Мощный удар грома заставил ее вздрогнуть.

— Гастон, не надо… — Селина опустила плечи. — Не спрашивай об этом. Бессмысленно даже думать, чего бы я хотела и что бы сделала.

— В твоем времени так много того, без чего ты не можешь жить?

— Прежде я так и думала. Когда я только попала сюда, я боялась, что умру без электричества, горячего душа, машины, центрального отопления и… — голос Селины прервался, — и моей семьи. Я скучала по ним, словно у меня отняли часть меня, по сестре, родителям, дядюшкам, тетушкам, кузинам…

В ее отрывистом рассказе Гастон не услышал ни «да», ни «нет» и осторожно приблизился. Селина не отодвинулась.

— Но теперь… я думаю, что, когда вернусь, часть меня останется здесь. Потому что я еще никогда не относилась ни к одному человеку, как… — Она стояла с закрытыми глазами, покачиваясь, и вдруг сделала шаг навстречу ему. — Я никого так не любила, как люблю тебя.

С колотящимся сердцем Гастон протянул к ней руки и повернул лицом к себе.

— Если бы ты осталась… Если бы ты могла остаться… — Гастон откинул мокрые пряди с бледного лица. — Я бы заботился о тебе. Я бы защищал тебя, поддерживал бы тебя до последнего дня моей жизни!..

В ответ не раздалось ни звука, кроме стука капель по деревьям. Ее губы чуть раскрылись, она вдруг очнулась.

— Нет! — Селина вырвалась из его рук, отпрянула и начала вытирать щеки, будто стараясь смыть его прикосновения. — Это невозможно, Гастон! Ты просто повторяешь то, что уже говорил раньше, когда вернулся с охоты. Ты меня как пленницу, потому что хотел услышать от меня правду о заговоре Туреля. Тогда ты тоже обещал охранять меня, кормить, холить и лелеять. Для тебя ничего не изменилось!

— Именем Божьим, все изменилось! Я сгораю от желания! Сгораю с того самого момента, когда ты разбудила меня в о утро. Ты вошла в мои сны. Мысли о тебе не отпускают меня ни на секунду. Что еще ты требуешь от меня?

— Если ты сам не знаешь, я не смогу объяснить. — Селина покачала головой, удивляясь его непонятливости. — Ты не любишь меня. И никогда не будешь любить.

— Ты хочешь, чтобы я сказал слова, за которыми для меня ничего нет? Хочешь, чтобы я солгал тебе?

— Нет! — горячо воскликнула она. — Я знаю, это будет неправдой. Ты полюбишь леди Розалинду.

— Клянусь всем, что есть для меня святого, — разозлился Гастон, — я уже жалею, что вообще когда-то услышал ее имя. Я никогда не полюблю ее!

— Ты не можешь этого знать, не можешь предвидеть, какие чувства свяжут вас. Это как… — Селина в бессилии взмахнула руками. — О Боже, как объяснить тебе, что это такое, если ты с рождения не испытывал этого чувства? Ты даже не веришь, что оно существует. — Она горько засмеялась. — Представь себе: если ты никогда в жизни не видел лошадь или, скажем, меч, ты же не будешь знать, что это называется именно так, когда увидишь. Ты можешь эти предметы описать, но ты не используешь для их описания того самого, нужного слова. — Ее взгляд проникал в самую его душу — так капли дождя впитываются в землю. — Тебе надо дождаться, чтобы кто-то, кто знает, у кого в этом больше опыта, назвал тебе это слово.

Гастон хмурился, с трудом следя за ходом ее мысли, изложенной в чисто женской манере, тем более что сейчас его заботили не слова, а внезапно возникшее плотское желание. Ему хотелось наорать на нее, наорать на эту неуместную грозу, на свою горькую судьбу, на свою жизнь, полностью вышедшую из-под контроля.

Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно. Слишком спокойно.

— Ты провела весь день, пытаясь уговорить леди Розалинду выйти за меня замуж. Значит, ты уверена, что после твоего исчезновения я сделаю ей предложение?

— Ты должен, — ответила она, не двигаясь с места. — Об этом сказано в книге.

— Будь проклята эта книга!..

— Но будущее…

— Я сам хочу строить свое будущее. — Он обратил взор к небу и прокричал: — Я сам хочу строить свое будущее!

— Гастон, не пытайся изменить то, что предрешено.

Он опустил голову и так посмотрел на нее сквозь упавшие на лицо волосы, что Селине стало не по себе. Одним шагом он преодолел расстояние, разделявшее их, схватил ее за локти и привлек к себе.

— Прекрати, Гастон! Не надо! — крикнула она, вырываясь из его объятий.

— Ты моя жена, — произнес он голосом, в котором звучала вся боль, терзавшая его душу, и ярость на то, что Бог хочет отнять ее у него. — Ты единственная, кто мне нужен. Только ты!

Селина упиралась ему в плечи, но оттолкнуть его было так же трудно, как сдвинуть с места крепостную стену. Он целовал ее и через поцелуй и ласки заряжал, как электричеством, своей страстью. Ослепленный и оглушенный овладевшим им чувством, он увлек ее на ковер из травы и прошлогодних листьев рядом с угасающим костром. Они лежали не на простынях, не на покрывалах, а на постели, подаренной им природой, на влажной земле, пробуждающейся к жизни.

Из ее горла вырвался протестующий возглас, почти сразу же превратившийся в призыв. Изменились и ее движения — теперь она гладила его спутанные волосы.

Дождь поливал их тела, принимающие друг друга, их сомкнутые в поцелуе уста, ее руки, обнимающие Гастона за шею, и его пальцы, рвущие ее одежду. Он сбросил перчатки — ему нужно было ощущать ее тело, ее влажную шелковую кожу, мягкую упругость бедер, обхвативших его поясницу.

Сладостное безумие овладело ими. Тяжело дыша, по-животному стеная, они совершали акт, ради которого пришли в этот мир.

Она принадлежала только ему. Она не была Кристианой, подручной де ла Туреля, не была лгуньей, не была невинной послушницей из монастыря. Она осталась Селиной Фонтен, женщиной, появившейся из далекого будущего. Частью его самого.

Через несколько дней он потеряет ее навеки.

Дождь омывал их, гремел гром, но не заглушал стук их сердец. Пробившийся сквозь тучи луч солнца ласкал счастливых любовников.

До конца своих дней он будет помнить ее такой: выкрикивающей его имя под аккомпанемент грозы. Пусть бы продлилось это мгновение, пусть бы сейчас превратилось во всегда, пусть бы они забыли, что значит время. Он и его Селина. Дождь и слезы. Неужели это останется лишь прекрасным прошлым?

Он понял, что без этой женщины жизнь его будет напрасна.

— Человек, позволяющий запихнуть себя в металлический ящик, который бросают в воздух, просто ненормальный.

— Не ящик, это называется «самолет», — расхохоталась Селина. — И его не бросают — ничего похожего на катапульту. Самолет летает. Летает, как птица.

— Металлическая птица, наполненная людьми?

— Именно. И если бы у нас сейчас был самолет, то вместо месячного путешествия верхом на Фараоне мы добрались бы до места меньше чем за час.

— Сочиняешь!

Селина вновь рассмеялась, покачала головой и немного придвинулась к Гастону, наслаждаясь крепостью и надежностью его рук, обхвативших ее и удерживающих от падения с Фараона. После той грозы на поляне прошло две недели, и все это время погода стояла ясная и теплая, и путешествие было приятным.

Этьен ехал в нескольких ярдах позади, а Реми выдвинулся далеко вперед — для разведки. Они не видели его. Хотя Гастон обменял охромевшую кобылу на крепкую крестьянскую лошадку, животное плохо шло под седлом, и им пришлось занять ее привычным делом — возить тяжести, навьючив багажом. Лошадь трусила, привязанная к седлу Этьена.

Селина беспокоилась: они сидят в одном седле, и это может выглядеть как доказательство их близости. Гастон же не обращал внимания на опасения Селины. Его люди, успокаивал он, не считают, что скакать на одной лошади и беседовать друг с другом — нечто сверхординарное, что заслуживало бы упоминания перед королем.

Она положила голову ему на плечо и смотрела вперед — на деревья, уже зеленевшие первыми распустившимися листочками. С того дня когда они занимались любовью под дождем, Гастон не выпускал ее из виду. В нем что-то переменилось. В последние полмесяца перед ней открылись такие стороны его характера, о которых она и не догадывалась. Он был заботлив, ласков, относился к ней с добрым юмором, и с каждым прошедшим днем Селина чувствовала, как ее любовь становится все сильнее.