На следующий день он пришел на работу рано утром, дождался работника милиции, который привез из города заключение экспертизы, и, убедившись, что группа крови Путоевой совпадает с группой крови убитой, пошел к прокурору.

— Юрий Никифорович, вы не беседовали с Путоевым?

— Нет. Вчера возвратился поздно. Собираюсь зайти в милицию после обеда. А как ваши успехи?

— Никаких успехов, Юрий Никифорович, — хмуро ответил Глебов. — От тех доказательств, какие были, почти ничего не осталось.

И он доложил прокурору обо всех новых данных.

— Таким образом, остаются отпечатки пальцев на стакане и показания свидетеля Родина, — закончив докладывать, сказал Глебов. — Но ведь Путоев и сам не отрицает, что в тот вечер пил у них воду, только не помнит, из чего именно. Что же касается показаний Родина, то следственный эксперимент говорит одно: при данных обстоятельствах можно было с одинаковой вероятностью и опознать человека, и ошибиться. Собственно, Родин ведь и не утверждает, что видел именно Путоева. Он и на первом допросе сказал: «По-моему, это был кузнец Семен, потому что он часто выходил по ночам из дома Гармаш».

— Ну, а что же милиция? Что слышно о вещах?

— Ничего. Ждут пока эти вещи появятся на рынке. Но кто понесет их на рынок, когда, в городе только и разговоров, что об убийстве?

— Да… — неопределенно протянул Лавров и после долгой, напряженной паузы тихо, но решительно сказал: — Путоева надо освобождать, Олег Николаевич. А нам с вами это — наука. Вот что значит работать по одной версии!

— Да ведь вы, Юрий Никифорович, предупреждали меня. — Здесь — целиком моя вина… Помните…

— Все помню! — прервал Глебова Лавров. — Но я не предупреждать должен был, а доказать вам, что это недопустимо. Я просто не должен был позволить вам работать по одной версии!

Освободив Путоева из камеры предварительного заключения, Глебов еще раз допросил его. Теперь Путоев был оживлен, охотно отвечал на вопросы.

— Вы, извините, гражданин следователь, погорячился я в прошлый раз. Думал, нахально дело пришить хотите, обидно стало. Я ж два с лишним года уже на воле живу, спички ни у кого не взял, мозоли вот на руках от работы. И вдруг ни за что за решетку. Вам этого не понять, конечно, — добавил он, безнадежно махнув рукой.

Но Глебов понял. Еще тогда, на первом допросе, впервые встретившись с взглядом Путоева, он подсознательно почувствовал, что жгучая ненависть и презрение в глазах задержанного говорят о большой, тяжелой обиде.

Глебов спросил Путоева, не рассказывал ли он кому-нибудь из своих приятелей о том, что у Анны имеются деньги и к ней на квартиру часто приносят дорогие отрезы.

— Нет, никому я об этом не говорил, — сказал Путоев. — Ни к чему было…

Остаток дня Глебов потратил на составление обвинительного заключения по делу, которое он закончил несколько дней назад. Потом просмотрел еще два дела. По ним тоже надо было работать, но убийство Гармаш выбило следователя из обычного графика.

Приведя все в порядок и сложив дела в сейф, Олег Николаевич вышел из кабинета. Впервые за все эти дни он вовремя лег спать, порадовав этим и свою хозяйку-старушку, которую постоянно беспокоил, возвращаясь поздним вечером.

Утром Глебов и Лавров поехали к дому Гармаш, еще раз осмотрели двор, квартиру, побеседовали с дочерью убитой. Женщина была явно рада тому, что Путоев не является убийцей. Видимо, это снимало с ее души тяжелый груз вины перед покойной матерью.

Дополнительный осмотр места происшествия ничего не дал.

— Придется, Олег Николаевич, еще раз тщательно изучить дело и вещественные доказательства, — сказал Лавров. — Может быть, станет яснее, с чего начинать. Именно начинать! — подчеркнул он, — ибо все, что мы проделали, не подвинуло нас ни на шаг ближе к цели.

Глебов добросовестно просидел полдня за изучением дела, еще раз осмотрел вещественные доказательства, но ничего нового не нашел.

Убийство произошло в двенадцать часов ночи, в самом начале первого. Это было ясно из показаний всех свидетелей, которые слышали предсмертный крик потерпевшей. Женщина была убита железной полуосью, об этом говорили немые свидетели — вещественные доказательства: прилипшие к полуоси волосы принадлежали убитой, кровь на полуоси совладала по группе с ее кровью.

«Что еще можно сделать? Что?» — мучительно думал следователь, в который уж раз перелистывая аккуратно подшитый том, и, окончательно отчаявшись, решил зайти к прокурору.

— Я ничего не могу придумать, Юрий Никифорович, — признался он, дождавшись, когда следователь Багров закончил докладывать и вышел из кабинета. — Я знаю дело буквально наизусть, но совершенно не представляю себе, что же теперь предпринять?

— Вы, кажется, опять впадаете в панику, Олег Николаевич, — заметил Лавров, уловив в голосе Глебова нотки отчаяния. — Но ведь наша работа почти сплошь состоит из ребусов и загадок, которые нам задают преступники. Пора бы вам к этому привыкнуть.

Достав из сейфа какие-то бумаги и раскладывая их на столе, Лавров продолжал:

— Запомните одну простую истину: никакой самый хитрый и опасный преступник не может замести все следы преступления. И настоящий следователь обязательно найдет эти следы, если проявит необходимое терпение, настойчивость, проницательность…

Лавров говорил спокойно и убедительно. Глебов слушал его молча и с грустью думал о том, что сам он, со своим неуравновешенным характером, наверное, никогда не сможет стать «настоящим» следователем. Сколько дней он переживает, не спит по ночам, суетится, а что толку? Поверил в одну версию и завел дело в тупик. Сорвалась эта версия — размяк, как какой-то хлюпик. А Лавров?.. Он ведет себя так, будто ничего особенного не случилось. Все эти дни он, как обычно, занимался своей разносторонней работой: принимал участие в расследовании дела, успевал бывать на заседании исполкома, в горкоме партии, на предприятиях, беседовать с посетителями, разрешать текущие вопросы. Вот и теперь, разговаривая с Глебовым, он подбирает и аккуратно раскладывает печатные странички. Кажется, это лекция. Глебов слышал, как Лавров по телефону обещал кому-то, что в воскресенье в парке прочтет для молодежи лекцию о моральном облике советского человека.

— Вы меня слушаете, Олег Николаевич? — спросил Лавров, заметив, что Глебов, опустив голову, уставился отсутствующим взглядом в одну точку.

— Да, Юрий Никифорович.

Глебов поднял глаза, встретил внимательный, изучающий взгляд Лаврова и снова опустил голову. Он чувствовал себя, как мальчишка, не выучивший урока. Но Лавров не понял Глебова, по-своему истолковал его состояние.

— Вы, кажется, думаете, что я пичкаю вас прописными истинами? — сказал он. — Но я попытаюсь убедить вас в том, что и они нужны. Оставьте мне дело и вещественные доказательства. А утром в понедельник зайдите. Вместе подумаем, что можно сделать.

Оставив все материалы у прокурора, Глебов вернулся к себе в кабинет. Развернув большой лист бумаги с общим планом расследования других дел, вяло просмотрел его. Затем стал выписывать повестки свидетелям. Работа отвлекла его от мысли о неудаче. Прошел день. Покинув под вечер прокуратуру, Глебов направился в кино, надеясь рассеяться и избавиться от своей хандры.

Лавров же в конце рабочего дня вызвал секретаря и сказал:

— Мария Ивановна; отпустите машину. Я задержусь.

И, убрав со стола бумаги, положил перед собою принесенное Глебовым дело.

Зазвонил телефон, и Юрий Никифорович услышал обычное:

— Юра, ты скоро?

— Нет, Верочка! Часа через три, не раньше, — ответил он чуть виноватым голосом.

— Неужели даже в субботу нельзя прийти домой вовремя?! — голос жены дрожал от обиды.

Лавров представил себе, как она обиженная, сдвинув брови, стоит у телефона…

— Не сердись, маленькая, — ласково заговорил он. — У меня совсем неожиданная и срочная работа. Ты ведь тоже иногда уезжаешь к больным по ночам, я я жду. Не виновата же ты, что люди заболевают…

Лавров любил жену. На десятом году супружеской жизни он сохранил к ней юношескую нежность. Вера Андреевна была хирургом и, переехав на новое место, быстро нашла работу. Работала она много и с мужем виделась фактически только по субботам и воскресеньям, а в остальные дни — урывками. Оба чувствовали, что им не достает друг друга. Скучал по отцу и Сашка. «Ох, да я ж обещал его завтра в цирк сводить!» — вспомнил Лавров, положив трубку. Но на шесть часов вечера в городском парке была объявлена лекция. Впрочем, не страшно, в парк они могут пойти все вместе, а потом — в цирк…