Да и кикимора, даром что сучок сучком, тоже до мужеского звания охоча, строго выговаривал ему Вран. Леший, он кто? Рогулина сухая. Телом хоть и велик и выглядит дикообразно, но из себя не видный.  И редкая на него польстится. И хоть говорят в их народе, что с лица воду не пить, но и с утра до ночи на образину глядеть тоже не велико счастье. Вот и кикимора. Как приглядит кого ликом поприглядней, так сразу и тянет его к себе в хляби болотные.

Так, что если и есть тут колдоство, то лучше его не бередить. Не тревожить нечаянными помыслами, не шевелить неловким словом. Будет на то божья воля, само все явится и само все покажется.

Бэр от съеденного куса только раззадорился и, оглядев тусклым взглядом пустой мешок и пробормотав что-то мало понятное, но не очень лестное Радогору, скрылся в лесу. Ворон же взлетел на нижнюю ветку и подремывал там, совсем по стариковски время от времени  открывая глаз.

-Ягодка, далеко не уходи. Скоро пойдем.

И сам задремал. В укрывище под древом сон не в сон. Над головой земля висит, корневища со всех сторон, будто лютые змеи, в лицо смотрят. Не укрывище – домовина.

Прогнал сон и поднялся на ноги, преодолевая усталость. Пешему за конными не угнаться. Хорошо бы в то городище, почему – то верилось, что там оно и стоит, где увидел, первому добежать. Рыкнул призывно, чтобы не подумал прожорливый бэр, что не бросает его. И зашагал прямиком через лес, удерживая в памяти дорогу. Ворон проследил за ним круглым глазом, оторвался от ветки, взмахнул крыльями, перелетел на его плечо и снова закрыл глаза, погружаясь в дремоту.

-Лучше плохо ехать, чем хорошо бежать. – Невольно пошутил он.

«Не захотел его дедко одного оставлять. – Подумал он, и приподнял плечо, удобнее устраивая ворона. – И бэр – отец провожатого дал. Ну и ладно. Дорога веселее будет. 

Путь до городища оказался не из простых. Другого слова Радогор выбрать так и не мог. То, что в наваждении да сверху казалось гладким и прямым, в действительности оказалось дремучим лесом и непролазной дрягвой.

Даже вран, отоспавшись в волю,  сорвался с его плеча и поднялся в небо, чтобы, как понял, Радко высматривать для него дорогу. Продирались через колючий ягодник и густой орешник, забравшийся между деревьями. Спускались в темные овраги, творя обереги от тем ной силы. Неизвестно еще кто поселился там, сплетя для себя логово в густых кустах, через которые и ручей с трудом находит себе дорогу.

Творил перед черной дрягвой заклинания, уговаривая и увещевая кикимор, чтобы пропустили через болото безвредно. А как – то, сразу на другую ночь, наткнулся на водяного. Сидел тот, отквасив непомерное брюхо, покачиваясь на высокой кочке и с любопытством взирал на них. Зеленая борода отродясь не чесана. В волосьях лягухи и пиявки приют нашли.  Голая голова листом, как шапкой прикрыта. И круглыми глазами хлупает.

-Хлуп – хлуп.

Толстые губы шлепают, словно проглотить их собрался.

Страх!

Был бы один, непременно бы обмер. А раз не один, пришлось бодриться. А как не бодриться, если Ягодка   подскуливает и за его спину прячется. И в самую трясину толкает. А вран над головой у водяного крыльями хлопает. У водяного руки хоть и тонкие, но хваткие. Растопырил лягушечьи пальцы и норовит птицу за ноги схватить. Брюхо туда – сюда по коленям катается, а в нем вода плещется, хлюпает.

Не вран, так давно бы уже загадками засыпал. Охоч он до них.

-Дедко, а дедко водяной. Пропусти, укажи, сделай милость, дорогу. – Чинно проговорил Радогор. От страха и заговор – наговор забыл.

Кикимора хоть и скандальная, вздорная и норовистая, но, как не смотри на нее, женщина. И жалостлива же бывает по - женски. Случалось и сама из болота на твердую землю выводила. Этот же одичал в одиночестве. Не мыт, не стрижен, среди змей  и лягух прозябая без человеческого слова. Куда же к людям с рыбьим хвостом выберешься?

-А я тебе на обратной дороге гостинец занесу.

Катится к нему, покачиваясь болотная кочка. Хлупает круглыми зелеными глазищами водяной и помалкивает.

Ворон на соседней кочке примостился и ждет, когда чудище болотное ближе подплывет. Дождался и гаркнул во все горло. Басовито и требовательно.

Водяной  был не мало удивлен такой дерзостью. От неожиданности нижняя губа до колен отвесилась.  Да и плюхнулся в воду.  А по воде пузыри покатились. Радко терпеливо ждал, когда страшилище снова взгромоздится на кочку. Водяной вынырнул, длинной струей выдул воду из себя и на удивление легко и проворно прыгнул на нее, как на лавку сел.

-А не обманешь? Принесешь гостинец?

-Чем хочешь поклянусь. – Радогор даже для большей правдоподобности глаза выкатил.

-Ну, гляди мне. Не обмани. А то у меня суд короткий.

Не для него говорил, догадался Радогор. Для врана, который не спускал глаз с водяного.

У   самого края болота вода до колен не достает. И Радко подстрелил, отбившегося от стада подсвинка. Подсвинок не заметил, как стрела в бок, чуть дальше левой лапы воткнулась. И пискнуть не успел, как умер. А Радко тут же, у болота, бережно вырезал стрелу, потом отрезал одно ухо и бросил, широко размахнувшись, в болото.

-Тебе, берегиня Кикимора!

Затем так же ровно отрезал и другое.

-А это тебе, дедко Водяной, за то, что мешать нам не стал, не путал след болотом.

Темная кровь брызнула на землю.

-А это тебе Отец – Бэр.

Перевязал, стянул петлей лапы и перебросил подсвинка через плечо, как плечевую суму. Ягодка не сводил с подсвинка глаз. А взгляд жалобный, умоляющий.

-От болота уйти надо. А то вдруг обидели, обнесли кого. – попытался урезонить его Радко.

И юный бэр смирился. Плелся рядом и бросал на добычу оценивающие взгляды, гадая и рассчитывая хватит ли ему перекусить. А ну, как мало достанется. Вран, это бэр знал наверняка, мясо мимо рта не пронесет.

Но Радогор остановился только тогда, когда солнце свалилось за полдень.    В лесу прохладно. Идешь и не устанешь.  И времени не замечаешь. Поэтому и остановился, когда плач бэра слушать стало уже не  было сил.

-Перекусим наскоро и снова в путь.  – Предупредил он бэра, сбрасывая с плеч поклажу.

Надрезал тонкую шкурку по животу. Отвернул края на стороны и распахнул брюшину. Малец тут как тут. Готов с ногами, если бы получилось, туда залезть.  Лаком до требухи.  Вырезал нежную печень и теплое еще сердце, на остальное махнул рукой.

-Забирай.

Разрубил мясо на куски, завернул его в широкие душисмтые листья и уложил в мешок.

Можно было не тратиться на слова. Бэр зажал тушку в зубах и скрылся за деревьями, чтобы в одиночестве насладиться долгожданной трапезой.

Порезал печень и сердце пластами и поделил поровну.

Тебе, мудрый  вран, если ты не дух.

Присыпал свою долю солью и проглотил единым духом. Горе горем, а на голодное брюхо долго не наратишься. Вран ел не торопясь, храня достоинство.  Прижимал печень лапой, рвал клювом и забрасывал нежное мясо в горло, запрокидывая голову. Потом сидел, словно прислушиваясь к чему – то или размышляя, куда упало мясо. А затем снова рвал мясо, глотал и опять прислушивался…

А на бэра посмотреть, самому кусок в горло не полезет. Будто сроду не едал.  Чавкает по свински, давится, кашляет и все толкает в брюхо, и толкает кусок за куском. Сбросал все, как в печь. И снова со скорбью смотрит на него.

-Терпи теперь до вечера. Иначе в сон бросать начнет.

И, не смотря на мольбы и стоны, вскинулся на ноги. Косолапый обиженно всхлипнул, запрыгал на передних лапах. Но Радко ушел, даже не обратив внимания на его скорбь. И бэр обреченно потащился следом, бросая завистливые взгляды на ворона, который снова утвердился на плече Радогора и подремывал, ничуть не заботясь,  о тех страданиях, которые выпали на долю бедняги бэра.

Поздно вечером, уже при звездах доели подсвинка, а леса конца края не было. Мясо к тому времени потемнело, из него сочилась бурая жидкость и немного припахивало, и Радко судорожно проглотив несколько кусочков. Остольное ножом резал на мелкие кусочки и с руки,  кормил врана.