И прежде чем Маделина осознала всю дерзость его последних высказываний, Гор удалился. Лишь ночью, лежа в постели, она вдруг поняла, что он осмелился высмеять ее попытки «отмыть» мистера Рэтклифа. Сначала она ужасно рассердилась, затем поневоле расхохоталась: картина была изображена весьма правдиво. И, если уж быть до конца откровенным, она почти не обиделась: ведь в глубине души Маделина сознавала, что лишь от нее зависело, чтобы мистер Гор стал для нее чем-то большим, чем просто друг. А доведись ей присутствовать при его прощании с Каррингтоном, она бы еще более утвердилась в мысли, что враждебность Гора по отношению к Рэтклифу была обострена ревностью к успехам последнего.
— Присматривайте за Рэтклифом, — сказал он, прощаясь с Каррингтоном, — он хитрый лис. И уже поставил на миссис Ли свою мету. Смотрите, как бы он ее не увел!
Несколько обескураженный подобной внезапной доверительностью, Каррингтон лишь смог спросить, как он может помешать этому.
— Коты, отправляющиеся на охоту на крыс, не надевают перчаток, — ответил Гор, в запасе у которого всегда была испанская пословица. После мучительных размышлений Каррингтон пришел к выводу, что нужно заставить врагов Рэтклифа показать ему когти. Но как это сделать?
Вскоре миссис Ли в разговоре с Рэтклифом выразила сожаление по поводу несбывшихся надежд Гора и намекнула, что он возмущен таким оборотом дел. Рэтклиф сказал, что сделал для Гора все, что мог, познакомил его с президентом, который, побеседовав с ним, дал очередную железную клятву, что скорее пошлет в Мадрид негра со своей фермы, чем этого галантерейщика.
— Вы же знаете мое положение, — добавил Рэтклиф, — что я мог еще сделать.
И скрытый упрек миссис Ли был отведен.
Если Гор не был доволен поведением Рэтклифа, то еще меньший восторг по этому поводу выражал Шнейдекупон. Вскоре после инаугурации он вновь объявился в Вашингтоне и имел частную беседу с министром финансов. Что между ними происходило, осталось известно только им двоим, но, что бы там ни было, Шнейдекупон ушел не в лучшем расположении духа. Из его разговора с Сибиллой можно было понять, что речь шла о должностях для его друзей, и он открыто заявил, что Рэтклифу нельзя доверять: он всем понадавал обещаний и ни одного не выполнил; и если бы друзья Шнейдекупона послушались его советов, ничего подобного не произошло бы. Миссис Ли сказала Рэтклифу, что Шнейдекупон кипит от ярости, и поинтересовалась причиной этого. Сенатор лишь рассмеялся и уклонился от ответа, сказав, что люди такой породы всегда на что-нибудь жалуются, разве только им позволят вертеть всем правительством; Шнейдекупону нечего ворчать, никто ему ничего не обещал. Тем не менее Шнейдекупон признался Сибилле, что не выносит Рэтклифа, и с мрачным видом умолял ее сделать все, что в ее силах, чтобы миссис Ли не попала под его влияние, на что Сибилла довольно кисло заметила, что хотела бы услышать от мистера Шнейдекупона, как это сделать.
Сторонник реформы Френч также напряженно следил за деятельностью Рэтклифа на посту министра финансов. Френч побыл в Вашингтоне еще несколько дней после инаугурации, затем исчез, оставив в прихожей миссис Ли карточки с Р.Р.С.[26] в уголке. Молва утверждала, что он также недоволен Рэтклифом, хотя сам Френч помалкивал, и если он действительно собирался стать послом в Бельгии, то утешался ожиданием этого поста. Получил же это место почтенный почтмейстер из Орегона.
Что же касается Якоби, который ничего не просил и которому не в чем было разочароваться, он негодовал больше всех. Формально он поздравил Рэтклифа с назначением. Этот маленький спектакль был разыгран в гостиной миссис Ли. Старый барон в учтивейшей манере и с язвительнейшей вольтерьянской усмешкой заметил, что за всю свою долгую жизнь — а он был свидетелем великого множества политических интриг — еще не встречал никого, кому столь кстати было заниматься государственной казной. Рэтклиф пришел в бешенство и, не обинуясь, сказал барону, что, если иностранные послы оскорбляют членов правительства, при котором они аккредитованы, они рискуют быть высланными из страны.
— Се serait un pis aller[27],— ответил Якоби, спокойно усаживаясь в любимое кресло Рэтклифа подле миссис Ли.
Встревоженная Маделина не могла не вмешаться и поспешила спросить, нельзя ли перевести это высказывание с французского на английский.
— О, — сказал барон, — по-английски у меня это не получится. Вы, пожалуй, скажете, что из двух зол оба худшие — и уехать, и остаться.
— Может быть, перевести это с помощью пословицы «Тише едешь, дальше будешь?» — предложила Маделина; таким образом, буря на время улеглась, а Рэтклиф угрюмо позволил переключиться на другую тему. Тем не менее, встречаясь в гостиной миссис Ли, эти двое, к великому ее ужасу, уже не могли обойтись без личных выпадов. Мало-помалу, из-за сарказма Якоби и грубости Рэтклифа, они практически перестали разговаривать и смотрели друг на друга, как цепные псы. Маделина вынуждена была прибегать к разного рода уловкам, чтобы сохранять мир, но в то же время все это ужасно ее забавляло, а так как взаимная ненависть лишь распаляла их преданность ей, она была довольна, что могла удерживать соперников в состоянии стабильного равновесия.
Но это были не единственные, причинявшие неудобство последствия внимания к ней Рэтклифа. Теперь, когда в глазах всех он стал близким другом, а возможно, и будущим мужем миссис Ли, никто более не осмеливался нападать на него в ее присутствии; и тем не менее по тысячам признаков она ощущала, что атмосфера вокруг министра финансов постоянно напряжена. Вопреки собственному желанию она ощущала тревогу, как будто в воздухе витала какая-то тайна. Однажды в марте, когда после обеда она, сидя у камина с «Инглиш ревью» в руках, просматривала материалы последнего симпозиума по вопросам религии, слуга принес визитную карточку, и не успела миссис Ли прочесть имя миссис Сэмюел Бейкер, как эта дама вошла в комнату, приветствуя хозяйку столь энергично, что та пришла в некоторое замешательство. Обычно, когда к ней вторгались подобным образом, она принимала таких посетителей весьма прохладно, но в данном случае, памятуя о Каррингтоне, заставила себя любезно улыбнуться и предложила гостье сесть, что та успела сделать и без приглашения, чувствуя себя весьма непринужденно. Без вуали это была довольно яркая особа лет сорока, дородная, высокого роста, одетая сверхмодно даже в трауре и с цветом лица, который был несколько свежее, чем положено природой. Ее собственная общительность усиливалась принятой в Вашингтоне манерой свободно обсуждать любые темы, а многообещающая улыбка и сильный южный акцент объясняли ее успех в правительственных кругах. Она спокойно осмотрела все вокруг и искренне похвалила обстановку в доме миссис Ли, и это было настолько непохоже на обычную южную язвительность, что миссис Ли была скорее довольна, нежели раздражена. Но когда взгляд миссис Бейкер упал на картину Коро — единственный предмет гордости Маделины, — она, видимо, смутилась и даже прибегла к помощи очков, чтобы, как могло показаться, выиграть время. Но даже Коро не смог привести ее в замешательство.
— Как мило! Это что-то японское, не так ли? Водоросли в тумане. Я вчера была на аукционе и, знаете, купила чайник с очень похожей картинкой.
Маделина проявила повышенный интерес к аукциону, но для миссис Бейкер очень скоро эта тема была исчерпана, и в разговоре вот-вот должна была наступить пауза, когда Маделина решила упомянуть Каррингтона. Лицо миссис Бейкер сразу просветлело, если можно подобным образом сказать о лице, на котором и так не осталось ни одной тени.
— Милый мистер Каррингтон! Разве он не душка?
По-моему, он очень приятный человек. Не знаю, что бы я без него делала. С тех пор как бедный мистер Бейкер покинул меня, мы все время вместе. Вы знаете, мой бедный муж распорядился сжечь все свои бумаги, и, если бы вы не были таким близким другом мистера Каррингтона, я бы никогда в жизни вам этого не сказала: кое-кто должен быть счастлив от такого решения. Вы и представить себе не можете, сколько бумаг мы с мистером Каррингтоном сожгли, но мы их все прочитали.
