То ли прокричал или нет, но крики погони больше не слышны. Древо за спиной закрыло врата. Плечам узко, но повернуться можно. Солнца нет, а убежище перед глазами, как в ясный день. Под ногами между корневищами отверстие. Не широкое, но человек пролезет. И Радко, а зачем бы была нужна эта дыра, смело шагнул в нее. Корневища, как ступени. Осторожно, чтобы не оступиться, начал спускаться вниз. Здесь, под деревом, было просторнее. Можно было не только сидеть, но и лежать. В норе полумрак. Но откуда сюда пробивается свет Радко не понял. Да не очень и старался. Прохладно и сухо. И все бы было хорошо, если бы не страх за Ягодку. Ополоумеет, потеряв его, начнет метаться в поисках и попадет под не добрый глаз.  Это их род он, как родичей почитает. А иные мимо такой добычи не пройдут. До смерти можно бахвалиться. И мяса на пол-зимы. И сало, и жир, который костную ломоту излечивает, и от огневицы выходит. А бэрова шкура от зимней стужи убережет, а на парня некстати жор накатил.

Не заметил, как и задремал. А когда глаза открыл над головой увидел свет от ярких звезд, пробивающийся сквозь густую листву. Не сразу и понял. Откуда бы взяться звездам в его тесном укрывище. Но скоро догадался. Выпустило его древо, когда погоня ушла. И лес успокоился.

Дедко Вран! Или его душа рядом ходит. Бережет его глупого.

Сидит на ветке, листьями закрылся, с ночью слился и клоня голову в стороны, глядит на него круглым глазом.

-Кра – к…

Не вран, сам сказал. Но врану пришлось по душе. Кивнул головой и не широко раскрыл клюв, словно улыбаясь.

А где косолапый? Куда унесло непутевого?

И без опаски, иначе бы лес его не выпустил из укрывища призывно проворчал. В ответ услышал не рык, не ворчание, а обиженное бормотание. А спустя совсем немного времени появился и сам бэр и сразу же обрушил на него всю, накопившуюся в его душе, обиду.

 -Ну, будет, будет тебе. – Радко и без его причитаний чувствовал себя виноватым. – Я же сказал тебе, чтобы затаился. А ты только реветь горазд.

Вран снова раскрыл клюв, и опять Радогору показалось, что он улыбается, потешаясь над его незадачливым приятелем.

-Узнать бы, что дальше делать будут.

Но Ягодка после перенесенных страданий и мучительного чувства голода остался равнодушным к его словам. А вран, потоптавшись на ветке, повернулся на его голос, взмахнул крыльями и пологими кругами начал забираться вверх.

-Вот и поговори с вами.

А вран все поднимался и поднимался, пока не превратился в крохотную точку.

-Хорошо еще, что есть с кем поговорить.

Ягодка ткнулся мордой в бедро.

-Потерпи.

Взгляд его, не отрываясь, следил за черной точкой.

И вдруг перед глазами все поплыло и поехало. И мир расплылся, превращаясь в черную, с прозеленью, равнину, ощетинившись верхушками деревьев.

А звезды плыли рядом. Казалось, вытяни руку и хватай их горстями и ссыпай в подол рубахи. А рядом никого. Бэр поскуливает далеко внизу, спрятавшись под густыми кронами И сам он тоже там, видится серым пятном рубахи.  Да глаза диковинного зверя полыхают огнем на голове диковинного зверя рукояти его меча.

А взгляд бежит над дорогой, высматривая  скачущих по ней, всадников. А дальше, за кромкой леса просторное городище. Спиной приткнулось к лесу, а лицом обратилось к реке.  Река широкая, от берега до берега глаз еле достает. Бежит вольно, не торопясь, И берега, казалось, совсем на нее не давят.

Городище на пологом берегу пристроилось. А по всему берегу из высокой травы мостки выглядывают. И не те, на которых бабы белье полощут. Широкие. На таких не двое, и даже не четверо мужиков разминутся. А вдоль тех мостков лодки стоят.  Высокие, вздернутые их носы звериными мордами на городище уставились. А в ночное небо чищеными до бела жердинами ощетинились. На их озере, которое волхв Вран озерцом звал, таких лодок сроду не видывали.

Другой же берег обрывистый, крутой. Навис над рекой, будто любуется ее осанистой красой. А по круче горы клыками в небо вонзились. Радко дыхание затаил. Уж не во сне ли все это видит? Или наваждение навалилось?

До городища, подумалось, даже конному пути не меньше двух дней. И то если коней не жалеть и в стороны не сворачивать. К тем малым городкам, которые и днем сквозь деревья не угадаешь. Дорога же путанная, извилистая. Наткнется на овраг, по дну которого бежит, шурша песком, еле заметный ручеек. И вильнет, огибая его, в сторону. И тянется вдоль оврага, пока не нащупает ровную дорогу. И снова бежит дорога  к городищу, пока не утонет в непролазной дрягве – болоте.   А через дрягву не только конному, но и пешему не пройти, если не знаешь тайной тропы.

Но эти знают куда идут.  В том городище и полон взять можно. И добычу возами вывезти. Выбрали поляну попросторнее, и от дороги подальше, чтобы лошадям дать дух перевести. Но костров не жгут. Сторожиться стали. Огонь в ночи даже в лесу далеко видно. А дым разносится и того дальше.

Наваждение ли, нет. Даже подумать не успел. А с глаз пелена схлынула и увидел, что стоит на том же месте, где и стоял. И Ягодка скулит и ногу мордой поддевает. И лапой его сапог скоблит. А сапоги  ладные. На ногах ловко сидят. И на ходу не мешают. Со шнуровкой вдоль голяшки. Их еще дедко носил, а теперь ему донашивать. Оттолкнул его коленом. Но разве оттолкнешь такого? А ворон – птица уже на ветку мостится. И глядит на него вопрошающим блестящим взглядом. И будто спрашивает, все ли он, Радко то есть, разглядел, что увидеть хотел? Будь здесь старый волхв, он бы уж со всем сумел разобраться. А у него только холод по спине пробежал. И на лице холодный же пот выступил. Густой, липкий. И противный. Как ночью бывает, когда сон дурной увидишь.  Или когда заговор не так скажешь. Или с мысли собьешься ненароком. Так не было же ни заговора. Даже малого заклинания говорить не думал. Словно чужим глазом все видел.

-Кра…

Вран, вытягивая шею, кивнул головой.

«Ин ладно. Явь ли, наваждение, день то покажет». – Успокаивая себя, прошептал он, доставая из котомки то, что в ней еще оставалось. Отрезал кусок мяса ворону, порубил его ножом на кусочки и выложил на траву подле себя.

-Тебе, мудрый вран. – Позвал он птицу.

Бэр хрюкнул и потянулся к мясу мордой. Оттолкнул его бесцеремонно рукой.

-Тебе тоже осталось. – Усовестил он его, выкладывая  кусок побольше. – Обожрешься.

Что осталось, взял себе.

Наваждение все не оставляло его. Медленно пережевывая твердое мясо, заново переживал увиденное. Вроде себя видел сквозь густую листву. И вроде бы и не себя. Не подросток. Не юнец. Муж матерый, налитый злой, зрелой силой стоял среди деревье, задрав голову к звездам и зорко вглядываясь в небо. И не бэр скреб его сапог. Кто – то другой, неведомый и могучий, кто не хочет показывать пока до времени свой лик.

-Кра – а…

Черные блески врановых глаз словно внутрь заглядывать, словно видят все, о чем он думает.

Или все, что случилось с ним сейчас, ребячьи домыслы, которые одолевают нередко человека в ночном лесу? Окутывают колдовским сном, тревожа душу неясными видениями. То леший разбалуется, играя разумом, чтобы его заветные угодья лишний раз не побеспокоили и топором по лесине безбоязненно не махнули. То кикимора пугнет.  То мавки, девки беспутные, в воде заплещутся, дразня душу своей дивной, немеркнущей красой. Да мало ли в лесу такого, о чем и помыслить страшно. А на мавок тех, девок проклятущих, раз как – то и сам набрел летним погожим утром. Вылезли из воды, чтобы понежиться в утреннем мягком тумане. Увидел их и сердце захолонуло. А они заметили его и ну руками махать, к себе подзывая и дразня взгляд бесстыдной наготой. Так бы и сгинул он, если бы не поняли, что мал он  еще для грешного дела, даром что ростом вытянулся чуть не в сажень. Рассмеялись, озорно поводя в его сторону глазами, да и порскнули в воду. Но долго еще виделись ему их манящие глаза, их дразнящие губы. Дома же, когда рассказал все Врану, заставил его волхв говорить заклинания от мавьего колдовского сглаза, пока язык не притомился. А то бы ходить ему на то клятое болотце без конца, пока бы усы на губе не пробились. А как пробьются… Но об этом даже подумать страшно.