Ночью, впервые с тех пор, как она стала взрослой, Сибилла всплакнула в постели, хотя, необходимо признаться, переживания не лишили ее сна. Она чувствовала себя одинокой и облеченной огромной ответственностью. День-два после его отъезда она была несколько взвинчена и не находила себе места. Не выезжала на прогулки, не делала визитов и не принимала гостей. Садилась за рояль, но петь быстро надоедало. Выходила на улицу и часами просиживала в сквере, где теплое весеннее солнышко яркими бликами переливалось на гарцующей лошади великого Эндрю Джэксона. К тому же была слегка раздражена и рассеянна и так часто говорила о Каррингтоне, что Маделина наконец вдруг начала что-то подозревать и стала наблюдать за сестрой с участливым беспокойством.

Во вторник вечером, когда такое состояние духа длилось у Сибиллы уже два дня, она находилась в комнате Маделины, где часто оставалась поболтать о том о сем, пока сестра занималась туалетом. Тем вечером вначале она безучастно полулежала на кушетке, потом, разговорившись, в течение пяти минут несколько раз процитировала Каррингтона. Маделина, сидевшая перед зеркалом, повернулась к сестре и внимательно посмотрела ей в лицо.

— Сибилла, — сказала она, — с того момента, как мы сели ужинать, ты упомянула имя мистера Каррингтона двадцать четыре раза. Я ждала круглой цифры, чтобы решить, должна ли я обратить на это внимание. Дитя моя, что это значит? Ты увлечена мистером Каррингтоном?

— О, Мод! — воскликнула Сибилла с укоризной в голосе, заливаясь краской так, что сестра не могла не разглядеть этого даже при очень тусклом освещении.

Миссис Ли встала, пересекла комнату и села на кушетку подле Сибиллы, которая тотчас отвернула от нее лицо. Маделина обняла девушку и поцеловала.

— Девочка моя! — произнесла она, исполненная сострадания. — Мне это в голову не приходило! Какая же я была глупая! Скажи мне, — добавила она после некоторых колебаний, — он… он интересуется тобой?

— Нет! Нет! — вскричала Сибилла и разразилась слезами. — Нет! Он любит тебя. Только тебя! Он никогда не обращал на меня внимания. Да и я вовсе не влюблена в него, — продолжала она, вытирая слезу, — мне только после его отъезда стало ужасно одиноко.

Миссис Ли сидела на кушетке, обнимая сестру, и молча смотрела перед собой — растерявшаяся и оцепеневшая. Ситуация выходила из-под ее контроля.

В середине апреля внезапное событие нарушило ленивое течение жизни в городе Вашингтоне. Великий герцог и герцогиня Сакс-Баден-Гамбургские отправились в путешествие по Америке и в ходе этого визита пожелали встретиться с президентом Соединенных Штатов. Газеты поспешили раструбить, что великая герцогиня — старшая дочь английской королевы, и за отсутствием иных светских торжеств каждый, кто имел малейшее представление о том, что соответствует его или ее достоинству, поспешил засвидетельствовать августейшей чете свое почтение, которое все республиканцы, нажившие изрядные состояния на разного рода делах, питают к королевскому дому Англии. В Нью-Йорке был дан обед, на котором самые незначительные из приглашенных «стоили» по меньшей мере миллион долларов, а джентльмены, сидевшие возле Ее Высочества, часа два развлекали ее подсчетом капитала всех присутствующих. Затем в Нью-Йорке был устроен бал, куда герцогиня явилась в дурного покроя черном шелковом платье с дешевым кружевом и в агатовом ожерелье, попав в окружение нескольких сотен дам, туалеты и украшения которых стоили не одну сотню тысяч долларов, что должно было свидетельствовать об утонченной скромности их владелиц-республиканок. Познакомившись с гостеприимным Нью-Йорком, Их Высочества отбыли в Вашингтон, где стали гостями лорда Ская, или, если говорить точнее, превратив в гостя лорда Ская, поскольку он, по его словам, отдал дипломатическую миссию в полное их распоряжение. Лорд Скай со свойственной британцам прямотой поведал миссис Ли, что оба они крайне нудные особы и что он предпочел бы, чтобы они сидели в своем Сакс-Баден-Гамбурге или как он там называется, но, поскольку они здесь, он вынужден их ублажать. Миссис Ли позабавила и немало удивила искренность, с какой он высказывался о своих высоких гостях, но эта бесстрастная оценка помогала ей составить верное мнение о герцогине, которая, судя по всему, не совсем соответствовала общепринятым представлениям об особах королевской крови. Путешествие доставляло ей одни страдания; все американское и сама Америка вызывали отвращение, к тому же она, видимо не без причины, ревновала своего мужа и предпочитала — правда, не утруждая себя хорошей миной — переносить бесчисленные неудобства, нежели терять его из виду.

Лорду Скаю пришлось не только превратить миссию в отель, но и от избытка верноподданнических чувств устроить бал. Это, заявил он, простейший путь убить сразу несколько зайцев, а поскольку Ее Светлость не годится ни на что другое, ее можно использовать в таком спектакле, который «продемонстрирует гармонию в отношениях между двумя великими нациями». Другими словами, лорд Скай решил извлечь из визита принцессы собственную выгоду и преуспел в этом. Конечно, могло возникнуть опасение, что в эту пору, когда члены конгресса разъехались на каникулы, в Вашингтоне не хватит подходящей публики, чтобы заполнить бальную залу, но и это обстоятельство стало своего рода преимуществом вместо того, чтобы превратиться в помеху. Оно позволило британскому посланнику разослать приглашения без всяких ограничений. Он пригласил не только президента и весь его кабинет, судей, всю верхушку армии и флота и всех сколько-нибудь значительных жителей Вашингтона, но и всех сенаторов, конгрессменов, всех губернаторов вместе с их штатом, если таковой имелся, всех выдающихся граждан Соединенных Штатов и Канады вместе с членами их семей и, наконец, всех частных лиц — от Северного полюса до Истмуса в Панаме, — когда-либо оказавших ему услугу или же представлявших достаточный интерес, чтобы рассчитывать на пригласительный билет. В результате Балтимор пообещал явиться в полном составе, аналогичное обещание пришло из Филадельфии, чуть не сотню гостей направил Нью-Йорк, Бостон посылал губернатора вместе с солидной делегацией. А известный миллионер из Калифорнии, представлявший свой штат в сенате, ужасно разгневался из-за того, что отправленное ему приглашение на день опоздало, и это лишило его возможности провезти свою семью вместе с сонмом избранных через весь континент в правительственном вагоне, чтобы созерцать улыбки Их Высочеств в залах миссии под сенью британского льва. Просто поразительно — на какие усилия способны свободные граждане ради правого дела!

Сам лорд Скай относился к предстоящему балу с легким презрением. Однажды в полдень он заглянул к миссис Ли и попросил у нее чашку чая. Он сказал, что сумел на несколько часов избавиться от своего «зверинца», препроводив его в посольство Германии, а сам нуждается в нормальном человеческом общении. Сибилла, к которой он был очень расположен, принялась уговаривать его рассказать поподробнее о предстоящем бале, но лорд Скай заверил свою любимицу, что знает не больше нее. В миссии сейчас распоряжался некий джентльмен из Нью-Йорка, и даже самый умный человек не мог бы угадать, что он там собирается натворить; из разговоров молодых членов миссии лорд Скай заключил, что у них будет весь город и еще миллионов сорок, но лично его заботят лишь цветы, которые он рассчитывает получить.

— Все молодые и красивые женщины, — сказал он Маделине, — непременно пришлют мне цветы. Я предпочитаю пурпурные розы — из тех, что долго стоят, но приму и другие, лишь бы они не были увядшими. Дипломатический этикет предполагает, что дама, которая пришлет мне цветы, зарезервирует для меня хотя бы один танец. Так что, мисс Росс, пожалуйста, сразу занесите меня в ваш список.

Маделина считала, что этот бал послан им богом: приготовления отвлекут Сибиллу от грустных мыслей. Миновала неделя, как Маделине открылась сердечная тайна Сибиллы, обрушившись на нее, подобно извержению вулкана. Зная, что за ней постоянно наблюдают, Сибилла стала очень нервной и раздражительной. Втайне она стыдилась своего поведения и готова была сердиться на Каррингтона, словно он виноват в ее глупости; но она не могла говорить с Маделиной на эту тему, не касаясь персоны мистера Рэтклифа, а Каррингтон решительно запретил ей нападать на сенатора, пока тот сам не перейдет в атаку. Эта сдержанность обманула бедную миссис Ли, которая объясняла состояние сестры тоской, вызванной неразделенными чувствами, виною которой считала самое себя. Ее преступное небрежение своими обязанностями в отношении Сибиллы, вследствие чего та подвергла себя столь серьезным испытаниям, тяжким бременем лежало на сердце Маделины. Со свойственной лишь святым мученикам способностью к самоистязанию она бичевала себя до тех пор, пока не выступала кровь. Она наблюдала, как день за днем сходит румянец со щек Сибиллы, и ее живое воображение тотчас подсказало ей, что это признак чахотки. От этой мысли она пришла в такой ужас, что у нее сделалась нервная лихорадка, и теперь уже Сибилле пришлось посылать за доктором, который прописал Маделине хинин. О ней и впрямь было гораздо больше оснований беспокоиться, чем о Сибилле, которая, за исключением легкой нервозности, свойственной юности перед лицом серьезной ответственности, была самой здоровой и спокойной среди молодых американок, и переживания еще ни разу не отняли у нее и пяти минут сна, хотя она стала вдруг чаще привередничать за столом. Маделина, заметив это, повергла в смятение повара, заказывая ему ежедневно и чуть ли не ежечасно все новые и совершенно немыслимые кушанья, в поисках рецептов которых проштудировала все кулинарные книги в своей библиотеке.