— Отпусти меня! — сказала Ауриана, не повышая голоса.

Когда кожевенник не послушался, она пнула его ногой в лодыжку и вырвалась. Ее обидчик охнул и присел, но далеко ей уйти не пришлось. Ее тут же окружили около дюжины зевак, привлеченных криками кожевенника. Они сгрудились вокруг, грубо толкая ее и пытаясь стянуть с нее плащ. «Проклятые стражники! — подумала Ауриана. — Когда не надо они всюду таскаются за мной, а сейчас как сквозь землю провалились».

— Ауриния! Слава Ауринии! — послышались восторженные восклицания.

— Дорогая! Подари мне свой поцелуй! — крикнул какой-то человек в рваной тунике и попытался обнять ее сзади.

Еще один бродяга, стоявший впереди, драматическим жестом обнажил свою грудь.

— Убей меня! — вопил он. — Все равно я когда-нибудь умру. Так не лучше ли умереть от меча нашей любимой Ауринии?!

Один из друзей оттолкнул смельчака в сторону.

— Не его! Убей меня! Этот бездельник не заслуживает такой благородной смерти!

Суния изо всех сил пыталась защитить Ауриану своим тщедушным телом. К тому времени, когда подоспели стражники и стали разгонять слишком ретивых приверженцев Аурианы, она опустилась на четвереньки, намереваясь проползти в ногах у сцепившихся между собой драчунов. Правую руку она прижимала к себе. Эта рука держала меч и если бы чья-нибудь нога наступила на нее, ни о какой победе над Аристосом не могло быть и речи.

В ноны месяца августа Марк Аррий Юлиан созвал пять главных заговорщиков на совещание, которое происходило в борделе Матидии, в комнатке, находящейся под самой крышей. Этот дом на Авентинском холме — приземистое обшарпанное строение желтого цвета — выходил на Большой сточный канал. Если бы нагрянули незваные гости, спастись отсюда не представляло особого труда. Из борделя был прорыт тайный подземный ход, по которому гости могли пройти в клоаку и затем выйти на поверхность где-нибудь за пару кварталов отсюда.

Пятерка сидела почти неслышно, лишь изредка обмениваясь репликами, не имевшими прямого отношения к делу, ради которого они пришли сюда. Матидия уступила им помещение, где она обычно вела расчеты с посетителями. Через тонкие стены из соседних комнат доносились звуки, типичные для таких заведений — вопли, смех, страстные стенания, сопровождаемые ритмичным скрипом рассохшихся деревянных топчанов. В кабинете Матидии, если его можно было так назвать, царил беспорядок. По полу, липкому от пролитого сладкого вина, были раскиданы свитки папирусов с нацарапанными на них цифрами, парики проституток, пустые глиняные флаконы из-под ароматических мазей и жидкостей, ржавые щипцы для завивки волос. Из шкафа со сломанной дверцей на пол вывалилась куча белья, от которого исходил экзотический запах александрийского листа. В стенных нишах стояли статуэтки Венеры и Эроса, засаленные от частого прикосновения. Над Венерой висела свежая пальмовая ветвь. Матидия меняла их каждый день в знак протеста против гонений властей на проституток.

Наконец на носилках в комнату внесли сенатора Нерву. Его мутные глаза походили на затянувшиеся болотной ряской, давно не чищенные пруды, а нижняя челюсть наполовину отвисла, открывая подернутый белым налетом язык. Он пробурчал что-то нечленораздельное в ответ на приветствие коллег, а затем снова впал в кажущееся беспамятство.

Когда наконец все опять расселись по местам, Марк Юлиан обратился к собравшимся, среди которых были Петроний, префект преторианской гвардии, сенаторы Сенеций и Герений, которому в решающий день предстояло выступить в Сенате и объявить Нерву Императором, Аполлония, хранительница гардероба Домиции Лонгины, представлявшая императрицу.

— Все ли ваши люди знают свои места и что им надлежит сделать по условленному сигналу? — спросил Марк Юлиан, обводя взглядом напряженные, серьезные лица.

В ответ все закивали головами. Взгляд Марка Юлиана задержался на Сенеции, сенаторе из старинного рода патрициев, который лишь недавно был посвящен в заговор. Постоянные житейские невзгоды, преследовавшие этого человека, оставили на его лбу глубокие складки. Казалось, что он наблюдал за другими с особым вниманием, слегка втянув верхнюю челюсть, как бы защищая ее. Этим он напоминал черепаху, наполовину укрывшуюся в своем панцире. Каждый чувствовал некоторую неловкость, но нервозность Сенеция была следствием страха скорее перед людьми, сидевшими рядом с ним, чем перед Домицианом.

«Должно быть, я ошибаюсь, — подумал Марк Юлиан. — Ведь этот безвредный старик уже более двадцати лет входит в число ближайших друзей Нервы».

— Аполлония, в роль, которую придется сыграть твоей хозяйке, внесены изменения, — сказал Марк Юлиан хранительнице гардероба, симпатичной женщине, имевшей весьма серьезную репутацию. — К сожалению с самого праздника Нептуна младшие камергеры проверяют теперь помещение спальни пять раз в день.

После долгих обсуждений на предыдущих встречах было решено убить Домициана в его собственной спальне.

— Ей придется следить за Каринием. В восьмом часу Кариний станет запирать служебные входы, и это послужит для нее сигналом. Она должна будет убрать меч из-под подушки. Только тогда, никак не раньше. Понятно?

— Моя госпожа с честью выполнит это поручение, — торжественно и гордо произнесла Аполлония.

Петроний вломился в их разговор, словно бык.

— Вы уверены, что он встанет в тот день? — спросил он, кивая на Нерву.

Петроний намеревался произнести свой вопрос тихо, чтобы его не услышал Нерва, но ему это не удалось. Его голос был создан, чтобы выкрикивать команды легионерам, марширующим на парадном плацу. Мускулистые плечи префекта преторианцев ссутулились — всю жизнь ему приходилось пригибаться под низкими сводами караульных помещений и тюрем. Характер у него был весьма вспыльчивый и никак не вязался с безобидной, моложавой внешностью. Краснощекий, с энергичными и в то же время незащищенными глазами, в которых не было ни малейшего намека на двусмысленность, с губами, по-юношески оттопыренными, он производил впечатление человека, привыкшего идти напролом, чтобы добиться своей цели.

— Наши дела пойдут неважно, если новый Император примет на себя это звание, лежа на спине, — сказал Петроний, высказав, наконец, то, что его больше всего тревожило. — По-моему, этот греческий шарлатан дает слишком много снадобья для человека в таком возрасте. Меня не удивит, если окажется, что Анаксагор вступил в сговор со сторонниками Императора. Посмотрите на него! Он лишился всех жизненных соков, которые больше не вернуться в это тело.

— Я болен, но я не глухой, — проговорил вдруг сенатор Нерва на удивление энергичным голосом. — И ты, Петроний, если хочешь остаться префектом преторианской гвардии после моего восшествия на трон, усвой приличные манеры.

Петроний, изумившись, нахмурил брови и замолчал. На лице Марка Юлиана появилась улыбка. Он наклонился и почтительно вытер платком слюну, струившуюся изо рта Нервы, а затем взялся за запястье, чтобы пощупать пульс.

— Полагаю, нам не стоит переживать за твое здоровье.

— Думаю, что ты прав, — брюзгливо отозвался Нерва. — Перестаньте зря терять время.

— Не падай духом! — подбодрил его Марк Юлиан. — Как только Анаксагор перестанет давать тебе свою отраву, через каких-то восемь дней ты перестанешь дразнить паромщика Харона. Ты окажешься живой и здоровый на вершине мира. Кажется, Домициан поверил в эту сказку. Возможно, это скрасит твои страдания. Теперь тебе необходимо отпустить на волю четверть твоих рабов, как обычно это делает умирающий.

— Ты прав. Это будет сделано завтра.

— Не лучше ли прикончить его в ванне, а не в спальных покоях? — предложил молодой Герений. — В этом случае нам не нужна помощь Домиции Лонгины. Скорее можно предсказать, какие выпадут кости, чем настроение этой женщины.

Аполлония выстрелила в него взглядом, полным ненависти.

— Это уже решено, — ответил Марк Юлиан со скрытым раздражением. — Все должно быть сделано в спальне — это помещение находится на значительном удалении от посторонних глаз и ушей, поэтому совершенное нам удастся сохранить в тайне немного дольше. Это очень важно, поскольку с того момента, как дело будет сделано, время будет работать против нас. Будем ли мы прокляты как преступники или нас осыплют цветами как освободителей — все зависит от того, сумеем ли мы привести Нерву к присяге и объявить его Императором прежде, чем разразится хаос. Нам нужно выиграть время. Чем позже узнают о смерти Домициана, тем лучше для нас, если мы хотим ограничить свободу действий тех, кто сохранит ему верность.