Сибилла опять начала смеяться — так долго и неудержимо, что перепугала даже бедного Данбега, который нетерпеливо расхаживал у их двери. И крайне обеспокоила Маделину, внезапно вошедшую в комнату. Это сразу отрезвило Сибиллу, она, вытирая выступившие на глазах слезы, сказала сестре, показывая на Викторию:

— Маделина, позволь представить тебе графиню Данбег!

Но Маделина, которая была чрезвычайно взволнована, не проявила должного интереса к леди Данбег. Она внезапно испугалась, как бы у Сибиллы не началась истерика: помолвка Виктории могла напомнить ей о собственной безответной любви. Миссис Ли поспешила увести сестру и усадить ее в экипаж.

Домой они ехали молча: миссис Ли была поглощена своими переживаниями и сомнениями, причиной которых отчасти была ее сестра, отчасти мистер Рэтклиф; Сибиллу же в равной степени и занимала победа Виктории, и охватила тревога, вызванная ее дерзким намерением вмешаться в дела Маделины. Отчаяние, однако, было сильнее страха. Для себя она решила, что терпеть неопределенность долее нельзя; она даст бой немедленно, пока время еще не ушло, а более подходящего момента для этого не будет. Через несколько минут они подъехали к дому. Уезжая, миссис Ли велела горничной не дожидаться их возвращения, поэтому сестры были одни. В камине комнаты Маделины все еще горел огонь, и она сама подбросила туда несколько поленьев. И тут же потребовала, чтобы Сибилла немедленно отправилась спать. Но Сибилла и не подумала делать это: она сказала, что не чувствует себя усталой и спать ей совсем не хочется; напротив, ей нужно поговорить с Маделиной, хотелось бы сделать это сейчас. Тем не менее истинно женское отношение к «Рассвету в июне» заставило ее отложить разговор, пока с помощью сестры она не сняла с себя и аккуратно не сложила свой воздушный наряд, который принес ей сегодня такой успех; только после этого, набросив на себя капот и спрятав на груди письмо Каррингтона — свое секретное оружие, она поспешила в комнату Маделины и устроилась там в кресле у огня. После минутной паузы сестры начали между собой давно откладывавшийся поединок, силы в котором были почти равными, так что исход его был пока совершенно неясен, потому что Маделина, хотя и была гораздо умнее, не подозревала, какая атака против нее сейчас начнется, а потому не была готова к обороне; Сибилла же на этот раз хорошо знала, чего хочет, и потому имела четкий план действий.

— Маделина, — почти торжественно начала Сибилла, сердце ее отчаянно билось. — Мне нужно с тобой поговорить.

— О чем именно, дружочек? — спросила Маделина, все еще обеспокоенная, но уже начинающая понимать, что между тоном сестры и внезапным недомоганием на балу, так быстро прошедшим, очевидно, существует какая-то связь.

— Ты собираешься выйти замуж за мистера Рэтклифа?

От такой открытой атаки бедная миссис Ли пришла в замешательство. Этот роковой вопрос преследовал ее на каждом шагу. Не более часа назад на балу ей чудом удалось уйти от ответа, и, как выяснилось, чудом этим она обязана Сибилле, которая теперь, словно держа ее под дулом пистолета, пытает ее тем же вопросом. Вероятно, он занимает сейчас весь город. Половина Вашингтона видела, как Рэтклиф делал ей предложение, и ее ответа ждет множество людей, будто она — счетная комиссия, осуществляющая контроль над выборами. Возмущению ее не было предела, и она решила задать Сибилле встречные вопросы:

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? Ты что-нибудь слышала? Кто-нибудь с тобой об этом говорил?

— Нет! — ответила Сибилла. — Но мне нужно знать. Я и без чьей-либо подсказки вижу, что мистер Ртэклиф делает все, чтобы ты вышла за него замуж. Я спрашиваю тебя не из любопытства; твое решение касается меня не в меньшей степени, чем тебя саму. Пожалуйста, ответь мне! Хватит обращаться со мной, как с ребенком! Скажи мне, каковы твои намерения? Я устала жить в неведении. Ты не представляешь себе, каким грузом это лежит на мне! О, Мод, я не смогу быть спокойна и счастлива, пока ты не доверишься мне!

Миссис Ли почувствовала угрызения совести; ее поразила мысль, что это неожиданное осложнение еще туже затягивает накинутую на нее петлю. Она не видела выхода из создавшегося положения, не знала, какие мотивы руководят сестрой, но понимала, что от ее решения зависит и счастье Сибиллы; а теперь ее еще обвиняли в бесчувственности и требовали прямого ответа на простой вопрос. Могла ли она утверждать, что не намерена выйти замуж за мистера Рэтклифа? Ответить так означало отказаться от тех целей, которые зрели в ее душе. Если от нее требовался прямой ответ, лучше сказать «Да!» и покончить с этим, лучше положиться на судьбу и посмотреть, что из этого выйдет. И миссис Ли, внутренне вся напрягшись, но внешне никак не выказывая своего волнения, ответила словно в полусне:

— Хорошо, Сибилла, я скажу тебе. Мне давно следовало сказать тебе об этом, но тогда я сама еще ничего не решила. Да! Я решила выйти замуж за мистера Рэтклифа!

— И ты уже сказала ему об этом? — вскричала Сибилла, вскакивая на ноги.

— Нет! Твой приход прервал наш разговор. Я рада, что так случилось: ты дала мне время подумать. Но теперь я решила. Завтра я дам ему ответ.

При этом у миссис Ли не появилось того особого выражения лица, что бывает у тех, кто поверяет собеседнику тайну своего сердца. Миссис Ли говорила автоматически, как бы делая над собой усилие. Сибилла яростно набросилась на сестру; чрезвычайно возбужденная, жаждавшая быть выслушанной до конца, она стала умолять сестру:

— О, нет, нет, нет! Пожалуйста, пожалуйста! Мод, дорогая, хорошая, единственная! Если ты не хочешь разбить мое сердце, не выходи замуж за этого человека! Ты не сможешь полюбить его! Ты не будешь с ним счастлива! Он увезет тебя в свою Пеонию, и ты там погибнешь! Я никогда больше тебя не увижу! Он сделает тебя несчастной; он будет бить тебя, я знаю, будет! О, если ты хоть немного думаешь обо мне, не выходи за него замуж! Прогони его! Не встречайся с ним больше! Или давай уедем сами. Утренним поездом, прежде чем он появится. У меня все готово, а твои вещи я соберу; мы поедем в Ньюпорт, в Европу — куда угодно, лишь бы подальше от него!

После этих страстных заклинаний Сибилла рухнула на колени у ног сестры, обняла ее за талию и стала рыдать так, будто сердце ее уже разбито. Если бы Каррингтон сейчас ее увидел, он бы признал, что она в точности выполнила все его инструкции. Но она действовала искренне. Она говорила то, что думала на самом деле, и слезы, которые она уже несколько недель сдерживала, были самыми настоящими. К сожалению, ее доводы хромали по части логики. О характере мистера Рэтклифа у нее были весьма смутные представления, которые основывались на том, каким, по ее мнению, должен быть Колосс Прерий в родной Пеонии. Да и представления об этой самой Пеонии были весьма туманными. Ее преследовала такая картина: Маделина сидит на диване, набитом конским волосом, перед железной печкой в убогой комнатке с белеными голыми стенами, украшенными лишь несколькими литографиями, рядом столик с мраморной столешницей, а на нем — стеклянная ваза с засушенными имморталиями; единственное ее чтение — журнал Фрэнка Лесли и «Нью-Йорк леджер», и по всему дому стоит сильный запах кухни. Или Маделина принимает гостей — соседских жен и избирателей, которые рассказывают ей последние пеонские новости.

Несмотря на невежественную и ничем не обоснованную предубежденность Сибиллы против мужчин и женщин из западных штатов, их городов и прерий и вообще всего, что шло с Запада, вплоть до политики и политиков, которых она считала самым ужасным порождением тех краев, в ее рассуждениях была доля здравого смысла. Когда для мистера Рэтклифа пробьет его час, который не минует никого из политиков, и неблагодарное отечество позволит ему чахнуть в кругу иллинойсских друзей, что сможет он предложить своей жене? Неужели он всерьез полагает, что Маделина, которой смертельно наскучил Нью-Йорк, которую ничем не смогла привлечь Европа, сможет жить на покое в какой-нибудь романтической деревушке под Пеонией? А раз так, то неужели мистер Рэтклиф думает, что они смогут обрести счастье, наслаждаясь обществом друг друга и теми развлечениями, какие им предложит Вашингтон на деньги миссис Ли? В своем охотничьем запале мистер Рэтклиф решил заранее принять все условия, которые может поставить миссис Ли, но, если он действительно считает, что счастье и удовлетворение могут основываться лишь на багровом отблеске заходящего солнца, он доверяет женщинам и деньгам больше, чем это, наверное, оправдано человеческим опытом.