Рабочий табор с гиком осел на землю в ожидании, Иван пошел искать хозяйственников. В конторе их не оказалось, хотя двери были открыты настежь, и в темноте Иван нащупал книги и бумаги на столе. Чтобы долю не задержать ребят, начинающих роптать, он пустился на розыски администратора. Застал одного в квартире. Тот ложился уже спать. Иван обрушился на него.

— Голова ты садова, объявились люди с готовностью сверхурочно поработать, а вас черт не разыщет. Я же вам звонил со второго участка.

— Знать не знаю, — ответил администратор, — никаких я звонов не слышал.

— Так ведь мне же ответили, что нас встретят здесь.

— Может, и отвечал мой начальник, а я ни при чем.

— А начальник разве не передавал тебе ничего?

— Ни единого звука.

— Ротозеи, губители! Вам и дела нет. Говори, куда начальник делся, или я приведу всю нашу армию, и мы тебя на воздух вознесем!

— Начальник поехал в город по надобности, — ответил администратор и добавил насмешливо: — А может быть, по своим делам. Он еще, наверно, в гараже, не успел отъехать.

Иван побежал в гараж. И верно, застал там начальника. Тот хотел садиться в автомобиль, чтобы ехать в город.

— Лопаты готовы? — спросил Иван, не поздоровавшись. — Носилки припасены? Рукавицы присланы?

Начальник вздохнул, поглядел на ожидающий его автомобиль, на фонарь, льющий свет неудержимо, и ответил виновато:

— Запамятовал. Чертовщина какая! И в голову не пришло, что сегодня штурмовики. Невдомек.

— Вам невдомек. У вас что же на разуме? Штурмовики тоже отдых любят и спать хотят. Но ждут. Понятно это вам или не понятно?

Начальник молча вошел в гараж и позвонил по телефону, Иван понял из переговоров, что о лопатах, о носилках, о рукавицах речь только что зашла. Начальник сокрушался, и его лицо выражало полное недоуменье, даже испуг и явное недовольство. Иван угадал, что недовольство это росло не из того вовсе, что ребята остались без призора. Может быть, начальник опаздывает в театр или на приятельскую пирушку. Наверно, это его и заботило. А Иван заботился о другом: как будут галдеть ребята и ругаться, как попадет ему от них за «несогласованность дела с хозяйственниками».

Наконец начальник облегченно заявил:

— За лопатами, милый человек, надо сходить на склад, я созвонился с кладовщиком.

Иван пошел к товарищам и повел их к складу. Кладовщик долго не приходил, и штурмовики опять расселись, ждали его и непристойно шутили. Кто-то сказал:

— Эх, Расея, моя Расея, недаром Есенин про тебя унылую песню сложил.

— Теперь нет России, а Эсэсэрия.

— Как хочешь назови, а смысл один: любим проволочку, посидеть, поскрести за ухом, почесать в затылке, шляться туда-сюда. Вешать бы таких, честное слово!

— Сам такой, — ответили тому в темноте.

— И меня повесить.

Когда Иван привел кладовщика, тот заявил, что лопаты выдаст только под расписку.

— Распишемся всеми ногами, — сказали ребята шутливо, — давай только, не томи.

Но тут не нашлось карандаша с бумагой, и долго думали и решали, как быть. Предложено было написать расписку на щепке, но кладовщик не согласился; тогда заменить решили щепку дверью склада — долговечнее, мол. Кладовщик на это пошел.

Иван расписался на двери в получении лопат и спросил, как достать рукавицы. Рукавицами ведал другой человек. Иван побрел к нему, и ребята опять ждали уже с лопатами в руках.

Получили рукавицы и пошли на работу. К этому времени исчез десятник, а без него Иван не решайся производить работу.

Иван побежал на квартиру к десятнику. Тот сидел за самоваром и «заливал».

— В такое ли время мерзким делом утешаться? — вскричал Иван. — Протри глаза!

— Не командовать! — ответил десятник. — Я думал, что лопат вам не достать, посидят, мол, и испарятся; вот и сам поэтому ушел на покой. Старик я. Мне каждый час жизни дорог.

Он напялил на себя брезентовый плащ и пошел за Иваном.

С голодной энергией ринулись люди с заступами на бугры застарелой, слежавшейся тины и гигантскими жуками впились в нее. Лезвия лопат, натыкаясь на куски железа и бут, звенели тревожным звоном в ночи, тонули в неистовом шорохе скользящих по земле ног, в стуке деревянного хлама, в шебуршании земли, сухой и твердой. Учащенные вздохи летали над канавами, и эта густая темь, истыканная электрофонарями, придавала им фантастический смысл и заражающее волненье. Люди смутно были различимы, точно дышала сама мать-земля, движения рук и взмахи лопат скрадывались темью, зато течение дела никакая темь скрыть была не в силах. Земляные ометы пропадали на виду, и люди вместе с ними спускались ниже, врастали в почву, стушевывались. Разрыхленная от взметов земля не убиралась в канавы и росла над ними могильными курганами, и люди уминали их ногами. Это был действительно штурм.

После работы, когда буйная эта и сплошь молодая орда в усталом разброде вломились в столовую на промрайоне, запоздав, конечно, к ужину, Иван сразу уловил, как боевое настроение сникло. Сперва пробежал какой-то шепот по столам, потом отдельные нетерпеливые выкрики послышались, и уж после этого громовой голос раздался:

— Холодной похлебкой ударников разве кормят?

Иван и посейчас отчетливо помнит этот момент. Заведующий стоял, окруженный толпою ребят, и объяснялся: плита уже погасла, истопники, как на грех, отлучились куда-то, под руками не оказалось свежих овощей. Ребята забрались на столы и на стулья, чтобы лучше видеть зава.

Вдруг чей-то зычный голос смял разговоры в кругу:

— Этак только деревенских вы потчуете. Городские не дозволяют.

Толпа качнулась, потом ахнула, затем шарахнулась в стороны. Послышался звон битой посуды. Кто-то из миски вылил заведующему похлебку на голову. Он покорно стоял и стирал с лица мутные струи варева. На момент замерла суматоха. Люди выжидали чего-то, а может быть, обдумывали новую затею, но заведующий вскрикнул вдруг с ехидцей:

— Против советской власти бунт? Ага! Это мы расскажем. Этак вы? — И, удаляясь в контору, взвизгнул: — Контрики!

Иван не помнит, как он сорвался с места и подле себя увидел того парня, который рассказывал сказки у механосборочного. Его звали Колька Медный. Они разломили дощатую дверь надвое и вытащили заведующего в столовую.

— Ребята! — сказал Иван, дрожа от гнева. — Караульте его тут. Я разыщу и продукты и все. Накормит он нас и напоит чин чином, убей меня бог.

— Ребятушки, — обратился в то же время заведующий к поварам и подавальщицам, — вам спать, милые, пора. Валяйте по домам.

Повара не знали, что делать. Молодежь тоже пребывала в нерешительности. Некоторые подавальщицы направились к выходу. В это время к Ивану подошел Неустроев.

— Выходить следует, я думаю, из положения с достоинством, — сказал он. — Бригаду накорми. Энергичнее надо, энергичнее, брат.

И развел руками: де, беспомощен и труслив ты.

А зав между тем уже смелее отдавал приказанья служащим, говоря каждому:

— Валяй домой! Чего стоишь? Кто тебе начальник?

— Ах, так? — вспылил Иван. — Ребята, занимай позиции!

Ребята загородили ходы в столовую, чтобы никто не смог выйти. Разгоряченный небывалым значеньем своей роли, Иван вышел в темноту с Колькой Медным и крикнул шоферу, везущему на грузовике пустые бочки из Кунавина:

— Стой, парень!

Парень был знакомый. Иван поскидал бочки на дорогу и приказал шоферу ехать на кооперативный склад. Там они сбили замки у дощатого строения, забрали овощи и консервы и привезли их в столовую.

— Не выпустим домой ни одного, — сказал Иван заву, — пока до отвала не накормите. Понял ли?

Ребята стали рассаживаться за столами, а зав побрел на кухню.

На другой день Ивана позвали в райком. Он поднялся на второй этаж вновь отстроенного здания по устланной свежей грязью лестнице, и тут дежурный милиционер приостановил его, потребовав партбилет. Только после того как Иван разъяснил, что сам Кузьма позвал его, дежурный удалился в кабинет отсека, а потом пришел и сказал Ивану: