Но к радости постоянно примешивалась горечь. До лунного затмения оставалось одиннадцать дней. До замка Гастона — несколько часов езды. Там они переночуют, а затем поскачут в Париж — к королю.
Получить разрешение на расторжение брака.
Они уже не спорили по этому поводу. Между ними возникло что-то вроде молчаливого соглашения: это предопределено, и любые обсуждения ни к чему не приведут, поэтому не стоит зря тратить нервы.
— Гастон, когда завтра мы двинемся в Париж, я, пожалуй, поеду на своей лошади.
— Нет. — Он крепче обхватил ее за талию. — Ты же можешь облокотиться на меня как на подушку, поберечь спину.
Ей показалось, что Гастон сказал не всю правду, но она решила не настаивать. В конце концов, пусть они хоть днем будут вместе, раз ночи приходится проводить врозь.
— Я просто подумала, что тебе… не очень удобно.
— Мне доставляет неудобство лишь постоянное желание заняться с тобой любовью, — прошептал он, склоняясь к ней и щекоча лицо изрядно отросшей бородой.
Ее бросило в жар.
— Милый, не терзай ни себя, ни меня.
Селина не только услышала, но и всей спиной почувствовала, как в его груди родился стон.
— Боюсь, нам придется и в Париж ехать под эскортом: если я попрошу их остаться, это будет выглядеть подозрительно.
— Хорошо, — пробормотала она. Гастон осторожно прикусил ей мочку уха, и у нее тут же перехватило дыхание.
— Хорошо, что мы поедем под эскортом? Или хорошо то, что я делаю? — Его язык мягко коснулся чувствительной кожи за ее ухом.
— Я ни о чем н-не могу думать, когда ты так делаешь.
— А я вообще не могу думать. Разве о том, как улучить мгновение, чтобы побыть с тобой наедине. — Он поцеловал ее в шею, и Селина тихо застонала. — Я все изобретаю предлог, чтобы избавиться от наших верных телохранителей хотя бы на четверть часа. Побыть вместе. Ты мягкая и горячая и открытая подо мной.
— Гастон!.. — взмолилась она.
— Вот так произноси мое имя, когда я вхожу в тебя, такой твердый… так глубоко… — Каждое слово он сопровождал прикосновением языка к ее уху. — И ты превращаешься в сладкий мед, в котором я хочу утонуть.
Он накрыл ладонью ее грудь под мягким бархатом платья.
— Этьен увидит, — предупредила она шепотом.
— Гм, надо усовершенствовать покрой твоего платья, — пробормотал он слегка охрипшим голосом. — Например, сделать незаметное отверстие сзади на юбке, чтобы я… — Он еще сильнее прижал ее к себе, и Селина затрепетала. Тяжело дыша, она стиснула его руку, безошибочно распознав признаки охватившего его возбуждения. — И такое же отверстие спереди. — Его рука скользнула вниз, чтобы показать нужное место.
— На пуговицах, — добавила она, не в силах унять дрожь. — Пора подумать о застегивающемся отверстии впереди на мужских штанах.
— Отличное предложение. Сошьешь для меня пару, когда мы доберемся до замка.
Селина нервно засмеялась, поняв, что он уже не дурачится, а говорит серьезно. Он действительно готов заняться любовью прямо в седле!
— Гастон, ты сошел с ума. Ведь все увидят!
— Фараон на рыси замаскирует наши движения, — успокоил он ее, продолжая целовать за ухом. — Но трудно будет делать это в молчании. Ведь ты так прекрасно кричишь, когда я в тебе. Как ты думаешь, сможешь удержаться?
Она прикусила губу, то ли не в силах поверить в реальность его дикого предложения, то ли не в состоянии справиться с возбуждением, огнем побежавшим по жилам.
— Боюсь, что нет. Я не могу владеть собой, когда чувствую тебя, когда ты…
— Соединяюсь с тобой в одно целое?
— Да, когда ты заставляешь меня ощущать полноту и совершенство жизни.
— Милая моя Селина! Я займусь с тобой любовью, чего бы мне это ни стоило, — горячо пообещал он. — К завтрашнему дню мы придумаем, как по-новому ехать на лошади, чтобы ты ощущала полноту жизни, пока не потеряешь сознание.
Предвкушение наслаждения проникло в каждую клеточку ее тела.
— А пока… — Справившись с собой, он выпрямился в седле и чуть ослабил объятия. — Расскажи мне о своем времени. Это так отвлекает.
Ей пришлось подождать, пока сердце замедлило свой бег, а дыхание настолько успокоилось, что она смогла говорить.
— Я тебе уже рассказывала о телефоне?
— Да, ты упоминала о предметах, с помощью которых люди могут переговариваться на больших расстояниях. И о факелах, которые освещают без пламени. И о больших городах, где не встретишь зеленой травинки, с огромными серыми домами, достающими до неба. И еще ты сказала, что эль вы храните не в деревянных бочонках, а в металлических штучках, которые называются «консервные банки».
Селина рассмеялась. Даже сидя к нему спиной, она представляла брезгливую гримасу на его лице.
— В твоем изложении это выглядит ужасно. На самом деле у нас есть достижения, например в обучении детей и лечении болезней. Во многих странах люди равны независимо от происхождения. Они сами решают, как им жить, и выбирают человека, который управляет государством. Люди живут подолгу, многие доживают до ста лет…
— Но у вас почти не осталось королей, совсем нет рыцарей. Все должны работать, чтобы покупать разные вещи. Дома оказываются забитыми вещами, и людям приходится тратить деньги, чтобы хранить свои пожитки в других местах. Разбойники крадут товары, грабят и убивают людей и остаются безнаказанными. Матери отдают своих детей на воспитание чужим людям и видятся с детьми всего несколько часов в день. Вы так испортили землю, что во многих местах воздух непригоден для дыхания, а воду нельзя пить. Чем больше ты рассказываешь мне о вашем времени, тем меньше мне хотелось бы там оказаться.
— Но ведь тебе понравилось, когда я рассказывала об автомобилях.
— Да, о телегах, которые ездят сами, без лошадей. На них я хотел бы взглянуть.
— Если бы у нас сейчас был автомобиль…
— А в автомобиле можно заниматься любовью?
— Можно. — Селина покачала головой, смущенная ходом его мысли.
— Тогда понятно, для чего изобрели такое средство передвижения, — понимающе закивал Гастон. — Ваши мужчины знают толк в этом деле.
— Кстати, в наше время не всем занимаются только мужчины. И мужчины, и женщины равны. Женщины могут делать то, что хотят, не спрашивая разрешения у мужей, отцов и братьев.
— Даже во Франции? — недоверчиво спросил он.
— Даже во Франции.
— Сказать честно, будущее меня не очень привлекает.
Селина улыбнулась — он неисправим. И может быть, именно поэтому он ей нравится? Убедить Гастона, что двадцатый век — хорошее время для жизни, — бесперспективное занятие.
— Если у вас нет рыцарей, то кто же поддерживает порядок? — удивлялся он. — Кто следит, чтобы исполнялись законы?
— За исполнением законов следят специальные люди — адвокаты и судьи. А за порядком наблюдают полицейские. У них есть машины, они одеты в одинаковую одежду — форму — и вооружены… — улыбка исчезла с ее лица, — пистолетами.
— Тем оружием, которым тебя ранили? — Он обвил рукой ее талию.
— Да.
— Как это произошло? — спросил он после некоторого молчания.
Она не рассказывала ему о подробностях той ночи. Ей столько раз пришлось повторять историю полицейским, адвокатам, репортерам, что она давно сочла за лучшее выбросить все из головы. Но теперь, в объятиях Гастона, ей почему-то захотелось поделиться с ним. Возможно, узнав об этом, он снимет с ее души тяжкий груз.
— Я была в парке Линкольна. Это место, где растут деревья и трава, в том городе, в Чикаго. Я отправилась туда со своим женихом…
— Значит, ты была помолвлена? — Гастон непроизвольно натянул вожжи, заставив Фараона остановиться.
— Нет. Теперь уже нет. Мы… расстались. После того, как все случилось.
Гастон успокоился и пустил Фараона вперед.
— Если он бросил тебя, раненную, то даже лучше, что ты рассталась с этим ничтожеством.
Селина невольно улыбнулась при этом абсолютно справедливом замечании.
— Его звали Ли. Лиланд Даубер Третий. — С удивлением отметив, что упоминание имени не вызвало, как прежде, боли и сожаления, Селина ощутила огромное облегчение. — Пожалуй, «ничтожество» — самое достойное определение для этого типа. Ну, как бы то ни было, мы отправились в парк — мне хотелось провести там предновогодний вечер. Хотелось поиграть в снежных ангелов. Это такая… детская игра. Ты валяешься в снегу, пока не станешь весь белый, а потом начинаешь махать руками, как ангел — крыльями.
