«Чистых» фактов, которые содержали бы в себе только инвариантное, неоспоримое знание, до признания их судом не существует[144]. Факты лишь гипотезы и даже мифологизированы системой, в которой они устанавливаются[145]. Эти гипотезы могут работать в определенном контексте уголовного дела, права, системы правосудия данной эпохи[146] и никогда не могут претендовать на отображение абсолютной реальности. Факт является детерминированным культурным горизонтом — метаконтекстом, определяющим, какой набор смыслов доступен для постижения какого-либо конкретного события.
Однако может ли процессуалиста удовлетворить предложение считать средство доказывания — факт — в значительной степени субъективным, зависящим от человека, людского (в виде того же уголовно-процессуального права) явлением, то есть по большому счету артефактом (техническим, производным от воли человека)? Юридическое, процессуальное (а значит, человеческое, искусственное) преобладает в факте? Все-таки есть ли связь факта-знания с пресловутым онтологическим фактом-событием? Или, выражаясь по-другому, в чем же «объективная составляющая» факта?
Можно, конечно, встать на позицию лингвистического детерминизма или заменить реальную действительность «материалами дела» и только с ними заставить считаться судью. Но в условиях нашего смешанного процесса такая операция будет не совсем адекватной существующему положению вещей. Ведь следователь-то, который «производит» материалы дела, сам в свою очередь имеет дело с действительностью, которую подвергает исследованию с помощью традиционных познавательных средств: наблюдение, эксперимент, сравнение, получение сообщений и пр. Эмпирическая реальность дана ему в ощущениях, осмысливается рационально, проверяется опытным путем. Судья, кстати, также не изолирован от нее пределами судебного заседания[147].
При всей важности влияния системы конвенций, сложившейся внутри юридического сообщества, на образование факта, наверное, нельзя отрицать связи «факта» с реальной действительностью. Уголовно-процессуальный факт — это знание, что содержит в себе информацию о реальном событии. Насколько адекватно эта информация отражает реальное событие? И что важнее для факта, эта нейтрально-эмпирическая составляющая или структурирующая, формальная, прагматическая? Каково соотношение факта как момента знания с объективной реальностью? В зависимости от ответов на эти вопросы зависит и ответ на вопрос, что есть истина в уголовном процессе.
Онтологическую трактовку факта мы в начале нашего исследования отложили как мешающую нам развивать гносеологическое понимание факта, но теперь перед нами встала проблема верификации фактов как элементарных, правильных высказываний о «состоянии реальных вещей». Оказывается в конечном счете, что один только гносеологический аспект факта является недостаточным для понимания его специфики, для изучения проблемы его истинности и достоверности. Необходим возврат к проблематике онтологического аспекта факта не в отношении классической дихотомии: факт как знание и факт как фрагмент объективной реальности, а в отношении того, что факт является элементом многоуровневой системы знаний.
В.Я. Колдин и Н.С. Полевой, основываясь на теории отражения, говорят об изоморфизме факта по отношению к объекту: содержание факта целиком и полностью зависит от отражаемого объекта, но не от формы, в которую воплощен факт: восприятие, понятие, суждение и т. п., то есть инвариантности факта как его сущностной характеристики. «Положение об инвариантности факта имеет, — по их словам, — принципиальное значение для судебного исследования. Необходимым условием использования фактов является выяснение их объективного содержания, изоморфизма факта к объекту»[148]. Нам, представляется, что свойство инвариантности, объективности обусловливается не только и не столько связью факта с объектом, а процедурой (состязательной), позволяющей из различных интерпретаций факта экстрагировать его «инвариантность». Но, очевидно, что дело здесь не только в состязательности, а в более глубинных закономерностях, что стоят за данной процессуальной формой.
Рассмотрение факта в свете постнеклассической методологии не означает противопоставления такого образа тому пониманию этого феномена, которое было характерно предыдущим этапам развития науки. Скорее наоборот — постнеклассическое видение представляет собой определенное уточнение концепций классики и неклассики — наряду с обретением новых форм и аспектов; современное осмысление фактического знания представляет собой и новый взгляд на такие явления, которые были иногда просто незаметны исследователям в рамках старой системы миропонимания.
Мы, таким образом, продолжим трактовать факт в процессе, в развитии; важно взять этот феномен в становлении: от получения эмпирических данных наблюдения или эксперимента до включения в систему уголовно-процессуального знания. Должно произойти диалектическое снятие интерпретационности/субъективности факта-2 через его переинтерпретацию и осмысление в максимально широкой системе знания. Восхождение — через отрицание отрицания фактом-2 факта-1 — к качественно новому знанию обеспечивается порядком судебного разбирательства. Можно вспомнить о герменевтическом круге, спиралевидное движение по которому обогащает все новыми смыслами, модификациями смыслов факт-2 и соответственно превращает его в новое знание.
Вспомним наше рассуждение о факте-событии (факте-1) и факте — знании о событии (факт-2). Мы оставили за скобками онтологический аспект факта (факт-1). Теперь мы вводим понятие «факт-3». Кроме отображения собственно события как элемента научной картины мира, факт содержит в себе также и смысл данного события, его оценку. Факты могут развиваться и изменяться; в ходе такого развития события могут быть переосмыслены, перенесены в другой контекст. В онтологическом отношении факт понимают не как «объективную вещь», «явление природы», не имеющее отношение к человеку, а как событие, явление, предмет в контексте человеческого мировидения и мироощущения[149].
Проблема объективности факта-2 связана с исходом события факта-3, то есть с удостоверением судом достоверности сообщений о факте-1, получаемых и проверяемых из показаний свидетеля, вещественного доказательства и других «источников доказательств». Главным участником речевого события доказывания является судья (присяжный). Его выбор в пользу мнения о достоверности факта-2 превращает его в факт-3. В связи с этим можно согласиться, с определенными оговорками, с утверждением, что не будет доказательством то, что не убеждает аудиторию (судью, присяжных заседателей). Так что «сила» доказательства зависит от эффективности представления и исследования в суде фактических данных[150].
Для объяснения того, как происходит качественное преобразование «информации» из факта-2 в факт-3, мы будем использовать понятие «события». Явление событийности связывается нами с источником доказательства, но в отрыве от реального события преступления, ставшего предметом познания и доказывания[151].
Никто из субъектов доказывания не может присутствовать при событии преступления. О каком событии тогда идет речь? Согласно мнению М.К. Мамардашвили, событие происходит тогда, когда я — субъект — присутствую; каждый раз необходимо воссоздавать, переинтерпретировать это событие вновь и вновь; «истинным может быть лишь то, что требует интерпретации, возникает на ее основе… истиной нельзя обладать, она должна воссоздаваться в каждой точке и по всем частям. И это воссоздание называется интерпретацией»[152]. Представление и исследование источника доказательства в единстве с его содержимым суду, интерпретация факта-2 в контексте борьбы интерпретаций, конкуренция истолкований и, наконец, выбор — вот главные составляющие события факта-3.
