Закончив осмотр квартиры, Глебов вместе с понятыми вышел. Во дворе, обнесенном высоким забором, было удивительно спокойно и тихо. Эта тишина казалась неправдоподобной, она не вязалась с обстановкой только что оставленной квартиры. Тщательно, но уже без прежнего увлечения Глебов осмотрел дом с наружной стороны, двор, постройки. Прогнав с забора забравшихся на него любопытных мальчишек, устало опустился на скамейку под развесистым орешником, где с протоколом в руках уже сидел Павлов.

— Пишите, — сказал Глебов, сняв фуражку и вытирая платком пот со лба. — «При осмотре дома с наружной стороны, а также во дворе и надворных постройках никаких следов не обнаружено…»

На крыльце показался Лавров.

— Олег Николаевич, вы закончили? Зайдите сюда и пригласите понятых.

Глебов встал и вместе с Павловым и понятыми пошел в дом.

— Что вы там нашли? — спросил Лавров.

— Ничего, Юрий Никифорович.

— Давайте вот тут кое-что добавим.

Лавров только что закончил читать протокол и остался доволен. Протокол был составлен полно и четко отражал все подробности осмотра. Упущены были только две детали: на плите Лавров обнаружил стакан с отпечатками пальцев, а на обрывках газеты, в которую была завернута полуось, название ее — «Известия» — и дату.

Глебов внес в протокол дополнение, прочел его вслух и дал подписать всем присутствующим.

«Черт возьми!.. Я же осматривал стакан!.. Ослеп я, что ли?» — мысленно корил себя молодой следователь, доставая из чемодана бечевку и два кусочка картона. Растянув бечевку на плите, он положил на нее кусочек картона, осторожно взял двумя пальцами за края стакан и поставил его на картон. Потом таким же кусочком картона накрыл стакан сверху, связал все это бечевкой, залил узелок расплавленным сургучом и поставил на нем оттиск своей металлической печати. Окончив, он отнес стакан на окно, где уже лежали упакованные и подготовленные им для изъятия вещественные доказательства: крошечная пробирка с кровью потерпевшей, окурок, волосы, кровь, кусочки угля, снятые с полуоси, и пустая пачка от папирос «Беломорканал».

— Полуось можно брать, Юрий Никифорович? — спросил он Лаврова.

— Да, я уже все осмотрел, — ответил тот, дымя папиросой и, видимо, что-то усиленно обдумывая. Потом швырнул папиросу в открытое окно и подошел к эксперту, который натягивал резиновые перчатки, готовясь вскрывать труп, уже перенесенный на стол и раздетый с помощью двух приглашенных участковым уполномоченным женщин-соседок.

— Вы знаете, Петр Иванович, ведь удар был нанесен левой рукой! — решительно сказал Лавров.

Глебов встрепенулся и, быстро обернувшись к Лаврову, хотел было сказать, что это безусловно так и что сам он пришел к такому же выводу. Но он промолчал: вдруг не поверят и подумают, что он, стараясь казаться умнее, присваивает себе чужие мысли? Ругая себя за нерешительность, помешавшую ему раньше высказать эту мысль, Глебов молча слушал Лаврова, который излагал эксперту свои соображения, в точности совпадающие с гипотезой Глебова.

«Ко мне далее и не обращается», — с горечью подумал Глебов.

Эксперт согласился с Лавровым и сказал, что отметит эту мысль как предположительную в акте.

Поставив полуось к окну, где лежали вещественные доказательства, Глебов подошел к столу и молча стал наблюдать за работой медика. Лавров снова закурил и, расхаживая по комнате, о чем-то думал. Присутствовавшие в комнате женщины следили за работой эксперта со смешанным выражением страха и любопытства на лицах.

Щеголеватый шофер не выдержал:

— Я вам больше не нужен? — спросил он Глебова.

— Нет, нет! — ответил следователь. — Можете ехать. Спасибо вам…

Лавров подошел к женщинам.

— Вы знали убитую?

— Соседи мы, — ответила одна из них и повторила Лаврову все то, что уже говорила Глебову.

— Дочь потерпевшей вызвали? — спросил Лавров, обращаясь к Павлову.

— Да. Телеграмму отправили еще с утра.

— Петр Иванович, мы, пожалуй, поедем, — обратился Лавров к эксперту, когда тот уже заканчивал свою работу. — Кажется, все ясно.

— Да, конечно. Акт вскрытия я вам завтра пришлю, — ответил тот, не отрываясь от дела.

— Товарищ Павлов, организуйте, пожалуйста, охрану квартиры до приезда дочери убитой. У вас есть какие-нибудь данные?

— Пока ничего существенного, товарищ прокурор, — ответил за Павлова Сердюк. — Весь день заняла «официальная часть» (так Сердюк иронически именовал составление протокола осмотра и вообще всяких бумаг, которые он, «оперативник», сильно недолюбливал). — Но завтра к утру что-нибудь раздобудем.

— Во всяком случае, дочь убитой, вероятно, к утру будет? — спросил Лавров. — А что с вашим начальством? Ни Орешкина нет, ни начальника уголовного розыска?

— Вы наше начальство еще плохо знаете, товарищ прокурор, — ответил Сердюк. — Полковник вообще не имеет привычки на происшествия выезжать, а сегодня и Романову ехать запретил. «Пусть, — говорит, — сами попробуют убийство раскрыть».

«Нет, голубчик, так у нас дальше дело не пойдет, — подумал Лавров. — Завтра же вместе со спецдонесением об убийстве отправлю представление прокурору края».

Попрощавшись с экспертом и понятыми, Лавров вышел на крыльцо и спросил Сердюка:

— Кто здесь участковый?

— Я, товарищ прокурор, — отозвался идущий сзади Карпенко.

— Где можно поработать, чтобы не возвращаться в прокуратуру? Поздно уже. Пока доберешься туда, будет часов восемь.

— Да вот тут недалеко контора… Пойдемте, я вас проведу.

Глебов вышел на крыльцо последним.

— Юрий Никифорович! — крикнул он. — Вещественные доказательства отвезти в прокуратуру?

— Нет, кое-что нам может понадобиться, — ответил Лавров и, дождавшись Глебова, взял у него следственный чемодан.

— Там еще полуось, — сказал следователь, придерживая рукой сверток с вещественными доказательствами и собираясь за нею вернуться.

— Да идите, я возьму ту железяку, — произнес Карпенко и пошел к дому.

Глебов облегченно вздохнул. Он боялся, что не сможет преодолеть дурноту, если еще раз войдет в комнату. Он был очень утомлен. Длительное нервное напряжение, духота и, наконец, просто физическая усталость сделали свое. К тому же он с утра ничего не ел, как, впрочем, и все другие. Но «все другие», видимо, чувствовали себя нормально. Во всяком случае, ни у Лаврова, ни у работников милиции Глебов не заметил признаков особого утомления. И уж, конечно, ни одного из них не мутило во время вскрытия трупа — в этом Глебов был убежден.

Сознание своей слабости подавляло его. Шагая по дороге рядом с Лавровым и слушая мягкий с украинским акцентом говор Карпенко, Глебов устало думал о том, что, несмотря на призвание и любовь к своей профессии, он, наверное, никогда не сможет стать хорошим следователем: на каждом шагу дает себя знать излишняя впечатлительность, неуверенность, на каждом шагу подстерегает паническая мысль: «Не смогу…»

— Вот что, товарищ Карпенко, — сказал Лавров, — пригласите к нам для начала трех-четырех соседей убитой и близких приятельниц ее дочери, если такие окажутся поблизости. Вы сами-то знаете эту семью?

— Да я всех тут знаю, — ответил Карпенко. — Бабка Гармашиха, вы ж сами видели, старая совсем, а дочка одна живет, муж ее во время войны бродил. Работает в швейной мастерской, да еще и дома шьет. Бабы говорят, что она такая портниха, что со всего города до ней идут. Фининспектор два раза наведывался, да все попусту, не нашел ничего. Ловкая бабенка! А так, по семейному, за ней плохого не замечалось, соблюдала себя. Вот только месяца три как с кузнецом стала знаться, жинка его ей тут недавно разгон учинила.

— А что за человек этот кузнец? — поинтересовался Лавров.

— Недавно из заключения пришел. Восемь лет отсидел за убийство. Я думаю, не его ли это работа? — показав головой на дом убитой, добавил Карпенко и поднялся с дивана. — Ну, я пошел.

— Да, вот еще что, — остановил его Лавров, — может быть, вам удастся узнать, кому принадлежит эта вещь? — и он указал на лежавшую на столе полуось.