— Космонавтом, блин! Скажешь тоже! Таких не берут в космонавты! Кто на стрелке у Синяка чуть не обоссался? — по-молодежному разгорячился Кудря. — Чисто Гагарин!
Попугайцев базара не держал. Он уткнул подбородок в колени и смотрел на нечистую воду, бледных купающихся детей в обвисших запачканных на попе трусах с ненужными панамками и совочками, и вспоминал о том, как неудобно копать совочком землю и как хочется — песочек, как в Сочах.
— А я б к Слону пошел, — внезапно тихо сказал Кудря. — Я б у Слона работал.
Даже Попугайцев, парень, скажем без лажи, тормознутый, и то рассыпался в полном беспонятии.
— А че? У Слона все живые. Четвертый годок. И я бы… Работал.
…Сергей Сморчков на самом деле не любил всех этих эластичных или там капроновых понтов типа «Найк» или «Адидас», в которых у него почему-то все чесалось и прело, и с удовольствием ходил бы да и ходил в любимых синих трениках с белой полоской сбоку и странной стрелочкой посередине, но положение обязывало. Тем более, по роду занятий Сергею Сморчкову перепадало столько адидасов, что даже и не стоит мыслить, сколько кого там в них можно было бы одеть, как это любят делать работники различных социологических фирм. Короче, натянул Сергей свой бирюзовый с розовым на черную майку, цепуру поправил — голды баксов на семьсот, тьфу цепура, но была первая, и потому счастливая, а Сергей был с припиздью. Ленка даже хотела как-то спустить ее в джакузину дырку, вот какая была боевая телка Ленка, за что и была любима, но Сергей не дал, и даже Ленку в порыве, помнится, поцарапал. Все бы ничего, да как-то неожиданно не хотелось ехать… Слон звонил с утра, перезванивал вечером, чего за ним не водилось — бригадир своим бойцам доверял. Да, чувствуется. Нос на говно пошел — а надо бы географию подправить. Ленка высунула голую ногу из спальни: «Серег, а на дорожку?» «А сколько таймов там? Ты мои часы не видала?» «Видала!» Ленка вылезла из спальни целиком — часы свешивали свои цепочки из трусов, как два крылышка.
Кудрино лицо высветилось в последний момент так четко, что Сергей Сморчков даже что-то успел подумать…
— Засранцы, — сказал дед, — ну конца ж этому нет, — совсем по-стариковски кряхтел он, сжимая круги. Куда он собственно складывал пакеты и прочий мусор, не считая окурков, никто так и не понял. — Бессмысленность удручающая. Самовосхваление. Плохая работа желудка и коронарных сосудов! — взвизгнул он.
Бригада сидела молча. Перед лицом прыгали курильские тюлени с ласковыми лицами. В глазах чернело. Голова кружилась, как от первой сигареты.
— Перегрелись, — прохрипел Кудря.
Дед между делом подошел так близко, что полой пальто задел Диму Васильева по лицу.
— Загубили! Недостаточность инициативы!
Никто из отдыхающих, кстати, не обращал на происходящее ровным счетом никакого внимания. И если б бригада была бы не так огорчена последними событиями, возможно, у них был бы повод насторожиться — «адидасы» сегодня не мяли травы. От деда пахло луком и давно носимыми вещами. Леша Короткой завалился на спину и смотрел под пальто, сипя, как будто мог найти там нечто интересное. Белки его глаз любопытно увеличились. Костя Гарелкин пытался схватиться за траву, но она продолжала стоять равнодушно.
— Терпенья больше не осталось! — разошелся дед, орудуя палкой. Пять разом в сердцах наколотых пакетов дед с трудом потом стаскивал с палки.
— Заберите ваших сраных ангелов обратно, — почему-то сказала Катенька Орловская маме, пытаясь копать терлецкую землю совочком. Она подкинула накопанное в воздух и маме попало в глаза.
— Катя, ты что делаешь, я же могу так без глаз остаться! — взвилась мама.
— А ты и так ничего не видишь. Вот дядек на палку накололи, а ты валяешься и милицию не позвала, — сказала Катенька.
— Ты что мелешь, каких дядек? Сказала, надень панамку! Собирайся домой! Грубишь, говоришь плохие слова!
— А домой — так домой, — сказала Катя, порядком уставшая от разнообразно протекавших вокруг нее форм жизни. — А ты со своей парикмахершей целуешься в сиськи!
— Катя, — красная мама, задыхаясь, натягивала на Катю сарафан, — Катя, мы должны немедленно…
…Катина мама спокойно легла на подстилочку, не понимая, чего она вскочила.
— Забрали ваших сраных ангелов обратно, — припевала Катя. — Не справились, не справились! Ду-рач-ки! Бинарное сознание, это ж как зараза! Этим-то что, — они сосисок нажрутся и довольны, а здесь с непривычки и обосраться можно запросто. Провалили-провалили-провалили! Все подряд! — тихо напевала Катя, обводя глазами из-под кудрей отдыхающих. — Только чувство меры не позволяет мне сделать эсхатологических выводов. Это уже, в конце концов, неприлично. Так дело не делается. Бог ты мой, — прям по-стариковски вздохнула девочка.
А дедка, волоча за собой мешок, шел с достаточной легкостью, бормоча под нос: «Ну не решение проблемы, ну допустим… Но соображения целесообразности…»
…Пять блондинок, выстроившись в ряд, острыми шпильками пинали колеса машин, так, как будто хотели наколоть эти колеса на эти шпильки. Ничего не получалось. Был кто из них беременный, не был — не ответим. Ну, только разве что сморчковская Ленка.
Зинаида Китайцева
СМЕРТЬ МИККИ-МАУСА
На станции метро «Площадь Революции» было пусто. Остро блестел нос служебной собаки — тотемного зверя пассажиров. Собака сидела, худая, в бронзе, в ожидании, сигнала не последовало. «Ну последуй», — пели граненые плафоны сталинской вторичной роскоши, как бы несколько настаивая. Низко надвинутая кепка своим козырьком не давала как следует разглядеть приближавшийся поезд. Женщина с прямоугольными ямами под скулами, бесконечно стряхивая пепел с сигареты, в меховом одеяле, тихо шла по перрону навстречу. «Чур меня», — на всякий случай подумал проезжий. Улыбнувшись худыми губами, медленно подняла крупное веко, обмахренное искусственной ресницей. «Да ну ее, покойницу», — развязно подумал еще. «Да ну тебя самого, соперник ушастый», — может быть, подумала красавица, поправив летный шлем. Худая собака, тотемный зверь пассажиров, навострила уши. Собаку подташнивало, словно в ожидании неминуемого наводнения. Дома вздрагивали во сне контролеры метро. Возможно, им вовсе не спалось.
Красавица наконец прошла, задев мехами. Пришел поезд. «Не сяду, — подумал, влекомый предчувствием, нареченный ушастый, почесывая кепку, — дождусь следующего». Першило в горле — тревожное место.
Из-под папаши, державшего толстопузого ребенка, встала непростая, тоже тотемная, фигура Василия Николаевича, мудака страшного. «Его еще не хватало», — резко подумали все. Короче, атмосфера сгущалась. «Ой, да пошли они в жопу, — по-бытовому просто подумалось проезжему, и он поспешил к эскалатору, — поехать не поеду, чем заняться — найду, чего я здесь вообще потерял, еще вопрос. Заплющишься в это во все влезать». Он не заметил, как потянулась, дрожа, вслед ему худая собака, как повела остро блестевшим носом. «Потом», — негромко просигнализировал ей матерый хозяин.
А что бы, собственно, и не потом?
…При стрижке всегда случалась одна и та же история — парикмахер, громко ойкнув, проколола руку. Бледно улыбнувшись, с ничего не произошедшим лицом, капая кровью на пол, она, быстро пятясь, скрылась. Ее место заняла другая, отделавшаяся царапиной.
На соседнем кресле сидела доходяга с маленькими ушками. «История моей нелюбви, — думала она, — будет гораздо сильнее истории моей любви. Мы сломали два стула. Чуть не сломали диван. Один раз он меня побил — полюбить не удалось. Теплые чувства не накатывали на нас, а страсть пылала ледяным огнем! Парадокс. Я ходила и любила и мимо! А мы не любили друг друга — вот оно изумительно изматывающее чувство вымучивания! Мы делились самым дорогим. Я на многое шла! Он нервно спал и был для меня слишком крупным. Летом его голое тело выглядело для меня потрясающим, отталкивающим! И зимой».
«Все понял, — просигнализировал герой доходяжке, — прием». Кровь текла от кресла уже игривым ручейком, пенясь и переливаясь в свете галогенных ламп. Эффектное всегда сочетание черного, белого и серого, цветов таких чистых, что не счесть их удачно не было для приличного дизайнера никакой возможности, сегодня тоже действовало удручающе. «Черт бы его побрал», — думали все парикмахеры. Щемило. Девушка с маленькими ушками встала с кресла и неуклюже пошла расплачиваться. Хочется верить, что началось действие.
