— Почтеннейший, ты должно быть, оговорился, — прервал его Марк Юлиан. — Мне еще не доводилось слышать от него такого откровения. Не дождавшись решения суда он сам уже вынес мне приговор.

Сервилий с ненавистью вытаращил на него глаза, сдвинул к переносице брови и поджал тонкие губы. Марк Юлиан подумал, что разозлившиеся бабуины выглядят точно так же.

Еще раз взглянув на документ, Сервилий, к своей досаде увидел, что Марк Юлиан прав. Он прочитал неправильно.

— … и ожидать суда, — повторил он с сарказмом, как бы говоря: пусть будет по-твоему, большой разницы тут нет. — … по обвинению в богохульстве, изменнической неблагодарности, неверности своему повелителю и суверену, недостаточному уважению к его образу и отказе присутствовать на жертвоприношении, устроенном в прошлом году в честь дня рождения Императора.

Марк Юлиан почувствовал облегчение и едва сумел скрыть улыбку. Этот странный набор обвинений убедил его в том, что заговор не был раскрыт. В противном случае его просто обвинили бы в государственной измене.

— Это все? — спокойно спросил Марк Юлиан.

— А тебе этого мало? Если хочешь, могу устроить, чтобы список обвинений пополнился еще и «грубым неуважением к слугам нашего повелителя и бога в ходе выполнения ими своих обязанностей».

— Премного благодарен, но вынужден отклонить твое предложение. Будет ли мне отпущено время сделать распоряжения по хозяйству?

— Тебе нечем распоряжаться. Суд уже вынес распоряжение о конфискации твоей собственности. Нам не хотелось обременять тебя столь утомительными хлопотами в то время, когда ты будешь чувствовать крайнее физическое недомогание.

На лице Сервилия появилась отвратительная ухмылка, и его сходство с бабуином еще более усилилось. Наконец-то он чувствовал себя в своей стихии.

Услышав последние слова Сервилия, служанки и горничные опять ударились в плач и стенания, оглашая своими душераздирающими воплями весь дом. Еще совсем недавно они вели безбедное обеспеченное существование, а теперь одним росчерком пера лишались всего. Друзьям и супругам придется расстаться, дети будут разлучены с родителями. Кто-то попадет к жестокому хозяину и будет принужден терпеть холод, голод, издевательства и побои, выполнять непосильные работы под кнутом надсмотрщика, трудиться от темна до темна и жить в грязи. Это несчастье, неразрывно связанное с их рабским уделом воспринималось ими точно так же, как подсудимый воспринимает весть о вынесении ему смертного приговора. Такие ужасные сцены повторялись снова и снова в домах и поместьях вельмож, впавших в немилость Императора. Горе этих людей усугублялось еще и тем, что они знали, что их хозяин скорбит о них.

Марк Юлиан закрыл на миг глаза и молча поклялся Немезиде, что если ему удастся выпутаться из всей этой передряги живым, то он найдет их всех и обязательно обеспечит их судьбы.

— А теперь шагай с нами, — важно сказал Сервилий.

Диокл бросился вперед и, не помня себя от горя, схватил Марка Юлиана за руку, словно краб, цепляющийся за палку. Два преторианца поволокли Марка Юлиана, а тот в свою очередь потащил Диокла. Наконец, Сервилий, рассвирепев, ударил тщедушного старика, и тот растянулся на полу. Марк Юлиан вырвался из рук стражников и бросился ему на помощь.

— Брось его!

Этот окрик Сервилия подействовал на Марка Юлиана не более, чем действуют поводья на взбесившуюся лошадь. Он с презрением встретил злобный взгляд Сервилия и, повернувшись к нему спиной, растолкал суетившуюся прислугу. Он помог Диоклу встать на ноги. Сервилий вскипел гневом, но смолчал, словно собака, которая перестает рычать, заслышав властный голос хозяина. По своему характеру он был человеком, привыкшим к подчинению и чинопочитанию, хотя и не испытывал большой любви к тем, кто стоял хотя бы на ступеньку выше его. Его стихией было исполнение приказов. Здесь он не знал себе равных.

Когда преторианцы вели Марка Юлиана по улицам, им пришлось пробиваться через толпы людей, несших дары в древний, построенный в форме рога храм Дианы на Авентинском холме. Это был день ежегодного переосвящения храма и праздник для рабов. Поэтому казалось, что на улицы Рима высыпало все его население, которое пьянствовало, играло в кости и распутничало. Завидя бредущего под конвоем Марка Юлиана, празднующие примолкли, словно заслышали барабаны похоронной процессии, когда все сердца настраиваются на печальный лад. Гуляки с тревогой смотрели вслед маленькой процессии, обмениваясь тихими репликами. Никто из них не отважился открыто выразить свое сочувствие.

Марк Юлиан прилагал всю свою волю к тому, чтобы не отдаться во власть отчаянию, которое грозило раздавить его своей колоссальной тяжестью. Теперь, будучи взятым под стражу он потерял всякую возможность спасти Ауриану от смертельного клинка Аристоса.

«О, мое потерянное, так и не успевшее родиться дитя, боги даровали нам иной мир, и я, может быть, найду тебя в нем. Однажды я был уверен в том, что для страдания существует некая трансцедентальная причина. А теперь я не могу вспомнить, в чем она заключалась. Я не буду взывать к Домициану о милости. Это бесполезно. Мне удастся остаться в живых только в том случае, если срок моей казни будет назначен на день и час после того, как Император будет убит. Однако шансы на это невелики, так же, как и на победу Аурианы над Аристосом. Поэтому можно с уверенностью сказать, скоро мы будем вместе с моей любимой. Но что бы ни сталось со мной, заговор должен дойти до своего логического завершения. Домициан должен умереть. Кто предал меня? «Неверность своему повелителю», — так гласило одно из обвинений. Ложь. Наверное, ему стало известно о моей связи с Аурианой. Кто мог открыть ему глаза и кто был заинтересован в этом? Скорее всего, Юнилла. Все еще можно исправить, если Домициан ничего больше не узнает. Однако сегодня вечером я должен уладить с Петронием важные дела».

Сервилий замыкал шествие и в оба глаза наблюдал за пленником. Слева от Марка шагал Аррунтий, который подчинялся непосредственно Петронию и знал об участии в заговоре обоих префектов гвардии. Марку Юлиану пришла в голову одна мысль, но он отверг ее. Однако уже через минуту эта идея не показалась ему такой уж неприемлемой.

«Я должен попытаться. Иного выбора нет. Если я буду действовать осторожно, то самое худшее, что может случиться — это Аррунтий примет меня за сумасшедшего».

Марк Юлиан на миг поймал взгляд Аррунтия, и тот сразу насторожился. Было ясно, что Марк Юлиан хочет передать ему сообщение для Петрония.

Ободренный тем, что ему удалось установить связь с Аррунтием, Марк Юлиан начал говорить, рассчитывая на то, что Сервилий воспримет его слова как обычный прием обвиняемого, старающегося оправдаться любым способом и представить все случившееся досадной ошибкой.

— Это случайное недоразумение, мои друзья! — сказал Марк Юлиан, заискивающе улыбаясь. Он обратился прямо к Аррунтию, и Сервилий слышал далеко не каждое слово. — Если вы позволите мне вернуться на несколько минут, я смогу уладить все и на месте доказать свою невиновность.

Сервилий угрожающе откашлялся и презрительно сплюнул на землю. Марк Юлиан не обратил на это никакого внимания.

— У меня есть письма, — сказал он Аррунтию. — Три письма, которые подтверждают ошибочность предъявленного мне обвинения.

Аррунтий чуть не вздрогнул от неожиданности. Петроний предупредил его о том, что Марк Юлиан, возможно, попытается передать заговорщикам важные сведения. Аррунтий должен был слушать и запоминать каждое слово. Письма. Должно быть он имеет в виду письма Каэнис, которые следовало зачитать на заседании Сената.

— Эти письма хранит сам Аполлон! — бормотал дальше Марк Юлиан. — Умоляю, послушайте меня!

«Что это? Если я не смогу догадаться, то может быть, кто-нибудь другой сделает это? — подумал Аррунтий. — Неужели он имеет в виду библиотеку Аполлона? Нет, должно быть, речь идет о библиотеке в его собственном доме. Когда прикажут опечатать дом, это должны будут сделать наши люди.