Однако в отличие от просто дорогих районов Торонто (Роуз-дейл или Форест-Хилл, где можно было поселиться, купив жилье за деньги) настоящие фабричные лофты в месте, где жила Кляйн, могли получить только люди, обладавшие очень хорошими связями. Дело в том, что по тогдашним градостроительным нормам эти здания не могли продаваться или сдаваться в аренду на легальном рынке. Только представители самого эксклюзивного крыла культурной элиты получали доступ к ним.

К огорчению Кляйн, городские власти Торонто в рамках мудрого плана по замедлению увеличения площади города решили пересмотреть план разбивки на зоны всех центральных районов в целях комплексного использования этих территорий. Район Кинг-Спедайна был перепланирован так, чтобы эта местность могла быть переделана для любых производственных и коммерческих нужд, в том числе и строительства жилья. Довольно скоро началась грандиозная модернизация этого района, старые склады и фабрики реконструировались, сооружались новые жилые комплексы, открывались рестораны и т. д.

Однако с точки зрения Кляйн это было катастрофой. Почему? Потому что перепланировка позволила яппи с помощью денег проникнуть в этот район. Чем же так плохи яппи? Какое преступление совершают эти пришельцы, кроме того, что являются яппи? Кляйн заявляет, что они принесли с собой «новые нездоровые взгляды». Но, как доказывает часть ее введения в книгу «No Logo. Люди против брэндов», она и сама чем-то похожа на них, так как слишком сильно сосредотачивается на своем окружении. Она описывает свой район как место, где «в 1920-1930-х сновали […] русские и польские эмигранты, заскакивали в закусочные потолковать о Троцком или о руководстве Международного союза рабочих легкой промышленности». Еще мы узнаем, что Эмма Голдман — «знаменитая анархистка и организатор рабочего движения» — жила на ее улице! Как это здорово для Кляйн! Какой потрясающий повод для различения!

Вот где живет истинная природа жалоб Кляйн. Прибытие яппи привело к разрушению ее социального статуса. Сетования по поводу коммерциализации — это всего лишь сожаления об утрате особенного положения. Несколько лет назад заявление «я живу в фабричном лофте в Кинг-Спедайне» давало очень четкую информацию любому, имеющему уши. Это было все равно что сказать: «Я по-настоящему классная. Наверняка круче тебя». Но теперь, когда там десятки новых комплексов кондоминиумов, сигнал оказывается приглушенным. Откуда людям знать, что ты живешь в «настоящем» фабричном лофте, а не в такой же квартире, как у тамошних яппи?

Кляйн видит единственное решение. Если власти решат перестроить ее здание в кондоминиумы, ей придется переехать в другое место. Она говорит об этом так, будто это совершенно очевидно. Однако если власти решат перестроить ее здание, почему бы ей просто не купить свой лофт? (Она может позволить себе это.) Проблема, конечно, в том, что лофт-кондоминиум не имеет прежней репутации, это «не настоящий» лофт. Он становится, как выражается Кляйн, всего лишь квартирой с необычайно высокими потолками.

Истина становится очевидна. Дело не в местных властях, угрожающих выселить ее из любимого района, а в ее страхе потери социального статуса. Но она упускает из виду, что репутация ее района — это именно то, что управляет рынком недвижимости и делает высокими цены на здешнее жилье. Люди покупают эти лофты, потому что хотят быть классными, как Наоми Кляйн. Или, говоря проще, они хотят получить частичку ее социального статуса. Естественно, ее это не радует.

Здесь мы видим крайнюю форму сил, движущих конкурентным потреблением. Поразительно, что они остаются незамеченными, хотя описываются во введении к книге, которая считается библией антиконсюмеризма.

По-видимому, контркультурное движение привлекает на свою сторону не больше сумасбродов, чем любое другое, но оно плохо приспособлено для обуздания примкнувших сумасбродов. А все дело в том, что критика контркультурного толка отрицает разницу между девиантным поведением и диссидентством. Поскольку вся культура в целом считается репрессивной системой, любой человек, нарушающий любые правила по любой причине, может заявить о проведении акции сопротивления. Кроме того, любой, кто критикует такие заявления, будет автоматически атакован как очередная марионетка системы, еще один фашист, стремящийся навязать правила бунтующему индивиду.

Глава 5 из книги Дж. Хиза и Э. Поттера «Бунт на продажу: как контркультура создает новую культуру потребления»

Манифест Унабомбера. Романтизация преступности. Школа Колумбины и культура страха. Миф о душевных болезнях. Атака на рациональность. Издательство Disinformation. Стиль настолько экстремальный не ждет успех национальный. Снижение трат. Простая жизнь и парадокс антиматериализма. Индустриальная революция и ее последствия стали катастрофой для человечества. Они намного увеличили продолжительность жизни тех, кто живет в развитых странах, но привели к дестабилизации общества, сделали жизнь бессмысленной, подвергли людей унижению, привели к распространению психологических страданий (а в странах третьего мира — и физических) и поставили под угрозу существование природы. Продолжающееся технологическое развитие усугубит ситуацию. Безусловно, оно подвергнет людей еще большим унижениям, причинит еще больший вред природе, наверняка приведет к еще большей социальной дезорганизации и психологическим страданиям и вполне может привести к росту физических страданий даже в развитых странах.

Посему мы призываем к революции против индустриальной системы. Возможно, в этой революции будет применяться насилие, а возможно и нет: она может быть внезапной или пройдет как относительно постепенный процесс, который займет несколько десятилетий. Ничего предсказать мы не в силах. Однако в самых общих чертах мы описываем меры, которые должны предпринять те, кто ненавидит индустриальную систему, дабы подготовить почву для революции против этой формы общества. Эта революция не будет политической. Ее целью будет не свержение правительств, а уничтожение экономической и технологической основы современного общества.

Это строки из «Манифеста Унабомбера». В 1980-1990-х годах человек по прозвищу Унабомбер снискал дурную славу, рассылая по почте взрывные устройства влиятельным ученым, инженерам и промышленным лоббистам, т. е. тем, кто ответственен за укрепление «технологической основы» общества, по всем США. Его бомбы были тщательно замаскированы под простые предметы. Многие из них находились в коробках из под сигар или книгах, и детонаторы срабатывали, когда их открывали. В одном случае бомба имела пусковое устройство, реагирующее на давление, и должна была взорваться, когда самолет достигнет определенной высоты.

Полиция не могла найти Унабомбера больше пятнадцати лет. Перелом наступил в 1996 году, когда террорист анонимно вошел в контакт с властями, предлагая прекратить свою кампанию, если газеты New York Times или Washington Post опубликуют его манифест. Газеты дали согласие. Когда манифест был опубликован, родной брат Унабомбера узнал его взгляды и литературный стиль и позвонил в полицию. Полученная наводка привела полицейских в маленькую хижину в Монтане к Теодору Качински, который вел отшельническую жизнь без электричества, выращивая овощи, охотясь на кроликов и мастеря самодельные бомбы.

Когда опубликовали «Манифест Унабомбера», многие политики левого толка с удивлением обнаружили, что в нем мало с чем можно не согласиться. Текст содержал знакомые элементы контркультурной критики. Современная технология породила систему тотального владычества и контроля? Конечно. Природа систематически уничтожается? Именно так. Индустриальное общество не дает ничего, кроме заменителей удовлетворения? Верно. Массы состоят из насквозь социализированных, неврастеничных конформистов? Кто с этим спорит!

Фактически многие люди увидели, что отличаются от Качински разве что в плане чисто тактическом. (В Интернете была проведена викторина, где пользователям предлагалось определить, какие цитаты взяты из книги Эла Гора «Земля в равновесии», а какие — из манифеста Качински, и это оказалось на редкость трудной задачей.) Левые политики согласились с его воззрениями, они просто не одобряли его почтовые «бомбежки». Однако даже при всем этом мысли Качински о насилии не особенно отличались от позиции многих идолов 1960-х — от Жана-Поля Сартра до антагониста Мартина Лютера Кинга Франца Фанона и лидера влиятельной организации афроамериканцев «Нация ислама» Малькольма Икса.