«Забастовки стали таким обычным явлением, что люди перестали даже спрашивать о причинах, из-за которых они возникали. Со времени большого кризиса 1873 года забастовки происходили почти непрерывно то в одной, то в другой отрасли промышленности. Можно сказать, что случаи, когда рабочие одной и той же промышленной отрасли продолжали свою работу непрерывно в течение не скольких месяцев подряд, стали исключением».
Многие забастовки носили политический характер:
«Трудящиеся массы очень быстро и широко прониклись глубоким недовольством своим положением и мыслью, что оно может быть значительно улучшено, если только знать, как приняться за это дело».
Социализм твердо значился в повестке дня как в Америке, так и в Старом Свете, и, как писал Энгельс в 1886 году:
«Последний буржуазный рай на земле быстро превращается в чистилище, и от превращения в ад, подобный Европе, его сможет удержать лишь бурный темп развития едва оперившегося американского пролетариата».
Таков был фон событий, на котором возникла книга «Через сто лет»: монополии, подкупы и спекуляция, жестоко подавляемые забастовки, мир Рокфеллеров и Карнеги и мучеников Хаймаркета, незаконно осужденных в 1886 году после взрыва в Чикаго бомбы, провокационно подложенной полицией. В родной для Беллами Новой Англии промышленность расширялась, одновременно забрасывались большие площади сельскохозяйственных земель.
Беллами, мягкому человеку академического склада, не участвовавшему непосредственно в движении рабочего класса, «все это насилие, алчность и эгоистический конфликт» казались чрезвычайно дурного вкуса, они представлялись ему неразумными и грубыми, а в социализме его больше всего привлекали именно изящность и разумность. Торжество социализма должно было быть торжеством абстрактного разума, а не революционного класса.
«Несмотря на свою форму фантастического романа, — пишет Беллами, — «Через сто лет» представляет собой самую серьезную попытку предсказать следующую стадию промышленного и социального развития человечества, основываясь на принципах эволюции».
В начале книги Беллами объясняет, что он понимает под принципами эволюции. Его герой, Джулиан Уэст, после летаргического сна пробуждается в новом, преображенном, социалистическом Бостоне в 2000 году. Его хозяин и ментор д-р Лит, всегда готовый все объяснять необычайно пространно, рассказывает ему, как происходило изменение:
«В начале прошлого столетия эволюция завершилась полной консолидацией всего капитала нации. Промышленность и торговля страны перестали находиться в руках группы безответственных корпораций и синдикатов частных лиц, использовавших их как им заблагорассудится и только ради своего обогащения, и были доверены единому синдикату, представляющему весь народ, чтобы он управлял ими в общих интересах и ко всеобщей выгоде. Нация превратилась в одну огромную деловую корпорацию, которая поглотила в себе все другие корпорации; она стала единственным капиталистом, занявшим место всех других, единственным нанимателем, конечной монополией, в которую влились все прежние и менее крупные монополии, монополией, в прибылях и выгодах которой участвовали все граждане…»
«Такая изумительная перемена, какую вы описали, — сказал я, — не могла произойти, конечно, без страшного кровопролития и огромных потрясений?»
«Напротив, — ответил д-р Лит, — не было никакого насилия. Это изменение предвидели заранее. Общественное мнение было вполне подготовлено к нему, и его одобрял весь народ. Противиться перемене нельзя было ни силой, ни доводами».
Мы видим здесь очень раннее и соответственно очень наивное изложение ставшей теперь очень распространенной теории сверхимпериализма, состоящей в том, что монополистический капитал, устранив конкуренцию, механически и безболезненно превратится в свою противоположность. В Утопии Беллами социализм неизбежно принимает механистический уклон. Голое уравнение во всем, почти военная регламентация труда, бюрократическая организация, суровость жизни, ценность, приписываемая механическим изобретениям, совершаемым ради самих изобретений, — таковы некоторые из его «предвидений», — все это свидетельствует о том, что он не сумел понять качественной разницы между капитализмом и коммунизмом. По мысли Беллами, в 2000 году все будут жить примерно так, как обеспеченные круги средней буржуазии жили в Бостоне в 1886 году.
Это, пожалуй, в той же мере, как и положительные стороны книги «Через сто лет», принесло ей исключительный успех. В тот период, когда интеллигенция и еще очень многочисленные мелкие производители чувствовали себя стиснутыми между трестами и воинствующим рабочим движением, им был предложен «Прогресс без горя и слез», социализм, не требовавший от них того, чтобы они примкнули к одной из сражающихся сторон. Беллами очень старательно отмежевался от движения рабочего класса — «последователей красного флага», как он называл революционеров:
«Они [революционеры] не принимали никакого участия в нем [в изменении], разве что мешали ему, — ответил д-р Лит. — Они все время препятствовали ему очень действенно, потому что их высказывания вызывали такое отвращение в народе, что он уже не хотел слышать ни о каких социальных реформах, хотя бы самых разумных».
Популисты и гренджеры, пытавшиеся организовать фермеров и мелкий люд против трестов, достигли как раз тогда наибольшего влияния; несколько лет спустя, при Брайане, они едва не подчинили себе демократическую партию. Главное — это народ, а не тресты, человек, а не деньги — таковы были самые популярные тогда лозунги. Для такой аудитории Беллами был чем-то вроде пророка, так как он окрасил в научный и эволюционный цвет то, что, в сущности, было безнадежной попыткой остановить наступление монополий путем возвращения к более примитивному порядку вещей. Книга его, кроме того, обладает рядом достоинств: несмотря на ее стиль, кажущийся нам сейчас невыносимо торжественным и претенциозным, в ней немало глубоких высказываний и острой, сокрушительной критики установлений и последствий капитализма. И уж, во всяком случае, она предлагает какие-то более цивилизованные нормы жизни, чем капиталистические, и привлекает внимание к возможности покончить с конкуренцией и заменить ее гуманным сотрудничеством в бесклассовом обществе, как бы ни было натянутым изображение автором этого общества.
Вследствие всех этих причин, а также потому, что в тот момент горячо воспринималась любая книга, сулившая какие-то надежды, успех, выпавший на долю книги «Через сто лет», превзошел все, на что мог рассчитывать Беллами. В Америке было распродано несколько сот тысяч экземпляров за короткий период. В 1891 году появились переводы на голландский, итальянский, французский, немецкий и португальский языки. Английское издание, выпущенное в 1889 году, привлекло к себе не меньше внимания, чем американское. В Соединенных Штатах на Беллами стали смотреть, как на творца социализма, и признали за лидера политической партии, чьей целью было осуществление на практике его утопии «Через сто лет». Даже в Англии, где социализм имел более длинную историю, где лучше знали марксизм, существовала сильная тенденция признать авторитетность изображенной Беллами картины жизни при социализме.
Это и заставило Уильяма Морриса подвергнуть обстоятельной и развернутой критике произведение Беллами, что он и сделал в журнале Социалистической лиги «Общее благо» в номере от 22 января 1889 года. Я привожу его оценку полностью, потому что, как мне кажется, в ней очень правильно поставлен вопрос о Беллами и объясняется точка зрения Морриса не только на этого автора, но и на природу социалистического общества вообще, а кроме того, потому, что о ней мало знают, да она и трудно доступна современным читателям. После нескольких общих замечаний Моррис пишет следующее:
«Эта книга произвела такое впечатление на социалистов и несоциалистов, что «Общее благо» должно, как нам кажется, уделить ей внимание. Прежде всего, потому что это — «утопия». Предполагается, что она рассказывает о 2000 годе и описывает состояние общества после постепенной и мирной революции, осуществившей социализм, который для нас представляется, по существу, лишь вступившим в начало своего воинствующего периода. «Через сто лет» тем более заслуживает упоминания, что в книге такого рода заключена опасность — опасность двоякого рода. Найдутся люди, которым ответ, данный в ней на вопрос: «Как будем мы тогда жить?» — покажется приемлемым и удовлетворительным, и другие, для которых он будет и неприемлемым и неудовлетворительным. Для первых опасность заключается в том, что они, согласившись с книгой, примут ее со всеми ее неизбежными ошибками и заблуждениями (а книга такого рода должна ими изобиловать), считая, что тут даны исчерпывающие описания фактов и правила, по которым надо действовать, и, таким образом, их усилия будут направлены на ложный путь. Для вторых эта опасность заключается в том, что если это люди ищущие или молодые социалисты, то они, также приняв умозаключения книги за непреложные, скажут: «Если это социализм, мы не станем помогать тому, чтобы он восторжествовал, так как он не оставляет для нас никакой надежды…».
Взгляды Беллами можно назвать чисто современными, неисторическими и нехудожественными; придерживающийся их (если он социалист) может быть совершенно доволен современной цивилизацией, при условии, что будут устранены несправедливость, бедность и ущерб, который ей наносит классовое общество, а это кажется ему вполне возможным. Единственным идеалом жизни для такого человека может быть только жизнь теперешнего трудолюбивого интеллигента из средних классов, лишь очищенная от их преступного пособничества монополистам и ставшая независимой, вместо того чтобы быть, как теперь, паразитической…
Поскольку автор мирится с современной жизнью в значительной ее части, совершенно естественно, что он считает возможным такой переход к социализму, при котором не понадобится разрушать старое общество или даже его тревожить: достаточно будет дать крупным частным монополиям, представляющим столь характерную черту современности, достичь полного развития. Беллами полагает, что они должны неизбежно слиться в одну большую монополию, в которую войдет весь народ, и что она станет действовать на пользу всех граждан…
Легко выполнив это великое изменение путем совершенно мирным и фантастическим, автор излагает свой план устройства жизни. Она организована, надо признать, здорово. Его проект можно назвать государственным коммунизмом, действующим на базе национальной централизации, доведенной до предела.
Лежащий в основе этой схемы порок состоит в том, что автор не мог представить себе что-либо большее, чем структуру общества и что, вполне естественно, он подразумевает существование в обществе будущего (в обществе, по его словам, не знающем бесполезных растрат труда) того страха голодной смерти, который является неизбежным спутником общества, где две трети или даже большая доля труда действительно тратится бесполезно. Он утверждает, что каждый волен выбирать себе род занятий и что труд никому не в тягость, но в то же время создает впечатление, что существует огромная армия людей, тщательно обученная и понуждаемая каким-то таинственным роком стремиться производить как можно больше товаров для удовлетворения любого каприза, могущего возникнуть в обществе, каким бы расточительным и нелепым он ни был.
В качестве примера можно указать на то, что каждый начинает серьезный производственный труд с 21 года, сначала работая в течение трех лет в качестве чернорабочего, после чего выбирает себе специальность, чтобы проработать в ней до 45 лет; в этом возрасте он прекращает всякое занятие и свободно развлекается (ему предоставлена возможность просвещаться, если он еще на это способен). О боги! Представьте себе человека 45 лет, резко и по принуждению обязанного изменить все свои привычки!..
Короче говоря, Беллами неспособен изобрести для нас ничего лучшего, чем жизнь машины. Поэтому не приходится удивляться тому, что единственное, посредством чего он рассчитывает сделать труд терпимым, — это уменьшение его количества путем постоянного и непрекращающегося изобретения новых и новых машин.
Я полагаю, что идеал будущего должен заключаться не в снижении человеческой энергии путем сокращения труда до минимума, а в уменьшении его тягостности, в том, чтобы бремя его почти не ощущалось… Вот почему в этой части своего плана г-н Беллами напрасно хлопочет, отыскивая (заведомо безнадежно) какой-нибудь стимул для труда, чтобы заменить страх голода (который в настоящее время является нашим единственным побудителем), так как — и вряд ли это нужно слишком часто повторять — истинным стимулом для счастливого и полезного труда должна быть радость, исходящая из самого труда…
Следует указать на то, что есть такие социалисты, которые думают, что проблема организации жизни и необходимого труда разрешается путем гигантской централизации, которая действует словно по волшебству и за которую никто не несет ответственности; тогда как, наоборот, необходимо будет сделать административные единицы достаточно мелкими, чтобы каждый гражданин чувствовал себя ответственным за самые мелкие частные вопросы этой проблемы и был заинтересован в их разрешении[74]; каждый отдельный человек не может рассчитывать на то, что эта жизненно важная проблема будет решена за него какой-то абстракцией, называемой Государством, а должен решать ее при сознательном сотрудничестве с другими. Разнообразие жизни в такой же мере является целью истинного коммунизма, как и равенство жизненных условий, и лишь соединение того и другого приведет к подлинной свободе… И, кроме того, искусство, в самом широком и правильном смысле этого слова, не является лишь случайным придатком к жизни, без которого может обойтись свободный и счастливый человек, а служит необходимым и нужным инструментом для человеческого счастья».
