Если б и все ваши люди могли, как вы, понять всю важность данного

нам поручения! Ах, сержант Лонг, я уверен, что если б я дал вам даже

невозможное приказание...

— Нет такого приказания, которое было бы невозможно исполнить, господин лейтенант.

— Как, а если б я вам приказал отправиться на северный полюс?

— Я поехал бы, господин лейтенант.

— И вернуться назад! — сказал улыбаясь Джаспер Гобсон.

— Я вернулся бы, — ответил просто сержант Лонг.

Во время этого разговора между лейтенантом Гобсоном и его сержантом, Полина Барнетт и Мэдж также вели беседу. Собаки теперь бежали

тише, спускаясь с горы. Обе женщины, укутанные в меховые капоры и

медвежьи шубы, с любопытством рассматривали бледные очертания горизонта, изучая мало знакомую им природу севера. Отряд оставил далеко

за собою возвышавшиеся на берегу Невольничьего озера холмы, покрытые

искривленными деревьями. Впереди, уходя вдаль, развертывалась бесконечная

снежная равнина. Иногда птица нарушала своим пением или

полетом это торжественное безмолвие. Пролетала, сливаясь с белизною

снега, стая лебедей, покидавшая север. Их можно было заметить только

во время полета, когда же они опускались на снег, то до того сливались

с ним, что самый зоркий глаз не мог бы их заметить.

— Что за удивительная страна! — говорила Полина Барнетт. — Какая

разница между этой северной природой и зелеными равнинами Австралии!

Помнишь, милая Мэдж, какая жара одолевала нас на берегах залива

Карпентария? Помнишь это знойное синее небо, без единого облака?

— Нет, дочь моя, я не обладаю даром так все запоминать, как ты.

У тебя удерживаются все впечатления, у меня они забываются.

— Как, Мэдж! — воскликнула Полина Барнетт, — ты забыла тропическую

жару Индии и Австралии? У тебя не осталось в памяти, какие мы

испытывали мучения, когда у нас не было воды в пустыне, как солнце

жгло нас до самых костей, как даже ночью мы не испытывали облегчения?

— Нет, Полина, нет, — ответила Мэдж, укутываясь плотнее в мех,—

я ничего не помню! Как мне помнить эту жару и муки жажды, когда мы

Сани опрокинулись.

сейчас окружены льдом, и мне достаточно опустить руку из саней, чтобы

захватить полную горсть снега! Ты мне говоришь о жаре в то время, как

мы дрожим от холода. Ты вспоминаешь о палящих лучах солнца, когда

у меня от солнца не тает даже лед на губах! Нет, дочь моя, не уверяй

меня, что где-нибудь существует жара, не утверждай, что я когда-то жаловалась

на жару: я тебе не поверю!

Полина Барнетт не могла удержаться от улыбки.

— Тебе, верно, очень холодно, бедная моя Мэдж? — проговорила она.

— Признаться, мне очень холодно, но не скажу, чтоб эта температура

мне не нравилась. Даже напротив. Климат здесь должен быть очень

здоров, и я уверена, что буду себя прекрасно чувствовать в этой части

Америки. Это положительно прекрасная страна!

— Да, Мэдж, страна восхитительная! Мы еще не видели всех чудес, которые в ней находятся. Но подожди, дай нам доехать до Ледовитого

океана, дай наступить зиме с ее снежным покровом, с ее гигантскими

льдинами, с ее бурями, северными сияниями, долгою шестимесячною

ночью, и ты тогда поймешь, как разнообразна и богата природа.

Так говорила увлекаясь миссис Барнетт. На этом далеком севере, в

суровом климате фантазия заставляла ее замечать лишь одни красоты

северной природы и создавать поэтические картины. Но Мэдж, как более

положительная женщина, отдавала себе полный отчет в предстоящих им

во время путешествия опасностях и в лишениях, которые им придется

испытать во время зимовки в тридцати градусах расстояния от полюса.

Действительно, сколько людей погибло в этом суровом климате, в

борьбе с лишениями, с физическими и моральными мучениями! Правда, отряду Джаспера Гобсона не было поручено достигнуть непременно самых

высоких широт земного шара. Они, понятно, не должны были достигнуть

полюса и итти по следам Парри, Росса, Мак-Клура, Кане, Мортона. Но

за полярным кругом все опасности и лишения уже одинаковы. Гобсон

вовсе не намеревался перейти за семидесятую параллель, но ведь Франклин

со своими несчастными спутниками погиб от холода и голода,

не перейдя даже за шестьдесят восьмую параллель северной широты!

В санях, занимаемых мистером и миссис Джолифф, разговор был совсем

иного рода. Может быть, капрал выпил на прощанье немного больше

обыкновенного, так как он решался противоречить своей супруге, что

случалось с ним лишь при исключительных обстоятельствах.

— Нет, дорогая, — говорил капрал, — нет, бояться вам нечего! Ведь

я — чорт возьми — умею управлять даже лошадьми, не то что этими собаками!

— Я не сомневаюсь в твоем умении, — отвечала миссис Джолифф, —

я только советую тебе умерить немного свой пыл. Смотри, ты уже впереди

всех, и я слышу, что лейтенант Гобсон кричит, чтобы ты занял

назначенное твоим саням место.

— Пусть себе кричит, пусть кричит.

И капрал еще подогнал собак концом своего длинного кнута.

— Осторожнее, Джолифф! — повторяла его жена. — Не гони так! Ведь

теперь начинается спуск!

— Спуск!— вскричал капрал. — Вы называете это спуском, миссис

Джолифф? Это подъем, а не спуск.

— Я тебе говорю, что мы спускаемся с горы!

— А я утверждаю, что мы едем на гору. Видите, как собаки тянут?

Но сколько он ни уверял, собаки вовсе не тянули. Спуск, напротив, был очень заметен. Сани летели с головокружительной быстротой и уже

немного опередили всех. Мистера и миссис Джолифф подбрасывало немилосердно.

Толчки от неровности почвы делались все ощутительнее.

Супруги сталкивались, их подбрасывало то вправо, то влево. Но капрал ничего

не хотел слушать: ни предостережений жены, ни крика лейтенанта

Гобсона. Лейтенант, понимая опасность такой бешеной езды, стал сам

подгонять своих собак, чтобы догнать неосторожных ездоков, а за ним и

все остальные сани понеслись с такой же быстротой, боясь отстать.

Капрал несся все быстрее и быстрее. Эта быстрота его опьяняла. Он

жестикулировал, кричал, размахивая кнутом, как настоящий спортсмен.

— Замечательно удобный кнут! — приговаривал он. — Как эскимосы

им великолепно орудуют!

— Но ведь ты не эскимос! — вскричала миссис Джолифф, тщетно

стараясь удержать мужа за руку.

— Я всегда утверждал, — продолжал капрал, — что эскимосы умеют

кончиком кнута задеть собак за какое угодно место. Они могут даже оторвать

кнутом кончик уха, если им заблагорассудится. Сейчас попробую это

сделать.

— Не пробуй, Джолифф, не пробуй! — кричала его жена, испуганная

почти до обморока.

— Не бойтесь, мисисс Джолифф, не бойтесь! Я только накажу вот

эту пятую справа, чтоб она не упрямилась. Вот ей!..

Но, должно быть, капрал не был еще вполне эскимосом и не особенно

умел управлять кнутом, так как кнут, развернувшись со свистом

во всю длину, почему-то не задел ни одной собаки, а обвился вокруг

шеи самого мистера Джолиффа и сбил с него шапку. Возможно, что не

будь этой шапки, капрал оторвал бы кончик собственного уха.

В ту же минуту собаки бросились в сторону, сани опрокинулись, и

супруги вылетели в снег. К счастью, снегу было много, и они не пострадали.

Но какой позор для капрала! И как на него посмотрела его жена!

А какие упреки ему пришлось выслушать от лейтенанта Гобсона!

Сани подняли, но было решено, что управление ими (как, впрочем, и

всем остальным) будет отныне принадлежать миссисс Джолифф.

Пристыженный капрал должен был согласиться, и прерванное путешествие

возобновилось.

В продолжение следующих двух недель не случилось ничего особенного.