Вокруг даже не туман, ибо дымчатые щупальца тумана имеют очертания, а эта тьма лишена всяческих контуров. Строго говоря, это и не тьма. Но она вещественна. Парадокс! Разве может быть вещество без формы? Может ли быть геометрическая фигура без геометрии? Может ли быть история без слов?
Из хаоса возникает форма. В неопределенной субстанции появляются кварки. Кварки ловят друг друга и становятся барионами, а те соединяются и превращаются в ядра. Вокруг них весело пляшут фотоны, незаметно становясь электронами. Атомы делятся между собой электронами, молекулы объединяются, создавая некую упорядоченность. Целое складывается из частей. А форма порождает функцию.
Форму Донована целенаправленно сломали. В своих трудах Названные допустили древнее заблуждение, будто целое составляет сумму его частей и что, оттачивая эти части до совершенства, целое развивается. Но если кирпич разбить на молекулы, то какая из них окажется красной и прямоугольной?
Что уж говорить о таком сложном устройстве, как человек! Когда Названные с безжалостной целеустремленностью разрезали Донована на части, они потеряли его, ибо молекула воды, разделенная на атомы, перестает быть водой.
Тьма становится светом. Бесформенный туман обретает форму. Но части Донована не становятся Донованом. Вместо этого они опять находят себя за тем же длинным столом из черного дерева в той же плохо освещенной комнате, с теми же десятью мягкими стульями. Фудир смотрит на шесть лиц, таких разных и таких похожих.
— Так, сознания мы еще не лишались, — язвительно подмечает он.
С дальнего края стола хмурится Донован.
— Нужно отсидеть еще одно совещание? Педант, зачем ты собрал нас?
Более тучный Донован оборачивает к нему лоснящееся лицо. Серые, водянистые глаза кажутся обеспокоенными.
«Это не я».
«Возможно, — предполагает Ищейка, — это просто воспоминание, вызванное действием наркотика».
Фудиру становится любопытно: что, если это не воспоминание, а воображение? Тогда ответственным был бы Внутренний Ребенок.
«Не я! — выкрикивает мальчик и, торопливо обходя комнату, проверяет двери и укромные места. — Не я!»
«Тихо, Ребенок. Мы здесь, чтобы обсудить измену Мéараны».
«Это не она. Это Билли».
«Но идея ее. Билли был просто орудием».
«Может, — рокочет Силач, — она с самого начала хотела заманить нас на край мира и бросить?»
«Даже если так, скажешь, у нее не было повода?»
— Бросив нас здесь, — говорит Донован, — она могла спасти нам жизнь. Это уже достаточный повод.
«Если жизнь больше не стоит того, чтобы жить, надо ли ее спасать? Что, если она больше не вернется?»
— Так мы никуда не придем, — злится Фудир.
— Никуда? — смеется Донован. — Мы лежим без сознания в какой-то богами забытой лачуге на никому не нужной планете, дожидаясь возвращения людей, которые могут вовсе не вернуться. Думаю, «никуда» — именно то место, куда мы попали.
«Все должно было закончиться бедой, — заявляет Ищейка. — Я с самого начала так говорил».
Говорил ли? Именно страсть Ищейки к разным загадкам выманила их из бара Иеговы, невзирая на скептический настрой Фудира, а теперь, на краю Глуши, скепсис наконец победил.
«Что-то вроде того, пьяница».
«Мы не можем бросить ее».
«Очнись, Шелковистый. Это она бросила нас».
Внутренний Ребенок вдруг вскакивает с места и бросается к Шелковистому Голосу:
«Помоги! Помоги мне!»
«В чем дело?»
Комната содрогается, и Фудир хватается за край стола, чтобы не упасть. Землетрясение на Гатмандере проникло в его сны? Но дрожь прокатывается сквозь него, словно он дерево и осенний ветер срывается с него мертвую листву. Ему чудится, что за ним наблюдают.
Геометрия стола меняется. Донован все еще смотрит на него с другой стороны длинной оси, но перспектива искажается все сильнее, пустой стул на противоположном конце поворачивается к нему, и он больше не пустой. Там что-то восседает — нечто, оставшееся от изначального хаоса. Возможно, это человек, а может, нет. Очертания скрыты в тени, ничего нельзя сказать наверняка. При лучшем освещении у него могло оказаться лицо, и Фудир внезапно и необъяснимо рад здешней полутьме.
— Донован, справа от тебя…
Донован качает головой.
— Нет, справа от тебя.
— Педант? Не время для шуточек.
«То, что я наблюдаю, сидит справа от Ищейки, в дальнем конце стола. Возможно, это какой-то результат его глупого вывода».
«Или дурное воспоминание, что сидит рядом с тобой», — парирует Ищейка. Но Шелковистый видит новенького возле Силача, а Силач видит его возле Шелковистого. Все они необъяснимым образом сидят в противоположных концах длинной оси стола. Само собой, Внутренний Ребенок видит его сразу везде.
«Если время прекратит свой ход, ты будешь жить вечно».
Нервный смешок.
«Я бы поразмыслил над сутью».
— Тихо, Ищейка! Кто говорит? Кто ты?
«Намаете. Приветствуйте бога изнутри».
— О нет, только не это, — произносит Фудир. — Нет, не надо. Не этот старый трюк.
«Смерть — это жизнь, что не заканчивается».
«Это нонсенс. Смерть — это конец жизни».
«Пусть он уйдет!» — Ребенок крепко прижимается к Шелковистому Голосу.
«Смерть — это нонсенс, ибо со смертью чувства не заканчиваются. Изменение приносит боль, а жизнь — это изменение. В смерти нет изменения, следовательно, и боли».
«Что ты пытаешься нам донести?»
— Он ничего не может нам сказать, дурак! — Кажется, голос Фудира вот-вот надломится. — Он просто выброшенная частица нас, не менее глупая, чем все остальные.
«Какой путь нам избрать? Бросить Мéарану? Убедить ее оставить поиск? Лететь к Гончим или бежать от них?»
— Это не оракул, Педант! Донован, сделай что-нибудь!
«Выбирайте любой путь. Вам не избежать того, что ждет в конце».
«Но какой путь дольше? Если нужно, мы можем и потянуть время».
«Тяните, если желаете. В пустоте времени даже самая длинная жизнь — не более чем искра. Она не более чем одинокий человек в безбрежности Вселенной. Твоя молодость мертва. Конец отведенного тебе времени уже близок, и в нем ты обретешь отдых от нескончаемой борьбы, освобождение от Колеса».
— Донован! Стол!
Стулья исчезают, разлетаясь подобно галактикам, стол будто растворяется. Фигуры Донована, Силача, Ищейки и остальных переходят в красный спектр. Фудир знает, что это означает. Его разум распадается на части. Он слышит смех, похожий на шелест засохшей осенней листвы. Силач слева и Ищейка справа уже вне досягаемости, но он бросается вперед, тянет руку — и…
…И его рука касается горки соломы посреди стола. За ним сидит только он. Соломинки, подкрашенные на концах, накиданы без всякого порядка. Фудир колеблется, тянется и так осторожно, словно обчищает карман, берет с верхушки ярко-красную. Он держит ее перед собой в ожидании, не осыплется ли конструкция.
Она не разваливается, и он с улыбкой тянет вторую. Эта по краям зеленая и, должно быть, вылезла из-под двух других. Его рука не дрожит, горка не падает; с удовлетворением он откладывает соломинку в сторону.
Так он достает их с полдюжины, но вдруг поверхность столешницы становится зеркальной, и он не может отличить настоящие соломинки от отражений.
— Так нечестно, — говорит Фудир.
Он тянет руку — и…
…И Ищейка берет очередной пазл картины-загадки из груды на столе. На мгновение его охватывает тревога, не рассыплется ли груда потому, что он потревожил пазлы. Но для картины это не имеет значения, и он успокаивается. Граница почти закончена, и он ищет место, куда ляжет последний пазл. Он задается вопросом, чем в итоге станет рисунок, и пытается угадать целое по намекам, появляющимся на краях. Возможно, деревья. Ручей или река. Пасторальный пейзаж? Он работает без образца. Какой смысл в игре, если решение уже перед глазами?
