Степан писал правду: он действительно был привлечен к составлению пятилетнего плана колхоза и действительно знал математику неплохо. Но грамматики он не знал. Вот и сейчас он задумался над тем, как писать: "будет" или "будит".

Расставаясь с майором Кривцовым, он обещал настойчиво изучать русский язык, но где уж тут!

Подумав немного, он решительно написал "будит".

"…У нас будит проведено объединение пяти маленьких колхозов в один большой. А речку Зеленую, о которой я вам рассказывал, перегородим и построим гидростанцию…".

Степан писал, что стоит сейчас на распутье: ведь он поклялся бороться за человеческую жизнь, а в то же время ему очень хочется стать инженером-строителем.

Степан спрашивал совета и делился с майором Кривцовым своей радостью: он вновь обрел семью — большую и дружную. Вчера на собрании колхозников партийная организация поставила вопрос о том, чтобы Степана Рогова послать учиться в город. Выступил учитель и сказал, что Степан знает математику, физику, химию за девять классов и что в алексеевской семилетке ему уже делать нечего; выступил секретарь комсомольской организации и говорил о том, что хотя он ничего не понимает в медицине, но если Степану Рогову удастся изготовить лекарство от всех болезней, — это будет огромным достижением; выступил Митрич и сетовал на то, что из Алексеевки "всякие специальности вышли — и счетоводы, и агрономы, и учителя, даже один генерал имеется, а вот профессоров нет".

Наконец слово взял секретарь парторганизации колхоза Николай Иванович.

— У Степана Рогова, — сказал он, — нет ни отца, ни матери, так пусть же колхоз будет ему семьей. Пусть Степан Рогов будет сыном нашего колхоза!

При этих словах Степан не смог выдержать и, закрыв лицо руками, убежал. Час спустя друзья отыскали его и рассказали, что Митрич тщетно добивался включения в резолюцию формулировки: "послать учиться на профессора, и без того, чтоб не возвращался".

Степан написал коротко:

"Правление колхоза решило послать меня учиться и выделило стипендию. Но я, товарищ майор, не знаю, имею ли право брать эту стипендию, и не знаю, куда поступить учиться, о чем и прошу вашей помощи советами".

Окончив писать, Степан облегченно вздохнул. Письмо было длиннейшим — на десяти страницах, — и все же многое, о чем хотелось и нужно было написать Кривцову, осталось недосказанным.

Степану очень хотелось рассказать о Кате, — о той самой Кате, которую он увидел в первый же день. Спустя много времени Степан припомнил ее: она училась в алексеевской школе, но классом ниже, была тихой и незаметной; он часто дергал ее за косу, а однажды сунул ей в сумку дохлого мышонка.

Теперь Катя стала иной — стройной высокой девушкой с тяжелыми каштановыми косами, сдержанной и немного грустной: фашисты убили отца Кати на ее глазах. Она была звеньевой; девушки и парни Алексеевки уважали и побаивались ее. Катя хорошо пела, но танцевать не любила.

Степан тоже не танцевал. Он сильно вырос, окреп и возмужал, но стыдился своих седых волос и поэтому, приходя на гулянье, усаживался где-нибудь в стороне.

Степан не знал, почему его смущает спокойный, доброжелательный взгляд Кати, и чувствовал себя неловко в ее присутствии, но когда она уходила, — скучал. Изредка они разговаривали, — Катя умела слушать, чутко отзываясь на каждое слово: то вздохнет еле слышно, то кивнет головой, соглашаясь, и у Степана постепенно проходило чувство неловкости. Катя чем-то напоминала ему ту девушку с книгой, которая готовилась в парке к экзаменам. Он сказал Кате об этом, но она почему-то недовольно сдвинула брови и долго сидела так — строгая, грустная.

Степану очень хотелось написать майору о Кате. Но что можно было бы написать? Разве Кривцов сможет разгадать, почему вдвоем с Катей так хорошо, а без нее чего-то недостает? Нет, никто не может этого понять, потому что все это непонятно и ему самому…

Степан заклеил конверт, погасил коптилку и вышел на улицу.

По утрам на полях подолгу застаивался тяжелый туман; солнце подымалось поздно и неохотно; с деревьев медленно срывались листья и, кружась, падали на влажную землю; ветер пел тоскливые протяжные песни — наступила осень.

А письма от майора Кривцова все не было и не было. В ответ на свое второе письмо Степан получил извещение, что госпиталь расформирован, майор Кривцов демобилизовался и адрес его неизвестен. Степан совсем приуныл.

В колхоз приехала бригада Сельэлектро для проектирования будущей ГЭС. Костя Рыжиков сумел пристроиться к инженерам, таская за ними полосатые рейки. Степан раздумывал, не поступить ли ему на подготовительные курсы электромеханического техникума.

Но он не мог забыть последнего дня в подземном городе и слов Руффке о том, что американцы через несколько лет сами будут помогать фашистам в подготовке новой войны.

Так и не решив, какую профессию выбрать, Степан пошел к парторгу колхоза и заявил, что в этом году в город не поедет, так как стройбригада не закончила своей работы и в колхозе людей не хватает.

Парторг не дал ему договорить.

— Э, друг, что это ты, — на попятную? Так не годится. Вот даже доцент Петренко — знаешь такого? — прислал письмо. Просит послать тебя учиться.

Он протянул Степану конверт.

— Людей у нас мало, ясно. Но если посылаем — значит так надо. Ты был в партизанском отряде и знаешь: приказ есть приказ. — Парторг улыбнулся в усы, заметив, как подтянулся Степан при этих словах. — А наш приказ таков: езжай и учись! Будешь учиться плохо — опозоришь колхоз. Ясно?

Степан ответил, что ясно. Но не все было ясно. Сотни всевозможных вопросов не давали ему покоя: справится ли он с учебой, нужны ли документы и где их взять, где устроиться на квартиру и где можно достать тетради и учебники?

И все же на душе у Степана стало гораздо легче после беседы с парторгом. Большая честь выпала на его долю, но и большая ответственность.

"Будешь учиться плохо — опозоришь колхоз".

На улице Степан столкнулся с Катей. Может быть, потому что он был возбужден, может потому, что завтра уезжал из Алексеевки надолго, он, осмелев, первый подошел к девушке и заговорил с ней. Они пошли вдоль села, к высокому кургану на опушке леса, сели там на огромном замшелом камне и умолкли.

Вечер был на редкость хорошим, не по-осеннему теплым. Из-за горизонта выкатывалась огромная красная луна; по полю блуждали легкие облачка тумана; где-то далеко прозвучал паровозный гудок. И, неизвестно почему, для Степана все вокруг стало таким милым, таким чудесным, что хотелось навсегда вобрать в себя эту прекрасную ночь и пронести ее через всю жизнь. Он робко коснулся Катиной косы, но тотчас же отдернул руку. Девушка укоризненно покачала головой и улыбнулась.

— Рассказывай!

И он рассказывал. Он сам не понимал, откуда у него появилось такое красноречие. Он говорил о виденном, слышанном, прочитанном, иногда переставая различать грань между реальным и фантастическим, между прошедшим и будущим. Он мечтал об антивирусе, — не брауновском, а о настоящем, безотказном препарате для борьбы за человеческую жизнь.

— Ты представь себе, — горячо говорил Степан. — Вокруг нас все кажется таким хорошим, чистым, а везде микробы. Тысячи страшных микробов!.. Так вот, если пустить сюда несколько живых частиц антивируса, они нападут на микробов, начнут их разрушать, а сами будут размножаться. Так за день-два всех микробов подчистую… И никаких тебе болезней на земле! Думаешь, не выйдет? Выйдет! Наука в нашей стране такая, что все сможет!

Но Катя и не думала оспаривать. Все было таким интересным, таким загадочно-прекрасным… Но не хотелось связывать светлое с печальным — о микробах думалось отвлеченно, и представить себе, что человека на каждом шагу подстерегает опасность, — и трудно было, и не хотелось.

Она придвинулась ближе:

— Выйдет, Степа! Верю!

Он умолк, взволнованный, и благодарно посмотрел на нее. Неожиданно для себя он нашел в Кате поддержку, внимание, особенную теплоту. Он сожалел, что такой вечер не случился раньше, — сожалел, не зная, что ранее это было бы невозможно, что нужен большой подъем светлых человеческих чувств, чтобы двое людей стали друг другу близкими и дорогими.