Вряд ли можно ожидать, чтобы после всего перечисленного у Сэмюэля Готта осталось что сказать об экономической и политической организации жителей Новой Солимы; и действительно, эти вопросы почти совершенно обойдены в книге. Мы вправе заключить, что там имеются классы и частная собственность, богатство уживается с бедностью, подобно тому, как это было и во вполне реальных странах того времени.

Однако «Новая Солима» отнюдь не является пределом измышлений писателя-пуританина, давшего полную волю своему воображению. За примером недалеко ходить: сошлемся хотя бы на Джона Сэдлера. Его «Ольбия — недавно открытый Новый остров» — была напечатана в 1660 году и никогда впоследствии, насколько я мог установить, не переиздавалась. Титульный лист обещает описание «религии и религиозных обрядов; законов, обычаев и правил; нравов и языка». Книга начинается с того, как попавший в шторм корабль, на борту которого находится паломник, отклоняется от своего курса. В дальнейшем корабль терпит крушение у скалистого островка. Паломника спасает отшельник. Едва поблагодарив его, паломник начинает жаловаться на то, что он «ничтожнейший предмет гнева Создателя». Затем следует 380 страниц утешений и поучений отшельника. Значительная часть его речей посвящена изложению числового мистического учения. Следующий отрывок дает довольно точное представление о его характере:

Книга обрывается, оставшись, очевидно, незаконченной, но удалось ли когда-нибудь Сэдлеру завершить свой труд и описать законы, обычаи и правление ольбиян — сказать трудно. Можно предположить, хотя это и маловероятно, что такой утопический шедевр еще лежит где-либо в старинной библиотеке или шкафу, в ожидании своего исследователя. Надо думать, что в 1660 году политическая атмосфера была неблагоприятна для печатания каких-либо рассуждений о наступлении тысячелетнего царства Христова. Эта любопытная книга вызывает подлинный интерес потому, что она является образчиком тех диких нелепостей, до которых додумывались к концу периода Республики, и того, как их пытались уложить в рамки утопии. Печать упадка на всех этих произведениях в точности соответствует политическому разложению и банкротству политических партий и движений левого лагеря в последние годы Республики.

Помимо божественной власти, проявлявшейся через людей, существовала и человеческая власть, непосредственно влиявшая на события, поэтому было бы большой ошибкой как принимать всех деятелей английской революции за религиозных фанатиков, так и недооценивать роль религиозного фанатизма в тот период. Помимо «людей Пятого царства» и энтузиастов наступления тысячелетнего царства Христова были и трезвые политические теоретики мирского направления, такие люди, как Уолвин, Петти, Айртон, Вэн, а среди писателей-утопистов — Сэмюэль Гартлиб и Джеймс Гаррингтон. Содержание их утопий — «Макарии» и «Океании» — совершенно конкретное и носит сугубо политический характер. Эти утописты прекрасно отражают некоторые основные тенденции эпохи.

В этих двух утопиях элемент вымысла сведен к голой схеме. Если Мор, и в значительно меньшей степени Бэкон, интересовались не только формальной структурой своих образцовых государств, но и уровнем жизни их жителей, то для Гартлиба и Гаррингтона сказочная форма послужила лишь удобным предлогом для изложения своих образцовых конституций. В этих Утопиях нет народа, а есть только установления. «Макария» и «Океания» относятся к промежуточному типу между «Утопией» и такими попытками разработать конституцию, как «Народное соглашение». Как и последнее, «Макария» и «Океания» разработаны своими авторами до степени практических схем, пригодных для немедленного применения в Англии. Это отсутствие элемента вымысла, вероятно, является главной причиной того, что эти утопии теперь так основательно забыты: поскольку условия, на которые они откликались, исчезли, постольку и они утратили всякий аромат и цвет.

Следует считать вполне закономерным, что в периоды нарастания революции, когда назревают большие перемены, характер утопии должен быть более практическим, сказочный элемент должен занимать в них меньше места, чем во времена, когда авторы-утописты мало надеялись на возможность их осуществления. Английская революция, как и другие буржуазные революции, вызвала обильный поток проектов конституций, причем некоторые из них были применены на практике. Причина такой тщательной разработки конституционных схем во время буржуазной революции, характерной и для Америки и для Франции, заключается в их двойственном и двусмысленном характере. Буржуазная революция всегда представляет собой результат действия комбинации классовых сил. Буржуазия втягивает в борьбу под стягом освобождения от привилегий значительную часть неимущих классов. В результате, как только пройдет первая стадия, начинается борьба между теми, кто хочет ограничить революцию уничтожением феодальных привилегий и королевского абсолютизма, и теми, кто стремится ее продолжать, чтобы уничтожить или ограничить власть имущих, без чего недостижима та демократия, во имя которой борются массы.

Отсюда возникает стремление подвести итоги и закрепить достигнутое в писаной и неотменяемой конституции. Ее обычно вырабатывают имущие люди, видящие в ней оплот против дальнейшего демократического наступления, хотя в некоторых случаях, как в упомянутом «Народном соглашении», инициатива принадлежит левому крылу, неуверенному в прочности своих успехов и стремящемуся хоть таким путем закрепить их и оградить от посягательств. Однако, как правило, именно правые партии и партии центра стремятся установить незыблемый и абсолютный закон, не допускающий никаких дальнейших изменений, кем бы они не предлагались. Таким образом, на практике достигалось, например в Англии, временное равновесие, пока не устанавливался порядок, отвечающий подлинному соотношению классовых сил.

Ключевым вопросом был вопрос о собственности. Буржуазия боролась за установление абсолютного права частной собственности против посягательств королевской власти и менее ясно выраженных, но зато более ограничивающих концепций феодализма; поэтому в первый период революции стремление буржуазии к абсолютному праву владеть и пользоваться своей собственностью имело объективно прогрессивный характер. На второй стадии, когда низшие слои средних классов оказывали давление, требуя более широкой демократии и завершения революции, право собственности становилось стеной, за которой прятались богатые, чтобы противостоять требованиям левеллеров. В прениях в Патни, отрывок из которых послужил и эпиграфом к этой главе, Айртон, наиболее дальновидный теоретик лагеря собственников, говорил следующее:

Рейнборо возразил на этот довод, прямо ссылаясь на права человека: