— Еще нет, Черная Львица, — прохрипел он, проскользнув в нее еще на один дюйм. — Интересно, сколько раз я смогу доставить тебе удовольствие? Пока не закончилась ночь, я хочу услышать, как рычит моя львица.

Прошло еще немало времени, пока он позволил себе дойти до пика наслаждения, соединиться с ней в единое целое на постели из звериных шкур в золотистых отблесках огня.

Он выполнил свое обещание.

Перед тем как дать жене погрузиться в сон, он нежно целовал ее волосы, лицо. Она свернулась калачиком рядом, положив голову на его руку. Он обнимал ее за талию, а чтобы она не замерзла, укрыл одной из шкур.

Гастон почти всю ночь не давал ей спать, занимаясь с ней любовью всеми известными ему способами, познавал ее тело до самых укромных складок, познавал ее сердце до самых потаенных желаний, познавал ее душу до самых дальних уголков. Она идеально подходила к его телу. Идеально подходила к его жизни.

Каждый день своей жизни с ней он делал новые открытия. Прежде он знал о себе лишь то, что он знаком с грехом и насилием лучше, чем большинство других. Она же заставила его почувствовать себя добрым и благородным. И любимым.

За что Бог наградил его таким подарком и за что тут же отнимает?

Душу Гастона охватили гнев и негодование. Зачем Господь так жестоко пошутил над ним, перебросив Селину Фонтен через века прямо в его постель? Зачем он безнадежно полюбил ее за своенравный характер, ум, красоту, непокорность и преданность?

Необычные головные уборы. Странные блюда, которые при готовке прилипают к потолку. Женский смех, эхом разносящийся по главному залу, когда весь замок отошел ко сну.

Как она дернула ногой, когда он пощекотал ее! А как блестели ее глаза, когда она без малейшего стеснения трогала и целовала его!

И ее поза калачиком, будто она специально создана, чтобы, прильнув сейчас к нему, не оставить между их телами ни малейшего просвета.

Почему Бог оказался так безжалостен, подняв его в небеса и тут же низвергнув в ад? Принеся ее сюда — и тут же забирая.

Внезапно он ощутил влагу на своих щеках, но не стал вытирать лицо — не хотелось даже на мгновение выпускать ее из объятий.

Неужели это и есть любовь? Даже самые тяжелые болезни не приносили ему таких страданий. Он был изнеможен, но не мог заснуть. У него с прошлого утра не было ни крошки во рту, но он совершенно не хотел есть.

Неужели Аврил и Жерар испытывали то же самое?

Неужели Аврил каждый день приходится жить с чувством ничем невосполнимой потери? Как же он был черств и бестактен, когда настаивал на ее новом браке!

Он теснее прижал к себе Селину, понимая, что его нынешние переживания — бледная тень того, что придется вытерпеть через четыре дня…

Через три дня — дошло до него, когда в окно попали первые робкие лучи солнца.

Он зарылся лицом в ее волосы, чувствуя, как все внутри запылало нестерпимой болью утраты. Зачем нужна любовь, с горечью думал он, если она не может удержать любимую? Жену, пламенную любовницу.

— Я не сдамся, ma roussette, моя Руссетт, Рыженькая, — прошептал он, любуясь первыми лучами солнца, играющими в ее кудрях.

Прозвище ему понравилось. Оно так подходило ей, горячей, как огонь, сладкой, как мед. Это было лучше, чем «супруга», «львица» или любое другое имя, которыми он ее награждал.

Он еще раз тихонько произнес, гладя ее по волосам:

— Я люблю тебя, и я не сдамся, Руссетт.

Дул теплый полуденный ветерок, шевеля ветви абрикосовых деревьев и шелестя листьями. Селина вздохнула и в полудреме, не открывая глаз, радовалась ощущению на лице свежего воздуха и пальцев Гастона, ласково теребящих ее волосы. Он сидел на траве, опершись спиной о дерево, а она устроилась у него на коленях, положив голову ему на грудь.

Она будто перенеслась в детство, когда проводила лето в одном из обширных загородных поместий своего деда. Тогда она часто вот так засыпала где-нибудь на солнышке. Приятное ничегонеделание, мир, солнце и бесконечность времени впереди.

Она ничему не позволит нарушить покой этого дня. И двух оставшихся.

Даже тупой, тянущей боли в нижней части спины.

Впервые боль потревожила ее примерно два часа назад. Спина начала ныть, как тогда, когда они приехали в замок Аврил. Поскольку в тот раз боль скоро отпустила, то и сейчас она не стала волноваться. Не надо бояться. Они же обещали друг другу.

Селина вовсе игнорировала бы неприятные ощущения, если бы не тот тайный ее договор с Богом. Молитва, с которой она отчаянии обратилась к Господу, когда жизнь Гастона висела на волоске.

— Ну, как тебе «езда верхом»? — тихим вопросом прервал Гастон ее размышления.

— Очень нравится, — ответила она, не открывая глаз. С утра они собирались опробовать способ заниматься любовью в седле. Но стоило им оказаться среди ароматов цветущих абрикосовых деревьев, как их намерения поменялись. Ей уже никуда не захотелось отсюда уходить.

Лучше просто сидеть вдвоем, ждать наступления вечера, вдыхая нежные весенние запахи, приносимые ветром… Быть рядом с ним, слушать ровное биение его сердца, чувствовать, как вздымается его грудь, — в ее представлении это и было счастьем.

«И любовью», — в полусне думала она: ведь им доставляет удовольствие не только сплетение тел в страстном порыве, но и проведенный вместе тихий солнечный день, покой и молчание, когда каждый следующий час кажется слаще предыдущего.

Гастон с утра пребывал в отменном настроении: шутил, смеялся, дразнил ее. Он был счастлив. Никогда еще она не видела его таким добродушным. Они проснулись поздно, позавтракали в его комнате. Потом он на час отлучился — по неотложным делам, как он объяснил. Освободившись, он примерно с час обучал ее премудростям бэкгаммона.

Селина придумала новый вариант: стрип-бэкгаммон — игру на раздевание.

Гастон встретил это предложение хитрой улыбкой — ведь он играл лучше. Она прекрасно знала, на что идет, однако ее сердце замерло, когда он потребовал оплатить проигрыш.

Потом, лежа в горячей ванне, она обратила внимание на непривычный шум. Гастон объяснил, что рабочие производят кое-какой ремонт на верхних этажах. Тогда же он предложил покататься на лошадях, но вместо этого они оказались здесь, в абрикосовом саду.

— Наверное, мастера скоро закончат. — Гастон потянулся и зевнул.

— Но нам же не обязательно возвращаться? — лениво спросила она, открывая один глаз.

— Нет надо, — ответил он, улыбаясь каким-то своим мыслям. — Мне хотелось бы, чтобы ты оценила работу и высказала свое мнение.

Он помог Селине подняться на ноги. Она вздохнула, с неохотой покидая их райский сад. Это место и в самом деле казалось ей Эдемом. Словно они были первыми мужчиной и женщиной на земле и никто до них не любил друг друга.

Но скоро она будет изгнана из рая.

Она не хотела думать об этом. Старалась не обращать внимание на грустные мысли, как и на непроходящую боль в спине.

Когда они вошли в замок, звук молотков оглушил Селину.

— По-моему, они не заканчивают, — прокричала она, затыкая уши. — Они собрались развалить все здание?

— Подожди здесь. — Он жестом повторил свою просьбу, чтобы она поняла.

Гастон поднялся по винтовой лестнице, и через несколько минут стук прекратился. Вскоре он вновь спустился в главный зал и, подойдя, протянул ей руку.

— Пойдем, — позвал он, широко улыбаясь. — Мне кажется, тебе должно понравиться.

Селина сомневалась — она мало разбиралась в средневековой архитектуре и понятия не имела, какого мнения от нее ждали. Она пошла за Гастоном, только чтобы не расстраивать его. Для нее любые ремонтные работы выглядели лишь прихотью мужчин, которая, видимо, присуща им с древности.

Когда они поднимались, мимо них прошли с полдесятка потных, покрытых пылью каменщиков, унося в узелках свои инструменты. Рабочие с улыбками кланялись ей. Оказавшись наверху, она удивилась еще больше: все факелы, кроме одного в самом конце коридора, были потушены, и вокруг царила кромешная тьма.