Оке пожал плечами, закатил глаза и вышел вслед за Юханом.
Закрыв за ними дверь, Жанетт сбросила туфли и пошла в гостиную, где улеглась на диван в надежде немного отдохнуть. Примерно через три часа нужно ехать обратно, и ей хотелось попробовать чуть-чуть вздремнуть.
В голове хаотично вертелись обрывки мыслей, и задачи, связанные с расследованием, перемешивались с практическими заботами. Нужно подстричь траву, написать письма и провести допросы. Надо быть хорошей матерью, способной заниматься своим ребенком. Научиться любить и испытывать страсть.
Наряду с этим нужно успевать жить.
Или как раз этим она и занимается? Живет.
Сон без сновидений, без настоящего отдыха. Маленький перерыв в постоянно продолжающемся движении. Кратковременная свобода от бесконечного, длиною в жизнь перемещения собственного тела.
Сизиф, подумала она.
Центральный мост
Транспортные пробки рассосались, и, паркуясь, Жанетт увидела, что часы у входа на Центральный вокзал показывают без двадцати десять. Она вышла, захлопнула дверцу и заперла машину. Хуртиг стоял возле небольшого киоска, держа в каждой руке по сосиске. Увидев Жанетт, он улыбнулся почти смущенно, будто занимался чем-то запретным.
– Ужин? – Жанетт кивнула на увесистые сосиски.
– На, возьми одну.
– Ты не видел, есть ли там ребята? – Взяв протянутое угощение, Жанетт указала в сторону Центрального моста.
– Я видел по пути одну из машин миссионеров. Пойдем пообщаемся, – предложил он, стряхивая салфеткой прилипшую к щеке капельку креветочного салата.
Они миновали парковку, расположенную под съездом с моста: слева транспортная развязка и отель “Шератон”. Два мира на площади не больше футбольного поля, подумала Жанетт и тут же увидела группу людей, стоящих в темноте возле серых бетонных опор моста.
Вокруг автофургона с эмблемами Стокгольмской миссионерской организации толпилось человек двадцать молодых людей, некоторые – почти дети.
Увидев двоих незнакомцев, несколько детей отпрянули и скрылись в глубине под мостом.
Двое сотрудников миссионерской организации не смогли добавить никакой новой информации. Дети возникают и исчезают, и хотя являются сюда почти каждый вечер, лишь единицы идут на разговор. Безымянные лица сменяют друг друга. Одни уезжают обратно домой, другие отправляются дальше, и немалая часть умирает.
Таковы факты.
Передозировки наркотиками или самоубийства.
Общая проблема у всех ребят – деньги или, вернее, их отсутствие. Один из миссионеров рассказал, что есть ресторан, где детям периодически разрешают помогать мыть посуду. За полный рабочий день – двенадцать часов – им один раз дают горячую еду и платят сто крон. Некоторые из детей, кроме того, оказывают сексуальные услуги, что отнюдь не удивило Жанетт.
Девочка лет пятнадцати отважилась подойти к ней и спросить, кто они такие. Когда она улыбнулась, Жанетт увидела, что у нее не хватает нескольких зубов.
Прежде чем ответить, Жанетт задумалась. Лгать явно не стоило. Если уж устанавливать доверительные отношения, то лучше сказать, как есть.
– Меня зовут Жанетт, я из полиции, – начала она. – Это мой коллега Йенс.
Хуртиг улыбнулся и протянул руку, чтобы поздороваться. – Вот как, и что вам надо? – Девочка смотрела Жанетт прямо в глаза, притворяясь, будто не замечает протянутой руки Хуртига.
Жанетт рассказала об убийстве мальчика и что им требуется помощь для установления его личности. Она показала рисунок, сделанный полицейским художником.
Девочка, которую звали Атифа, сказала, что обычно обитает в центре. По словам сотрудников-миссионеров, ее образ жизни вполне типичен. Она приехала из Эритреи с мамой и папой, которые в настоящее время безработные. Вместе с родителями и шестью братьями и сестрами она живет в съемной квартире в пригороде Хувудста. Четыре комнаты и кухня.
Ни Атифа, ни ее друзья убитого мальчика не опознали и ничего сказать о нем не смогли. Через два часа Жанетт с Хуртигом сдались и двинулись обратно к парковке.
– Маленькие взрослые, – покачал головой Хуртиг, доставая ключи от машины. – Ведь это, черт возьми, дети. Они должны играть и строить шалаши.
Жанетт видела, что он сильно расстроен.
– Да, а они явно могут с легкостью исчезать, и никто их не хватится.
Мимо проехала “скорая помощь” с мигающими синими огнями, но без сирены. От транспортной развязки она свернула налево и скрылась в туннеле.
Удручающая безысходность стала ощущаться физически, и Жанетт плотнее запахнула куртку.
Оке храпел на диване, она укутала его пледом, а затем поднялась в спальню, разделась догола и нырнула под одеяло. Погасила свет и лежала в темноте с открытыми глазами.
Слышались удары ветра в оконное стекло, шелест деревьев в саду и отдаленное шуршание колес по шоссе.
На душе было тяжело.
Спать ей не хотелось.
Хотелось понять.
Мыльный дворец
Покидая Худдинге, София чувствовала безумную усталость. Разговор с Тюрой Мякеля отнял много сил, а она к тому же согласилась взяться еще за одно дело, которое, вероятно, потребует определенного напряжения. Ларс Миккельсен попросил ее принять участие в обследовании педофила, обвиняемого в посягательствах на половую неприкосновенность собственной дочери и распространении детской порнографии. Во время задержания мужчина все признал.
Конца этому, черт возьми, не видно, думала она, с огромной тяжестью на душе выворачивая на шоссе.
Было такое чувство, будто ей пришлось взвалить на себя все переживания Тюры Мякеля. Воспоминания об унижении, которое зарубцевалось где-то внутри и все время пытается вырваться наружу и обнажить ее собственное ничтожество. Но рубец накрепко заперт где-то в глубине грудной клетки и только временами дает о себе знать подобно пульсирующей боли. Сознание того, какую боль один человек способен причинить другому, становится ничем не пробиваемой броней.
Ничего не выпускающей наружу.
Тяжесть сопровождала Софию всю дорогу до приемной, где предстояла обещанная социальной службе из Хессельбю встреча. Встреча с бывшим ребенком-солдатом Самуэлем Баи из Сьерра-Леоне.
Разговор, который – она знала – будет вертеться вокруг безудержного, омерзительного насилия.
Обед в такие дни исключался. Вместо него – тишина в комнате отдыха. Закрытые глаза и полный покой в горизонтальном положении с целью попытаться вновь обрести душевное равновесие.
Самуэль Баи оказался высоким, мускулистым юношей. Поначалу он занимал выжидательную позицию и не проявлял никакого интереса к встрече с Софией. Однако когда та предложила перейти с английского языка на крио, юноша сразу стал разговорчивым.
За проведенные в Сьерра-Леоне три месяца София выучила этот западноафриканский язык, и они долго беседовали о жизни во Фритауне и знакомых им обоим местах и зданиях. В процессе разговора, когда Самуэль заметил, что она способна понять кое-что из пережитого им, его доверие к ней стало возрастать.
Через двадцать минут у нее появилась надежда как-то ему помочь.
Проблемы Самуэля Баи с вовлеченностью в разговор и концентрацией, неспособность усидеть на месте более полуминуты, а также трудности со сдерживанием внезапных порывов и выбросов эмоций напоминали синдром дефицита внимания и гиперактивности, с доминированием последнего, и расстройство контроля импульсов.
Однако, похоже, все не так просто.
Она обратила внимание на то, что в зависимости от темы разговора высота голоса, интонация и язык жестов у Самуэля менялись. Иногда он внезапно переходил с крио на английский, а порой говорил на варианте крио, который Софии слышать не доводилось. Вместе с речью и положением тела у него менялось выражение глаз. Он то сидел распрямив спину, пристально смотрел ей в глаза и громко и четко говорил о том, как в будущем хочет открыть в городе ресторан, то весь съеживался и с усталым взглядом бормотал на этом странном диалекте.
