— Что ж, Государь, я готов содействовать вашему плану. Я понял вас, — со вздохом проговорил граф. — В таком случае надобно уже сейчас подготовить всё действо.

   — Вот и ладно. Я со своей стороны посвящу тех немногих, которые будут в нём участвовать.

Отпустив Адлерберга, Александр отправился к Кате.

В ней произошла перемена, не ускользнувшая от него. Накатила некая решимость, даже властность. Прежде она безропотно клонилась перед ним, перед каждым его словом и желанием. Теперь же, почувствовав, что последнее препятствие на её пути к восхождению пало, она всё более стала принимать тон повелительный. Особенно с теми, кто служил её государю, — с Адлербергом, Лорис-Меликовым, Рылеевым и другими. В редкие встречи с цесаревичем она стала говорить ему не иначе, как «милый Саша».

   — Мачеха да и только, — ворчал «милый Саша», который был младше её на два года, втайне же уже примеривал шапку Мономаха и короны предков.

   — Всё уладилось, — сказал Александр входя. — Адлерберг станет всё готовить к церемонии.

Катя стала ластиться к нему, но он был озабочен, хмур — весь во власти разговора с Адлербергом, своих откровений по поводу магии чисел. Она поняла и отстала, уселась напротив и стала ждать.

   — Я долго говорил с ним, — наконец начал он. — Я высказал ему всё, что тревожит меня... Мои роковые числа.

   — Что за роковые числа? — недоумённо переспросила Катя. Ничего подобного она прежде от него не слышала.

   — Двадцать шесть — однажды я тебе говорил, но ты посмеялась и забыла. Двадцать шесть. Да и восемнадцать и его перевёртыш восемьдесят одно. Это мои оконечные числа, — прибавил он.

Она хмыкнула:

   — Какая чепуха, моё величество. Не надо вбивать себе это в голову.

   — Ты права — не надо. А оно вбивается помимо воли. Ничего не могу поделать...

   — Скажи лучше, когда это произойдёт? — нетерпеливо перебила, она впервые обратившись к нему на «ты». Но он пропустил эту её вольность, изредка, впрочем, пробивавшуюся в постели, мимо ушей.

   — О чём ты говоришь? Что — это? — переспросил он, всё ещё занятый своими мыслями.

   — Когда ты поведёшь меня под венец? — Катя даже притопнула ногой в нетерпении.

   — Теперь уже недолго ждать, — вяло ответил Александр. Он чувствовал себя в западне, кругом в западне. Это было странное чувство, доселе не посещавшее его. Все обложили его — даже любимая женщина, которая до недавнего времени казалась ему единственным и желанным прибежищем.

Он вдруг почувствовал, что хочет одного — чтобы его оставили в покое. Все, все — и Катя, и его дети, старшие и младшие. И министры, и двор с его мушиным гудением, пересудами и сплетнями... Великая усталость навалилась на него. Он не мог её сбросить, весь обмяк и закрыл глаза.

Катя тотчас почувствовала перемену — то было необъяснимое женское чутьё.

   — Что с вами, моё величество, — расхлопоталась она. — Вам худо?

   — Худо. Я устал. Нету сил. Прости меня — пойду к себе.

   — Прилягте здесь, я буду тише воды, ниже травы, — заворковала она, гладя его виски своими невесомыми нежными пальчиками.

   — Нет-нет, — торопливо ответил он. — Я пойду.

   — Что ж, ваша воля, — сердито буркнула она. — Вы мой повелитель. И всех нас повелитель, всегда и везде. Даже здесь, в обители любви.

Он с трудом добрался до опочивальни, разбудил дежурного камердинера, дремавшего в кресле, разделся с его помощью и, рухнув в постель, тотчас погрузился в долгий тяжёлый сон.

Сон был глубок и долог. Постепенно его оковы стали ослабевать, и вскоре в него стали вторгаться сновидения. То были фантастические тени его тревог и размышлений. В какой-то странной пляске то соединялись, то разбегались числа восемнадцать и восемьдесят один: образуя роковой год, приближавшийся с неумолимой постепенностью. Он убедил себя и Катю, она пугалась, хватала детей и неслась куда то, как давеча, когда во дворце прогремел взрыв... Потом какие-то невесомые фигуры сплелись вокруг него в хороводе... «Охранители», — подумал он, и в тот же миг они исчезли — растворились в пространстве. Он силился что-то сказать, но тщетно — язык не повиновался, слова не складывались...

Потом он увидел себя и Катю с детьми на прогулке в Царском Селе... Всё было привычно, но отчего-то позади них не было ни Рылеева, ни Коха с его казаками. А впереди уже маячили два бородатых субъекта с угрожающим видом. Они неумолимо приближались, держа в руках по пистолету... Александра удивило, — он потом рассказывал сам Кате, — что пистолеты были дуэльные, начала века. «Какая чепуха», — подумал он, видя, как субъекты нажимают на курки... Осечка, осечка, осечка, потом дымный выхлоп... И он проснулся. Испуга не ощутил, но липкий пот выступил на спине, на лбу.

Удивили дуэльные пистолеты, удивило и то, что действие сна происходило в Царском и злодеи проникли туда. Мысль, что они всюду, они подкарауливают его, была неотвязна.

   — Господи, зачем всё это, — проговорил он вслух совершенно машинально. Но камердинер, дежуривший за дверью и оберегавший сон государя, тотчас осторожно приоткрыл дверь.

   — Ваше императорское величество, изволили звать?

   — Нет-нет, ничего. Ступай.

   — Послышалось. Прощенья просим-с.

«Шалят нервы, — вздохнул Александр. — Надо бы скорей выбраться отсюда. Но прежде всё закрепить. По всей форме, дабы никто не мог придраться, и права Кати и детей были неоспоримы».

Александр поколебался, посвящать ли Лорис-Меликова в свой план. Он доверял ему более чем другим. Но поразмыслив, решил, что скажет ему после совершения церемонии. И вообще, круг посвящённых должен быть как можно уже.

Когда Адлерберг в очередной раз явился к нему за приказаниями, Александр сказал:

   — Знаешь, я решил назначить церемонию бракосочетания на завтра.

   — Позвольте, Государь, — ошеломлённо пробормотал граф. — Всё-таки эта поспешность может повредить вам в глазах...

   — Бог с ними — с глазами, ушами и ногами, — прервал его Александр. — Мне совершенно на это наплевать. И потом, сколь раз я должен требовать исполнения своего желания. А лучше сказать — повеления. Ты что-то отбился от рук, друг мой...

   — Но хотя бы уведомить его высочество наследника-цесаревича.

— Потом, потом, — нетерпеливо произнёс Александр. — Он далеко, он не узнает. Всё потом. С моей стороны будут ты, Рылеев и Баранов, со стороны Кати госпожа Шебеко. И всё. Протоиерей Никольский здесь и исполнит всё по форме. Вот и весь круг посвящённых. Гордись, ты удостоен доверия как старый друг. Я лишил его даже Костю, которому я бесконечно доверяю. Впрочем, в этой церемонии он ни к чему. Скажи Рылееву и Баранову.

Было ли это торжество бракосочетания. Отнюдь нет. Правда, для церемонии был избран Большой царскосельский дворец — любимое обиталище прабабки Екатерины. Здесь она задавала балы, здесь грешила смачно и много, принимала иностранных гостей. Дворец был её детищем и потому звался Екатерининским.

Было некое знамение в том, что в его стенах правнук, царствующий император, поведёт к венцу другую Екатерину, свою избранницу, и то будет союз любви.

Он не предуведомил Катю, решив это сделать в последний момент, когда ему доложат о том, что всё готово. Подвенечное платье? Чепуха. Ничего такого не нужно. Он сам будет в гусарском мундире. Отчего в гусарском? Оттого, что он молодит его. Всё-таки... С другой стороны, велика ли разница — тридцать лет! Подумаешь. Иные вельможи под семьдесят брали себе в жёны семнадцатилетних. Это было как бы в обычае. Молодая жена призвана разогнать старую медленно циркулирующую кровь и вообще омолодить своего почтенного супруга.

Кате уже тридцать три. Она несколько погрузнела — всё-таки мать троих детей, у глаз зазмеились тонкие морщинки, но фигура всё ещё тонка и вообще она ещё очень молодо выглядит. Она счастлива с ним. А он?..

Александр отогнал от себя эту мысль. Да и что такое счастье? Никто не может дать внятного ответа на этот вопрос. Ему с ней хорошо, она мать его детей. Да, она возвратила ему счастье и ощущение молодости — этого было вполне достаточно. И потом, ничего лучшего зрелые годы ему не принесли. Связь была крепкой и надёжной. Воспоминание о восторгах любви не изгладилось. Но уж было в этом всё больше воспоминаний, некоей инерции. И то хорошо. При нынешних-то треволнениях.