— Что тут случилось? — сощурил он глаза.
— Товарищ начальник, разрешите высказать, — быстро заговорил Семка. — Они нам руки скрутили, а за что? Мы же для завода старались. Лазили смотреть, как закрыты вентиля после закачки нефти. Сутки на морозе собаками мерзли, нефть качали, а они руки крутить. Это что ж? — И Семка с озлоблением задвигал руками.
— Перестань, разберемся! — властно прикрикнул дежурный. — Развяжите руки обоим.
Нехотя выполнив приказание старшего, Филя, хмурясь, посмотрел на парней:
— Зачем же вы на склад лазили, а? Ворот туда, что ли, нету?
— Сторож складской ушел, — ответил Семка. — Понятно?
— А зачем ее трогали? — показал я на порванный воротник Тониной шубки.
— Кого? — удивился Семка. — Да вы что?
— Неправда! — вспыхнула Тоня. Она протянула на свет рукав, где виднелись масляные пятна. — Это от ваших тужурок нефть. И тогда были вы, только одетые в полушубки.
— Не мы, и всё! — отмахнулся Семка. — Вот пристала! Вы уж, товарищ дежурный, утихомирьте их!
Нагловатые глаза парня устремились на дежурного по заводу. А тот молчал, поглядывая на нас.
— А вы кто такие? — резко спросил он.
— Школьники мы, — ответил Вовка. — Вон наша школа, рядом с заводом… А вы кто? — в свою очередь спросил он.
— Я инженер Бойко, — сухо ответил дежурный. — Я во всем разберусь, можете идти.
Бойко! Вот он, оказывается, какой! Я снова вспомнил дневник Ольги, и недоброе чувство шевельнулось во мне.
Второго свалили мы с Игорем. Уткнув его лицом в снег и не давая опомниться, мы вывернули ему на спину руки.
Глава восемнадцатая
Несостоявшийся разговор
Школьный зал переполнен настолько, что всем становится жарко. Идет комедия Островского «Без вины виноватые». Ольга и Тоня устроились с краю во втором ряду. Рядом с Тоней — первоклассник Петя Романюк, тайком пробравшийся в зал.
На сцене лунная ночь. Площадка в большом барском саду, окруженная старыми липами; на площадке — скамейки и столики. Виден край террасы большого, ярко освещенного дома. На одной скамейке сидят Незнамов и Миловзоров, на другой — Шмага; он смотрит то на луну, то по сторонам, вздыхает, беспрерывно меняя позу. В общем, все идет так, как требует драматург.
«Миловзоров. Что ты, Шмага, вздыхаешь? Чем недоволен, мамочка?
Шмага. На луну сержусь.
Миловзоров. За что?
Шмага. Зачем она на меня смотрит? И какое глупое выражение!..»
Шмага так умильно-укоризненно поглядывает на небо, что в зале стоит гул от хохота. Но Тоне наслаждаться спектаклем мешает Петя. Он донимает ее вопросами.
— Тонечка, а он тоже, как Филя с отцом, звезду открывает?
— Кто?
— Да Володька Рябинин… И зачем у него борода?
— Ой, Петя, это же Шмага… Шмага… — прерывисто шепчет Тоня. — Как ты не понимаешь?
— Да нет, это Володька. Я его хорошо знаю.
Впереди нас сидит главный режиссер городского драматического театра. Из-за сцены выходит руководитель кружка, наша Мария Павловна, и, подсаживаясь к нему, с волнением спрашивает:
— Ну как?
Пышная шевелюра режиссера делает наклон вперед.
— Значит, доволен, — определяет Ольга.
Скоро конец спектакля. Стрелка стенных часов подходит к десяти. На лице Ольги оживление, ей нравится спектакль. Только почему она так старательно обходит меня взглядом? Даже поворачиваясь к Тоне, Ольга словно испытывает какую-то неловкость. Понимаю, Тоня рассказала ей о нашей встрече с ее отчимом.
Меня же мучает совесть: я что-то знаю, в чем-то подозреваю совершенно незнакомого мне человека, но, если спросить, что я знаю о Бойко точного, верного, — ничего. Даже Павлу об этом сказать неудобно. Вызвать на откровенность Ольгу? А что она, в сущности, знает? Она сказала Тоне, что сожгла дневник. Заводских парней — Антона и Семку — голыми руками, видать, не возьмешь: стреляные ребята. Вовка выяснил: нефть на завод поступала, и ее, действительно, качали целые сутки. А вентиля про запас проверить не грех, вытечет топливо — дизельная станет. На Тоню нападали, уж это верно, но они ли — Антон и Семка, трудно сказать. Почему вот только Антон с такой неприязнью смотрел на вертлявого Семку? И их разговор тогда насчет «хозяина»… Нет, все это не так просто!
Со сцены Доносится знакомый голос:
«Незнамов. Надо, брат Шмага, пользоваться случаем. Не всегда нас с тобой приглашают в порядочное общество, не всегда обращаются с нами по-человечески. Ведь мы здесь такие же гости, как и все.
Шмага. Да, это не то, что у какого-нибудь „его степенства“, где каждый подобный вечер кончается непременно тем, что хозяина бить приходится, уж без этого никак обойтись нельзя.
Незнамов. Да, здесь нам хорошо! А ведь мы с тобой ведем себя не очень прилично и, того гляди, скандал произведем. То есть скандал не скандал, а какой-нибудь гадости от нас ожидать можно.
Шмага. Похоже на то. Что ж делать-то? Из своей шкуры не вылезешь».
— Именно: «Что ж делать-то!» — Голова режиссера делает наклон к башне-прическе Марии Павловны. — Шмага ваш просто великолепен!
— Вы слышали, что сказал режиссер о Вовке? — Глаза Ольги вспыхнули, и она с волнением посмотрела на меня…
После спектакля мы с Игорем пошли провожать девушек. Как бы читая мои мысли, Тоня сказала:
— Удивляюсь, почему так спокойно ведет себя Маклаков! Ведь над карикатурой в газете вся школа хохочет.
— А ну его, этого Маклакова! — задумчиво отмахнулась Ольга. — Поговорим лучше о другом. Может быть, этот спектакль откроет Вовке путь в театр? Пора пришла нам всем окончательно решать, кем быть.
— Вовка в театр не пойдет, — возразил Игорь. — Он до сих пор всё о Чукотке, о героических делах мечтает.
— А если его опять не возьмут туда?
— Как же, он заявление в ЦК комсомола написал. А ты, Оля, свой путь выбрала? — спросил я.
— Я? — Ольга грустно улыбнулась.
— Конечно. Ты же так любишь литературу!
— Да, люблю. Но я все же сомневаюсь, — Ольга ускорила шаг. — Говорят, в нашу школу по приглашению Ковборина скоро придут педологи.
— Кто, кто? — переспросил Игорь.
— Педологи. Это студенты-практиканты педагогического института под руководством ассистента. И вот они должны нам помочь разобраться в путях нашей жизни. Максим Петрович посмеивается: «Педология — это наука в кавычках. Они всех вас зачислят в дефективные…»
— Так и сказал?
— Слово в слово.
— «Имперфектус», «Кульпатос», «Дедекус»! — расхохотался Игорь.
Когда подошли к дому Минских и Тоня поднялась с Ольгой, чтобы взять у нее забытую книгу, Игорь спросил меня:
— А кем, Лешка, ты все же хочешь стать? Полярником? Инженером? Или, может быть… поэтом? У нас ведь давно на этот счет не было разговора.
Я спросил в свою очередь Игоря о том же самом. Он признался, что мечта работать на Севере стала у него как-то бледнеть, гаснуть.
— Я люблю, Лешка, конструировать, понимаешь? И с каждым днем убеждаюсь в этом все тверже. Смущает одно: смогу ли только работать на заводе, на производстве. Там дисциплина, борьба за план и все такое прочее. А мне бы, понимаешь, сидеть за чертежным столом и конструировать все: радиоприемники, подводные лодки…
— Водяные лыжи, — подсказал я.
— Нет, этот этап уже пройден… Ну, а ты что думаешь?
Я сказал, что самое правильное следовать все же совету Павла: закончить технический институт и отправляться работать хоть на север, хоть на юг.
— Лучше на север, — добавил я.
— Странно, — удивился Игорь. — Значит, ты после всех своих колебаний решаешь все же стать инженером?
