Она продолжила читать:

Желудок никогда не ошибался, и за несколько часов до начала криков я уже находилась в безопасности, в своей потайной каморке.

Обычно я делала себе бутерброды и разводила бутылку сока, поскольку не могла предугадать, как долго они будут ссориться и хватит ли у мамы времени приготовить еду.

Однажды я видела сквозь редкий забор, как он гонялся за ней по полю. Мама бежала изо всех сил, но он был проворнее и повалил ее ударом в затылок. Когда они потом вернулись во двор, у нее оказался сильно подбит глаз, а он отчаянно рыдал.

Мама его жалела.

Судьба обошлась с ним несправедливо, вынудив его выполнять тяжелую работу – воспитывать своих двух женщин.

Если бы мы с мамой еще хоть слушались его и не оказывали такого сопротивления.

София пометила себе, что именно следует проследить дальше, и закрыла документ.

Потом наобум открыла другую запись и сразу поняла, что это одна из тех встреч, когда Виктория полностью уходила в себя.

Беседа началась, как обычно: София задала вопрос, и Виктория ответила.

С каждым вопросом ответы становились все более пространными и бессвязными. Виктория начинала рассказывать об одном, это вызывало у нее ассоциацию с чем-то совершенно другим и так далее, причем темп речи все возрастал.

София отыскала кассету с записью разговора, вставила в магнитофон, нажала на пуск, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Голос Виктории Бергман:

Тогда я стала есть, чтобы они наконец заткнулись, и они сразу умолкли, увидев, на что я готова ради дружбы с ними. Правда, без лизания задниц. Притвориться, будто люблю их. Заставить их уважать меня. Заставить понять, что у меня все-таки есть мозги и я умею думать, хоть временами, когда я отправляюсь гулять в одиночестве, так и не кажется.

София открыла глаза, прочла надпись на футляре от кассеты и увидела, что разговор записан двумя месяцами раньше. Виктория рассказывала о жизни в интернате в Сигтуне[18] и о случае изощренного издевательства над младшими школьницами.

Голос продолжал.

Виктория сменила тему:

Когда деревянная хижина была достроена, меня это перестало забавлять, мне расхотелось лежать там с ним и читать комиксы, поэтому, когда он уснул, я вышла, спустилась к лодке, притащила один из деревянных настилов, прислонила его к входному отверстию и стала вколачивать гвозди, пока он там внутри не проснулся и не поинтересовался, чем я занимаюсь. Лежи на месте, сказала я, продолжая забивать гвозди, пока коробочка не опустела…

Голос исчез, и София поняла, что засыпает.

…а окошко было слишком маленьким, чтоб через него вылезти, и пока он плакал внутри, я притащила доски и заколотила окошко тоже. Может, попозже я его выпущу, может, нет, но пусть пока подумает в темноте над тем, насколько сильно я ему нравлюсь…

София выключила магнитофон, встала и посмотрела на часы.

Целый час?

Не может быть, подумала она. Вероятно, я задремала.

Около девяти часов София решила поступить так, как хотел Микаэль, и пойти к нему домой, в квартиру на Эландсгатан в квартале Монумент. По пути она купила еды на завтрак, поскольку знала, что его холодильник наверняка окажется пуст.

В квартире Микаэля она в полном изнеможении заснула на диване и проснулась от того, что Микаэль целовал ее в лоб.

– Привет, дорогая. Сюрприз, – тихо сказал он.

Она растерянно огляделась, почесывая то место, где ее пощекотала его жесткая черная борода.

– Привет, откуда ты взялся? Который час?

– Половина первого. Я успел на последний рейс.

Он положил на стол большой букет красных роз и ушел на кухню. София с отвращением посмотрела на цветы, встала, пересекла большую гостиную и последовала за ним. Он уже успел открыть холодильник и достать масло, хлеб и сыр.

– Хочешь? – спросил он. – Чашечку чаю с бутербродом?

София кивнула, усаживаясь за кухонный стол.

– Как у тебя прошла неделя? – продолжил он. – У меня кошмарно! Какому-то журналисту взбрело в голову, что наш препарат имеет опасные побочные действия, и об этом раструбили газеты и телевидение. Тут у нас что-нибудь писали?

Он поставил на стол две тарелки с бутербродами и подошел к плите, где вовсю кипела вода для чая.

– Насколько мне известно, нет. Но вполне возможно. – Она еще не до конца проснулась и никак не могла прийти в себя от его неожиданного появления. – А мне пришлось сегодня выслушивать женщину, которая считает, что с ней жестоко обошлась пресса… – Понимаю. Звучит не ахти, – перебил он, протягивая ей чашку дымящегося черничного чая. – Ничего, пройдет. Мы узнали, что этот журналист – какой-то активист-эколог, участник акции против норковой фермы. Когда это станет известно… – Он захохотал и приложил руку к горлу, показывая, что бывает с тем, кто осмеливается противостоять крупной фармацевтической компании.

Софии не понравилось его высокомерие, но ввязываться в дискуссию в такой поздний час у нее не было сил. Она встала, убрала со стола, сполоснула чашки, а потом пошла в ванную, чтобы почистить зубы.

Впервые больше чем за неделю Микаэль заснул рядом с ней, и София осознала, как сильно все-таки по нему скучала.

Высокий, поджарый, хотя за последнее время и прибавил несколько килограммов. Большой, волосатый и теплый. Она уткнулась носом ему в затылок.

Он напоминал ей Лассе.

София проснулась оттого, что потолок осветили фары проезжавшей машины. Поначалу она не понимала, где находится, но, сев в постели, узнала спальню Микаэля, посмотрела на часы радиоприемника и увидела, что проспала не более часа.

Аккуратно прикрыв за собой дверь спальни, София вышла в гостиную. У нее было такое ощущение, будто она что-то забыла.

Она открыла окно и закурила. В комнату пахнуло теплым ветром, а дым от сигареты стал растворяться где-то в темноте за спиной. Покуривая, она наблюдала за белым пластиковым пакетом, который тащило ветром по улице, а потом загнало в лужу возле тротуара напротив.

С Викторией Бергман надо начинать все сначала, думала она.

Я что-то упустила.

Ее сумка стояла возле дивана. София села, достала ноутбук и положила его на столик перед собой.

Она открыла документ, в котором пунктиром набросала краткий обзор личности Виктории Бергман.

Родилась в 1970 году.

Не замужем. Детей нет.

Идет на контакт, фокусируясь на травматических переживаниях детства.

Детство: единственный ребенок Бенгта Бергмана, ревизора организации СИДА и ей подобных, и Биргитты Бергман, домохозяйки. Самые ранние воспоминания: запах отцовского пота и летние месяцы в провинции Даларна.

Препубертатный возраст: выросла в местечке Грисслинге, на острове Вермдё в Стокгольмских шхерах. Лето проводила в Дала-Флуда, в провинции Даларна. Обладает отличными способностями. С девяти лет занималась с частными преподавателями. Поступила в школу на год раньше положенного, после седьмого класса была переведена сразу в девятый. Много путешествовала с родителями. С раннего препубертатного возраста подвергалась сексуальному насилию (со стороны отца? других мужчин?). Воспоминания фрагментарны, возникают в череде бессвязных ассоциаций.

Годы юности: демонстрирует крайне рискованное поведение, мысли о самоубийстве (с 14–15 лет?). Ранние подростковые годы описываются как “слабые”. Здесь тоже воспоминания пересказываются фрагментарно. Гимназия – интернат в Сигтуне. Повторяющиеся саморазрушающие действия.

София понимала, что годы гимназии явились для Виктории Бергман периодом, полным конфликтов. Когда девочка поступила в гимназию, она была на два года младше одноклассниц и значительно менее развита эмоционально и телесно, чем остальные.

София по собственному опыту знала, насколько агрессивно могут вести себя девочки-подростки в раздевалке после уроков физкультуры. К тому же Виктория оказалась полностью во власти того, что называют воспитанием учеников.