В драконий дворец медуза вернулась ни с чем, за что ее немедленно постигло наказание:

И чтобы у читателя не осталось сомнений, царица

Значит, все-таки помню. Это было в 1916 году, в разгар войны. Именно в Люцине я много рисовал. Солдаты, бегущие в штыковую, военные корабли. Мое тождество с тем мальчиком трудно себе представить — оно на грани веры в переселение душ.

Хотя нет, я по-прежнему ощущаю страсти, которые пробудила во мне жившая на другом берегу реки семья — тоже польские беженцы. Желанное «там», ибо у них всё было другое — заманчивое, прекрасное, лишь бы только тамошние дети захотели со мной поиграть. И крики, когда бабка Милошо́ва силой утаскивала меня домой.

Я никогда не задумывался над тем, где находится Люцин, — он просто был частью наших путешествий по России, — до тех пор, пока мне не попался в руки «Путеводитель по Литве и Белоруссии» Наполеона Роубы, изданный в 1909-м и перепечатанный в 1995 году. И там я нашел Люцин вместе с множеством других знакомых мне местностей былой Речи Посполитой. Иными словами, отправляясь на Восток, мы все еще оставались дома.

Я обязан ему значительной частью моего политического образования благодаря журналу «политикс», который он издавал в Нью-Йорке в 1943–1949 годах. Дуайт был яркой личностью и играл очень важную роль в нью-йоркской интеллектуальной среде, где выделялся тем, что был WASP — White Anglo-Saxon Protestant. Он получил отличное образование в элитарной школе, а затем в Йеле и был фантастически начитанным. В молодости — это было в тридцатые годы — блеснул как автор и постоянный сотрудник журнала крупных капиталистов «Форчун», что не помешало ему в поисках собственных убеждений — впрочем, этим он занимался всю жизнь. В Америке времен Великой депрессии почти никто из образованных людей не верил в жизнеспособность капитализма, который казался обреченным на вымирание. Программу Рузвельта, так называемый new deal, левые интеллектуалы считали не более чем полумерой. Повсеместной была вера, что заря человечества взошла вместе с русской революцией. Нью-Йорк смотрел на Восток, хотя после московских процессов и мексиканской деятельности Троцкого в городе увеличилось число троцкистов, которые вели борьбу со сталинистами. Приблизительно то же самое происходило в охваченной кризисом Европе с той лишь разницей, что там в 1933 году, после поражения сильнейшей коммунистической партии и прихода к власти Гитлера, появились новые аспекты. Правда, тогда никто еще не знал о тайном сотрудничестве Гитлера со Сталиным, начавшемся сразу после переворота в Германии. Дуайта Макдоналда интересовали условия истинной социалистической революции, и в этом отношении он соглашался с Троцким. Однако он уделил мало внимания явлению немецкого тотализма, к тому же сделал это слишком поздно. Впрочем, будучи пацифистом, а впоследствии противником вступления Америки в войну, он путался в противоречиях. Эти противоречия, которыми изобилует его карьера публициста, можно считать ценой, заплаченной за абсолютно независимую позицию, возможную, пожалуй, только в Америке.

История взглядов Макдоналда более или менее совпадает с историей нью-йоркского троцкизма. Несколько лет он вместе с Филипом Равом и Уильямом Филлипсом был редактором «Партизан ревью» — в то время журнал применял к политическим и литературным явлениям метод марксистского анализа, хотя и далекий от ортодоксальности. Потом Дуайт и «ребята» разошлись во мнениях. В отличие от долговечного Филлипса, который сейчас, когда я пишу эти строки, жив и по-прежнему редактирует все тот же журнал, Филип Рав умер довольно молодым. Как пишет в своих воспоминаниях о нем Мэри Маккарти (его любовница), он остался марксистом до самой смерти. После разрыва с «Партизан ревью» Макдоналд начал издавать свой собственный журнал «политикс». Его жена Нэнси, с которой он вступил в брак незадолго до войны, принимала деятельное участие в помощи испанским беженцам. Она унаследовала большое состояние и финансировала «политикс», а кроме того, занималась технической стороной журнала в их квартире на Десятой авеню.

Постепенно Дуайт вынужден был смириться с мыслью, что в двадцатом веке социалистическое общество не возникнет. Свою программу в защиту индивидуума от государства он изложил в книге «The Root is Man», «Корень в человеке». Его сочинения нельзя отнести к какой-либо категории — это просто Дуайт с его постоянной переменой позиции в сочетании с мастерским стилем, вечно поддававшийся влиянию друзей, которые ежегодно проводили лето на Кейп-Коде, Тресковом мысе, и вели непрестанные политические дискуссии. Ближайшим другом Дуайта стал Никола Кьяромонте, который после войны в Испании и пребывания во Франции перебрался в Нью-Йорк. Кажется, именно благодаря ему «политикс» впервые в Америке напечатал текст никому тогда неизвестной Симоны Вейль. Это было знаменитое эссе об «Илиаде», переведенное с французского Мэри Маккарти. Мэри, в то время жена видного критика Эдмунда Вильсона, тоже жила в колонии на Тресковом мысе.

Дуайт вел войну со всеми, поэтому его журнал читали и обсуждали в довольно элитарных кругах. Главной целью нападок этого откровенного анархиста были либлейбы, как он называл левых либералов (liberal плюс labor). В 1948 году, когда одним из кандидатов в президенты был поддерживаемый либлейбами и коммунистами Генри Уоллес[330], из-под пера Макдоналда вышел жестокий портрет этого глупца, прославившегося своим визитом на Колыму, где, согласно написанному им отчету, заключенные жили в превосходных и даже роскошных условиях. В 1949 году во время конференции в защиту мира (следующей после вроцлавской конференции 1948 года), на которую приехала советская делегация во главе с секретарем Союза писателей Фадеевым, Дуайт и Мэри Маккарти нарушали ход заседаний в гостинице «Уолдорф-Астория» (то есть задавали неуместные вопросы).

Многое зависит от того, какие журналы ты читаешь. У меня всегда была склонность к журналам, предназначенным для узких кругов интеллектуальной элиты, — в них затрагивались вопросы, еще не замеченные широкой публикой. В парижский период таким журналом был «Кайе дю Сюд»[331]. В Америке — «Партизан ревью» и «политикс». Не думаю, чтобы польские эмигранты, к примеру Ян Лехонь, знали об их существовании, — а ведь это в них сталкивались мнения о наиболее значительных явлениях литературы, искусства и политики. Как чиновник посольства красной Польши, я должен был читать коммунистический журнал «Нью массес»[332], который лишь смешил приезжего из советской зоны. Но чтение откровенно антисоветских журналов шло на пользу и мне, и моим отчетам о политической ситуации в Америке, которые, по сути, были журналистскими репортажами, не предназначенными для печати. Например, польские коммунисты рассчитывали на победу Уоллеса, вводимые в заблуждение относительно его силы своей же собственной пропагандой. Мои отчеты не оставляли ему ни малейшего шанса.

Я не скрывал своей симпатии к Макдоналду и даже как-то раз побывал в его квартире-редакции. В «политикс» и «Партизан ревью» я читал статьи Николы Кьяромонте, вернувшегося в Европу вскоре после окончания войны, и они мне очень нравились, хоть я и не знал точно, кто это такой. Эссе Симоны Вейль «Илиада, или Поэма о силе» было первым прочитанным мною текстом этой женщины-философа. Вообще говоря, благодаря этим журналам я неплохо и достаточно всесторонне пополнял свои знания.