Теперь доцент Великопольский уже не отходил от животных ни на минуту, тщательно наблюдая и записывая результаты действия антивируса.

Через семь часов после вливания бешеная кошка вдруг начала с дикими воплями метаться по клетке и забилась в судорогах. У нее резко повысилась температура, вздыбилась шерсть. Такое состояние продолжалось около часа, затем кошка начала успокаиваться, температура упала — кризис миновал.

И вдруг завизжал больной кролик, которому была влита кровь собаки. У него повторилась та же картина, но в более слабой форме: резкий кризис и медленное выздоровление.

Третий кролик — здоровый, которому также было произведено вливание, — забившись в угол, испуганно смотрел красными глазами. На него антивирус не подействовал.

Так прошла ночь, первая ночь, которую доцент Великопольский провел в своей лаборатории без сна. Такой же была и вторая и третья. Но в институте пока что никто не знал об этих экспериментах.

Доцент молчал. Он уже имел достаточно случаев убедиться в том, как вредно обнародовать непроверенные исследования: им были выдвинуты две теории, и обе оказались ошибочными. К тому же у Великопольского в ушах постоянно звучали загадочные слова доцента Петренко, заставляющие проверять результат снова и снова.

И он проверял.

Препарат профессора Брауна, безусловно, не был универсальным антивирусом. Доценту удалось определить, что этим препаратом можно излечивать лишь несколько болезней. Но для излечения требовалось ничтожное количество антивируса. Выздоровление наступало быстро: через шесть-семь часов животное, которому был введен антивирус, проходило стадию сильнейшего кризиса и если не погибало, то немедленно выздоравливало и приобретало огромный активный иммунитет — ему можно было безбоязненно вводить вирус той болезни, которой оно переболело. Может быть, защитные силы организма, а может, частицы антивируса, оставшиеся в теле, немедленно разрушали заразные начала. Даже кровь этих животных приобретала чудесные свойства: достаточно было влить несколько кубиков ее другому животному, чтобы и оно оказалось невосприимчивым к данной болезни.

Великопольский был уверен, что создал вакцины — такие, как вакцина оспы, которую прививают людям. Но это были новые вакцины: против бешенства, причем действующая гораздо сильнее и безотказнее, чем пастеровская, против чумы поросят, против ящура рогатого скота.

Каждый раз, когда он набирал из почти пустой ампулы капельку антивируса для очередного эксперимента, он вспоминал: "А где же Рогов? Почему он не приходит?"

Однажды он даже позвонил в гостиницу, но ему ответили, что в регистрационной книге Степан Рогов не значится. Доцент успокоился на этом, но все еще ожидал, чтобы сообщить радостную весть: препарат Брауна будет полезен человечеству.

Но когда, через полтора месяца, повзрослевший, бледный до синевы Степан пришел к Великопольскому, доцент сказал:

— Это был бред сумасшедшего профессора!

Много было передумано и прочитано Степаном Роговым за полтора месяца лежания в больнице.

Уже в первый день, когда Степан почувствовал себя несколько лучше, он попросил врача принести ему какую-нибудь книгу, не особенно трудную, в которой бы говорилось о новейших достижениях медицины. Врач сначала протестовал, но потом пришел к выводу, что заинтересованность каким-либо делом ускорит выздоровление больного.

Врач не ошибся. Каждая книга, прочитанная юношей, возбуждала и поддерживала его лучше всякого лекарства. Медицина, которую Степан возненавидел в фашистском подземном городе и начал уважать в советском госпитале, после бесед с Кривцовым, теперь увлекла его. Есть два мира и два применения медицины. Степан познакомился с медициной советской — светлой, жизнеутверждающей.

Чувством законной гордости проникается талантливый конструктор, когда в небо взвивается его детище — стремительный ракетоплан. Человек победил пространство! Великий писатель может сказать с радостью — я победил время! Мои герои останутся вечно молодыми и будут волновать человеческие сердца многие десятилетия!

Но что же должен чувствовать обыкновенный рядовой врач у постели спасенного им больного? Человек победил смерть!

И вот перед Степаном Роговым во всей своей величественности начала раскрываться борьба за жизнь человека.

Русский ученый Ивановский открыл грозные в своей невидимости ультравирусы, а харьковский микробиолог Ценковский создал вакцину против страшной сибирской язвы. Манассеин и Полотебнов обнаружили потрясающие лечебные свойства зеленой плесени, а советский ученый Жуков-Вережников победил чуму "моровую язву", опустошавшую ранее целые государства… Микробиологи всегда на переднем крае. Чтобы остановить, предупредить страшную эпидемию, русские и советские врачи не раз рисковали своей жизнью.

Степан Рогов теперь уже начал жалеть, что не читал книг, которые ему приносил майор Кривцов. Повесть о Мечникове раскрыла юноше одну из ярчайших страниц истории борьбы за жизнь. И именно в эти дни, переживая вместе с великим ученым его достижения и неудачи, увлекаясь дерзновенной мечтой использовать для лечения вражду микробов, Степан понял, что хочет стать микробиологом.

Лечить без боли! Лечить без ножа — что может быть интереснее и благороднее?

Как много неожиданного, нового встретил Степан в популярных брошюрах! Какая сложность иной раз скрывалась в самом простом, и как просто зачастую решались вопросы, казавшиеся неразрешимыми! И предстояло разобраться во всем!

Степан вспоминал строки из книги профессора Брауна:

"…микробы — вечны. Они таковы, какими их создала природа в начале своего творческого пути, когда…"

…Продолжение фразы забылось. Дальше следовало "адекватных первичному" или что-то такое же расплывчатое, запутанное, воспринимавшееся ранее Степаном как глубочайшая премудрость. Теперь за всей этой словесной шелухой проступала одна вполне определенная мысль профессора Брауна: можно из неорганических веществ создать новых микробов, изменить же природу микроорганизма нельзя никоим образом.

— Но ведь это неправильно! — восклицал Степан. — Ведь вот же черным по белому написано: "…Советский ученый М. Я. Гайский впервые в мировой науке блестяще решил задачу изменения природы болезнетворного вируса при помощи изменения условий внешней среды. Он создал живую противотуляремийную вирус-вакцину. Труд М. Я. Гайского удостоен Сталинской премии".

Но если профессор Браун не знал об этой противотуляремийной вакцине, — он должен был знать о БЦЖ — противотуберкулезной вакцине. Она была создана еще в 1919 году. Если для Степана новость, что, создавая эту вакцину, ученые Кальметт и Герен на протяжении тринадцати лет выращивали микробы туберкулеза на не благоприятной для микроорганизмов питательной среде — картофеле с примесью бычьей желчи, то профессор Браун должен был все это знать! Безусловно, он и знал это, однако развивал свою, совершенно иную теорию… Антивирус, основанный на этой теории, оказался чепухой, значит и теория Брауна никому не нужна.

Истина рождалась медленно, мучительно. И если бы не майор Кривцов и не доцент Петренко, посеявшие первые сомнения, если бы не брошюры и не главврач больницы, который помог в них разобраться, Степан вряд ли выкарабкался бы из этой путаницы вопросов.

Пусть и теперь еще очень много непонятного, зато ясно главное: путь, по которому шел профессор Браун, — ложный. Нужно искать иной, правильный путь.

Степан выслушал доцента Великопольского совершенно спокойно.

Бред сумасшедшего профессора? Да, иначе и нельзя назвать идею Макса Брауна.

Великопольский протянул Степану листок с брауновскими формулами.

— На память!

Нет, такая память ему не нужна. Степан медленно, тщательно разорвал на мельчайшие кусочки листок желтоватой бумаги, который еще совсем недавно казался ему дороже собственной жизни.