Степан вскочил на ноги:

— Есть, товарищ командир!

Но перед ним стоял улыбающийся профессор Браун. Степан покраснел от стыда и обиды: как он мог пойматься на удочку? И откуда профессор узнал его имя?

— Эх, разведчик, разведчик! — смеялся Макс Браун. — Что ж ты не умеешь язык за зубами держать? А еще в индейцев, наверное, играл! Они даже во сне не выдают своих тайн!

Степан не смог сдержать себя:

— Никогда не играл в индейцев! В Буденного — играл. В Чапаева — играл. В Чкалова — играл. А разведчиком был самым настоящим, в партизанском отряде. Партизаном я был, вот что!

— Партизаном?.. — старик смотрел на ребенка с неподдельным изумлением. — Так ты — большевик?

Степан отрицательно покачал головой, но, чтобы профессор не подумал, что он струсил, добавил:

— Буду большевиком! Все равно буду! Можете донести своим фашистам!

Профессор замахал руками:

— Нет, нет! Я не для того спас тебя, чтобы обречь на смерть.

Непонятным, необъяснимым, загадочным повеяло на Макса Брауна от этого ребенка. Какая выдержка! Какая сила воли! Переносить страдания без стона. Молчать на протяжении многих недель. Нет, это не просто борьба за существование, а что-то более значительное, более сильное. Но что именно — профессор не мог понять. Он попробовал представить себя на месте этого мальчика. Беспомощный, преследуемый, в чужой, вражеской стране, — каким жалким и ничтожным оказался бы он сам, взрослый! А этот ребенок…

Со смешанным чувством уважения и тревоги смотрел Макс Браун на мальчика.

А Степан после этого злополучного утра продолжал молчать. Он никак не мог простить себе промаха, поэтому с подчеркнутым безразличием принимал знаки внимания, оказываемого профессором, по-прежнему тосковал и был угрюм.

Чем же заинтересовать Степана, как его оживить?

Макс Браун решил увлечь мальчика медициной. Он начал рассказывать о невидимом мире — мире микробов, — показывал под микроскопом каких-то копошащихся червячков, которых называл* страшными врагами человека, объяснял действие лекарств. Он столько говорил о разных лекарствах, что Степан, наконец, не выдержал и спросил:

— А из чего делается касторка?.. — у мальчика при этом так лукаво блеснули глаза, словно он вспомнил что-то очень смешное.

И профессор понял, что из Степана медик не получится. Тогда он помог мальчику изготовить взрывчатую смесь. Порошок взорвался в тигле с ослепительным блеском, и профессор увидел, что Степан подскочил от восхищения.

— А этим порохом можно зарядить мину? — спросил он старика.

Получив отрицательный ответ, мальчик помрачнел, но от химических опытов больше не отказывался. Профессор с радостью выдавал ему бертолетову соль в неограниченном количестве, хотя уже начал серьезно беспокоиться за сохранность посуды в лаборатории. Благо, что подобные эксперименты Степан устраивал в специальной стальной камере для высоких температур, не то плохо пришлось бы драгоценному оборудованию.

Макс Браун стал терпеливо доказывать, что для изготовления мины следует знать очень многое: надо изучить и физику, и химию, и математику. Словно забывшись, он писал сложную формулу, потом быстро стирал ее и говорил:

— Ты, к сожалению, не знаешь этого. Динамит! Чтобы изготовить динамит…

Он начинал издалека: говорил о каких-то молекулах, из которых якобы состоит все на свете, даже воздух, вода и огонь; рассказывал, что эти молекулы очень беспокойны, словно мухи над стадом, все время суетятся, куда-то летят…

Это было интересно, но, вероятно, совершенно не нужно, и Степан недовольно бормотал:

— Ну, а динамит?

— Да… Так вот динамит и состоит из таких молекул… Какие же силы удерживают их одну около другой? Почему не рассыпается динамитный патрон?

— Потому, что у этих — как их — молекул, что ли, есть руки, вот они и держатся друг за дружку, знают, что порознь пропадут, а ведь им предстоит взорвать фашистский танк! грубо отвечал Степан, думая, что профессор не хочет открыть ему секрет динамита.

— Вот-вот! — подхватил профессор, пропуская последнее замечание. — Не руки, а, скажем, невидимые веревочки, которыми они привязываются друг к другу. Видел, как магнит притягивает магнит?

Теперь уже Степан доказывал профессору:

— Притягивает или нет — неизвестно! Смотря какими концами поднести. А то даже и отталкивать может!

Старик удивительно быстро соглашался, подтверждая, что действительно магниты могут даже отталкиваться. И не только магниты. Вот, например, если натереть кожей две стеклянных палочки…

Увлекшись, Степан тер стеклянные палочки и убеждался: да, отталкиваются.

А профессор тем временем придумывал новые фокусы: то нальет в стакан воды и, закрыв его легким картонным кружком, перевернет вверх дном, и вода не выливается; то вскипятит чай в бумажном стакане и, подмигивая, выпьет его, как ни в чем не бывало; то зажжет свечу на противоположном конце лаборатории, даже не касаясь ее…

И всем этим опытам он, лукаво поблескивая глазами, требовал объяснений. Степан ответить не мог, тогда профессор рассказывал сам.

И так незаметно — день за днем, опыт за опытом — профессор Браун приучил Степана Рогова к систематическим лекциям по физике, химии, математике. Старик праздновал победу. А когда однажды Степан заявил, что желает изучать немецкий язык, профессор почувствовал необыкновенное удовлетворение: "Дети всегда остаются детьми!"

Так текли недели, месяцы… Минул год.

Год — значительный отрезок времени.

Год — это мысли, надежды, планы, прежде всего.

Но в тринадцать-четырнадцать лет мысли зачастую бывают путаными, планы — нереальными, надежды — неосуществимыми.

Возможно, если бы не война, если бы не фашистский концлагерь и не подземный каземат, Степан в эти годы был бы командиром стайки босоногих мальчишек из колхоза "Красная звезда", водил бы их строем собирать колосья на колхозном поле, а по вечерам учил бы тактике подвижного маневра в соседских садах, полных прекрасных яблок и злющей крапивы, которая иногда превращалась в орудие наказания пленных за подобные операции; возможно, он презрительно фыркал бы на горластых задорных девчонок, чувствуя в то же время непонятную робость перед одной из них; возможно, почесывая затылок, убеждался бы, что осенние экзамены приближаются, а за грамматику, по которой получил двойку, все нет времени взяться.

Кто знает: может быть, было бы так, а может, по-иному, но сейчас вся энергия подростка, все его мысли, вся нарастающая с каждым днем сила были направлены на одно — принести врагу как можно больше вреда и бежать!

Большие стремления требуют больших сил. Степан много пережил за этот год, заметно подрос и стал гораздо серьезнее. Возможно, именно этот год определил его характер: Степан стал скрытным, настойчивым, упорным.

Профессор гордился, что увлек его науками. Но как бы удивился Браун, узнав, что зубрежка немецких слов и изучение химии были составными частями плана Степана, — плана пусть еще неясного, неоформленного, но привлекательного своей будущей действенностью. Степан задумал уничтожить весь подземный город!

С улыбкой вспоминал Степан свое увлечение пиротехникой. Нет, бертолетовой солью эти стены не возьмешь! Нужны иные вещества — безотказные, громадной силы. Их можно создать в лаборатории профессора Брауна, но для этого необходимо в совершенстве овладеть физикой, химией и, прежде всего, нужно изучить немецкий язык, — ведь русских учебников здесь не найти.

И вот, склонившись над книгой, подросток монотонно бубнит:

— Их бин… ду бист… эр ист…

Он заткнул пальцами уши, чтобы не долетало ни звука. Но для мыслей нет преград. Они отвлекают, заставляют вновь и вновь искать выхода.

"Взорвать силовую станцию? — думает Степан. — Но как проникнуть туда?"

Однажды ночью Степан отправился на разведку. В конце одного из тоннелей за железной стеной он услышал явственное гудение машин. Но проникнуть в то помещение не удалось: железная, видимо очень толстая стена не имела ни малейшей щелочки. Пришлось возвратиться восвояси. Эта экспедиция чуть не окончилась печально для Степана: он наскочил на охранника и спасся лишь благодаря своевременному вмешательству профессора Брауна. А после второй неудачной попытки исследовать подземный город "служитель" Макса Брауна получил последнее категорическое предупреждение.