Маделина сказала, что это, должно быть, очень скучная работа.

— Нет, что вы! Я ведь была в курсе дел мужа и рассказала мистеру Каррингтону историю каждого документа. Это было довольно забавно, уверяю вас!

Тогда миссис Ли заявила без обиняков, что из разговора с мистером Каррингтоном поняла, какой миссис Бейкер опытный дипломат.

— Дипломат! — воскликнула вдова, искренне рассмеявшись. — Ну что, возможно, и это тоже, как и многое другое. Во всяком случае, в этом городе не так уж много дипломатических жен, которые работали бы столько же, сколько приходилось мне. Я ведь знакома со всеми членами конгресса, а добрую половину из них знаю достаточно близко. Я знаю, откуда они здесь взялись и что больше всего любят. При желании мне ничего не стоит обвести большинство из них вокруг пальца.

Миссис Ли поинтересовалась, что она делает со всеми этими сведениями. Миссис Бейкер тряхнула своей белорозовой головкой и снисходительно подмигнула Маделине, чем привела свою собеседницу в состояние почти полного оцепенения.

— О, дорогая! Вы же здесь совсем недавно. Если бы вы были в Вашингтоне во время войны и сразу после нее, вы бы не задавали подобных вопросов. Мы имели дело с конгрессменами больше, чем все остальные коллеги мужа, вместе взятые. Если кому-то нужно было провести законопроект или получить новую должность, обращались к нам. Мы вели бездну дел. Понимаете, трудно управлять тремя сотнями людей и чтобы все шло гладко. Муж взял за правило составлять списки и заносить сведения о каждом в специальные тетради, а я все держала в голове.

— Вы хотите сказать, что могли заставить их проголосовать так, как вам было нужно? — спросила Маделина.

— Конечно. Мы провели все наши законопроекты, — ответила миссис Бейкер.

— Но как вы это делали? За взятки?

— Да, некоторые из них и за взятки. Кто-то любил роскошные ужины, карты, театры и все такое. Кто-то легко поддавался внушению, других нужно было гладить по шерстке, как ирландскую свинью, которая думает, что идет по собственной воле. У некоторых были жены, которые могли их уговорить, у других не было… — последние слова миссис Бейкер произнесла с какой-то странной интонацией и внезапно умолкла.

— Очевидно, — сказала миссис Ли, — многие были выше этого — я имею в виду, что многие, наверное, были лишены тех слабостей, благодаря которым вы могли ими управлять.

Миссис Бейкер весело рассмеялась и заметила, что все они одного поля ягоды.

— Но я не могу понять, как вы это делали, — настаивала Маделина. — Как можно заполучить голос какого-нибудь почтенного сенатора, например такого человека, как мистер Рэтклиф?

— Рэтклиф! — повторила миссис Бейкер, слегка повысив голос, затем снисходительно улыбнулась. — О, моя дорогая, не будем называть имена. У меня могут быть неприятности. Сенатор Рэтклиф был другом моего мужа. Неужели мистер Каррингтон не сообщил вам об этом? Видите ли, как правило, мы не преследовали никаких дурных целей. В нашу задачу входило следить за прохождением законопроекта и, в случае надобности, кое-кого потормошить, чтобы все было вовремя представлено для обсуждения. Иногда нам удавалось убедить сенаторов, что наш законопроект очень полезен и они должны за него проголосовать. И лишь в тех случаях, когда в ход шли большие суммы, а голосование было уже на носу, приходилось подсчитывать, во что все это обойдется. Чаще всего устраивались обеды, где велись разные разговоры, встречи в лобби и ужины. Я с удовольствием рассказала бы вам обо всем, что видела, но не смею этого делать. Это небезопасно. Я и так сказала вам больше, чем кому-либо прежде; но вы так близки с мистером Каррингтоном, и поэтому я вас считаю и своим старым другом.

Миссис Бейкер продолжала свою болтовню, а миссис Ли слушала ее со все большими сомнениями и отвращением. Эта женщина выглядела довольно эффектно, была по-своему привлекательна и вполне респектабельна. Маделине приходилось встречать и герцогинь, которые были вульгарны. Миссис Бейкер знала всю закулисную жизнь правительства так, как миссис Ли вряд ли могла бы надеяться изучить. Зачем же тогда шарахаться от столь искушенной лоббистки с таким детским негодованием?

Затем, когда после своего затянувшегося, и, как она заявила, приятного визита миссис Бейкер устремилась дальше, а Маделина отдала строжайший приказ больше ее никогда не принимать, прибыл Каррингтон. Маделина показала ему визитную карточку миссис Бейкер и живописала их беседу.

— Как мне тут быть? — спросила она. — Должна ли я нанести этой женщине ответный визит?

Но мистер Каррингтон не стал давать совета на этот счет.

— Она еще сказала, что мистер Рэтклиф был другом ее мужа и что вы могли бы кое-что мне об этом рассказать.

— Она так сказала? — рассеянно спросил Каррингтон.

— Да! И еще, что знает слабые стороны многих политиков и может заставить их голосовать, как ей надо.

Каррингтон не выразил удивления и так явно поспешил переменить тему разговора, что миссис Ли оставила свои попытки и больше не касалась этого предмета.

Но она решила попытать мистера Рэтклифа, сделав это при первой же возможности. Самым безразличным тоном она заметила, что ее навестила миссис Сэм Бейкер, которая столь увлекательно говорила о делах, творящихся в лобби, что она, Маделина, подумала, почему бы ей самой не войти в этот круг.

— Она сказала, что вы были другом ее мужа, — мягко добавила она в конце.

На лице мистера Рэтклифа не дрогнул ни один мускул.

— Если вы будете верить всему, что вам говорят, — сказал он сухо, — вы станете мудрее царицы Савской.

Так всегда бывает: как только человек достигает верха политической лестницы, его враги объединяются, чтобы стащить его вниз. А друзья начинают критиковать и придираться. Среди многих опасностей, подстерегавших теперь Рэтклифа, была одна, которая, знай он о ней, взволновала бы его больше, чем происки сенаторов и конгрессменов. Каррингтон вступил в наступательный и оборонительный союз с Сибиллой. Произошло это следующим образом. Сибилла увлекалась верховой ездой, и Каррингтон время от времени, когда был свободен, сопровождал ее в поездках за город как гид и защитник; у каждого виргинца, как бы он ни бедствовал, была лошадь, так же как рубашка и башмаки. Однажды Каррингтон, не подумав, пообещал Сибилле съездить с ней в Арлингтон. Он не спешил выполнять это обещание, потому что были причины, по которым поездка в Арлингтон могла вызвать у него какие угодно эмоции, кроме приятных[28]. Но Сибилла не хотела слушать никаких извинений, и однажды чудесным мартовским утром, когда кусты и деревья в Лафайет-парке перед домом начинали просыпаться под солнечными лучами, чтобы вскоре покрыться буйной зеленью, Сибилла стояла у открытого окна и ждала его, а ее новая кентуккская лошадь выражала свое нетерпение, вскидывая голову, вертя шеей и стуча копытами о мостовую. Каррингтон опаздывал, заставляя себя ждать так долго, и из-за его медлительности пострадали резеда и герань, украшавшие подоконник, а также кисти занавесей, которые теребили чересчур энергично. Спустя некоторое время он все же появился, и они отправились в путь, выбирая улицы, наименее запруженные экипажами и повозками с провизией, пока не миновали огромный столичный район Джорджтаун и не выбрались на мост, пересекающий благородную реку в том месте, где ее крутые берега открывают свои объятия, чтобы заключить в них город Вашингтон. Затем, перебравшись на виргинский берег, они легким галопом весело пустились по обсаженной лавровыми деревьями дороге. Сквозь деревья мелькали залитые солнцем полянки с журчащими ручейками, ожидающие летнего половодья цветов, и величественные пейзажи отдалявшегося города и реки. Они миновали небольшой военный гарнизон на горе, все еще носивший гордое название форт, хотя про себя Сибилла и удивилась, как может существовать форт без фортификационных укреплений, вслух же заметила, что ничто не выглядит так воинственно, как «рассадник телеграфных столбов». Все вокруг было окрашено в голубые и золотистые цвета; все улыбалось и сверкало в бодрящей свежести утреннего воздуха. Сибилла была настроена весьма решительно, и ее не очень устраивало, что ее спутник все больше погружался в задумчивость. «Бедный мистер Каррингтон, — думала Сибилла, — он чудесный человек; но, когда он уходит в свои мрачные мысли, в его обществе можно просто уснуть. Бьюсь об заклад, что ни одна порядочная женщина не выйдет за него замуж, если он будет напускать на себя такой вид». И эта практичная девица стала перебирать в уме всех своих знакомых в поисках той, которая согласилась бы смириться с его грустным лицом. Сибилла знала о чувствах Каррингтона к ее сестре, но давно уже решила, что он не может рассчитывать на взаимность. Сибилла смотрела на жизнь просто, но в этой простоте была своя прелесть. Она никогда не тревожила себя размышлениями о чем-то несбыточном или чересчур сложном. Она была весьма чувствительна и легко поддавалась радости или печали, но так же легко забывала о них и полагала, что другие люди ведут себя аналогичным образом. Маделина анализировала свои чувства, пытаясь разобраться, насколько они подлинные; она имела обыкновение отчуждать от себя свои переживания, словно сбрасывала платье, и разглядывать их, как если бы они принадлежали кому-то другому, словно чувства были материальны и скроены, как одежда. Сибилла же подобное самокопание терпеть не могла. Во-первых, она не видела в этом ни малейшего смысла, во-вторых, на первом месте у нее были чувства, и изменить себя она не могла. Она не могла ни анализировать свои ощущения, ни сомневаться в их существовании, что было так характерно для ее сестры.