренко проводил его взглядом, придвинул к себе листок, прочел и некоторое время сидел неподвижно. Великопольский просил освободить его от занимаемой должности по собственному желанию.

Но его не освободят, нет! Его надо отстранить и от заведования лабораторией, как отстранили от заведования отделом; его надо снять как несправившегося, как зазнавшегося, как тормозящего научные исследования.

Петренко решительно встал.

— И это нужно было сделать уже давно!

Какое значение могут иметь споры о происхождении и протекании раковых заболеваний? Не все ли разно, какие пути борьбы с болезнью предлагает тот или иной профессор?

Может быть, он ошибается? Ну и пусть! В науке есть много примеров, когда даже неправильно построенная теория правильно объясняет факты.

Вот, например, Исаак Ньютон, считая свет потоком частиц, создал свою геометрическую оптику, и она прекрасно служила человеку до тех пор, пока новые факты не заставили перейти к волновой теории.

А разве идеалист Линней не создал стройной системы классификации, которая в основном сохранилась до наших дней?

Может быть, Великопольский и ошибается, но разве стоит из-за этого так горячиться? Тем более, что он говорит о влиянии среды на организм, следовательно он никак не идеалист и не формалист, а последовательный мичуринец…

Примерно так защищал Великопольского его бывший лаборант Николай Карпов, расхаживая по комнате студенческого общежития Медицинского института.

Оппоненты Антона Владимировича, готовясь к предстоящему диспуту, ничего не отвечали Коле, и он недоуменно посматривал на них. Он вообще не понимал, зачем Степану и Вале Черемных надо ввязываться в историю, почему проблематичный, а следовательно, и малодейственный этот вопрос вызвал в институте целую бурю. Подготавливаемое контрнаступление его друзей казалось Коле ненужным и бессмысленным — Великопольский все равно разобьет их: ведь против него выступали даже профессора, и то он отстоял свою теорию. Да и опыты действительно подтверждают, что теория Великопольского справедлива.

Коля посмотрел на оппонентов. Нет, судя по тому, как ерошит волосы Валя Черемных, записывая что-то в блокнот, как Степан и Таня сосредоточенно роются в книгах и как два мало знакомых ему студента о чем-то ожесточенно спорят, ребята и впрямь вбили себе в голову, что им по плечу разгромить новую теорию.

Карпов сделал последнюю дипломатическую попытку:

— Ну, друзья, пусть Великопольский неправ, но не лучше ли доказать ему на фактах? Ведь это пустой, недоказуемый спор…

Степан, не выдержав, захлопнул книгу.

— Что ты мямлишь: "Пустой! Недоказуемый!" Ни черта ты не понимаешь, Николай! Это вопрос принципиальный, — он энергично взмахнул рукой, словно подчеркивая: — принципиальный! И очень важный! От того, как он поставлен, будет зависеть судьба многих людей, потому что это — проблемный, целеустремляющий вопрос, и если пойти путем, который предлагает твой Антон Владимирович, то возможность излечения рака отодвигается на десятки лет.

Карпов пытался оправдаться:

— Но ведь можно найти какой-то средний, компромиссный путь?

Тут не выдержала и Таня Снежко. Вскинув голову, она сказала с возмущением:

— Ну, я тебя не узнаю! Коля, пойми: наука не терпит компромиссов! Компромиссы, особенно в медицине, тормозят развитие науки и стоят очень, очень дорого!

В разговор вмешался Черемных.

— Как тебе не стыдно, Николай! Партия учит нас быть непримиримыми, а ты, видимо, не желая портить отношений с Великопольским, проводишь мюнхенскую политику!

Вероятно потому, что Коля не противоречил и не защищался, а лишь смущенно посматривал на носки ботинок, Черемных горячился все более:

— Ну, почему молчишь? Почему молчишь? Не согласен? Тогда вспомни спор между мичуринцами и генетиками — тоже, казалось бы, чисто научный спор. А какой вывод можно сделать, если стать на точку зрения генетиков? Что негр — не человек, ибо он наследственно недоразвит и никогда не достигнет развития европейца, причем не всякого европейца, а арийца — "человека высшей расы", как говорили фашисты. А ты сам — куда тебе? ты сын потомственного рабочего, у тебя мозги не так устроены, а ты лезешь в науку. Вот тебе и генетика! Вот тебе и чисто научный спор! Нет, друг, ты просто идеологически неграмотен!