— Я не святой дух, — ответил Колька. — Я имею одну голову, две руки, две ноги, как и ты, Ваня.

— Оставь шутки для своих Танек, Манек и Санек! Тут дела плачут, и сердце мое может взорваться от гнева. Умри, а дело выполни.

— У меня три заседания на часу, Ваня, — пошутишь.

— Конец дебатам, — прервал отсек. — Революция не ждет нас с тобой, не годит, она обежит нас, останешься позади у ней и потеряешь комсомольский билет.

Секретарь отошел к столу, на котором лежал ворох бумаг, пахнувших потом и ликвидацией неграмотности: «Просьба в просьбе не отказать» — и т. п.

Заворготделом встал у входа и ждал приходящих. В комитет он пускал всякого, а назад — никого. Когда набралось народу достаточно, он сказал:

— Вы, други мои, мобилизованы. Это факт, а не реклама! На организацию комсомольского штурма. Умри, но выполни! Идите дела делать: одному в Северный поселок, одному на хоздвор, одному в Монастырку, одному в промрайон; везде собрать комсу. А сам я иду с Переходниковым в профтехкомбинат, потому что там не комсомольцы, а сукины дети. Сообщено, распределено, все выяснено. У кого туманность в голове?

Слушающие замялись: у одного были серьезные дела на очереди, и он сказал про это; у другого дел не было, по явились сомнения в возможности самого штурма; у третьего и дел не было, и сомнений не было, но была лень, и кино в мечтах, и билеты в кармане — два билета на соседние места. Оттого слушающие замялись.

— Я ухожу, — сказал заворготделом. — Не схватишь их вовремя — уплывут. А вы — как хотите, мне бы только на работу ребята вышли.

Заворготделом — малюсенький рыжеватенький бритый человек в кожаной тужурке, в брюках галифе и шлеме, принесенном из Красной Армии, зашлепал сапожищами по грязи, прямиком прошел к зданию профтехкомбината. Иван едва успевал за ним. Они миновали длинный светлый коридор, ведущий в учебные мастерские. Народу там оказалось мало. Был конец занятий. Заворготделом ввел Ивана в другой коридор со множеством дверей. Весь этот коридор был запружен девушками. Они стояли, сгрудившись, и пели «Кирпичики». Он протискался сквозь стену девиц, провел и Ивана.

Они очутились подле крайней двери коридора. Там и была ячейка техкомбината. На одном столе, близ двери, комсомолец писал плакат, за вторым столом сидел секретарь, а на третьем помещались приходящие. Секретарь черкал что-то в тетрадке и одновременно переговаривался с людьми из соседней комнаты.

Отсек, не обращая никакого внимания на вошедшего заворготделом, продолжал свое дело.

— Я, думаешь, без дела сюда пришел? — спросил заворгот-делом сердито.

— Думаю, что за делом, — ответил секретарь, продолжая писать.

— А коли за делом, так слушай.

— Слушать мне некогда, — ответил отсек, — у меня на руках молодежи две тысячи; каждого станешь слушать — так время для разговоров не хватит, а коли не поговоришь, так ровно не поешь, чего-то не хватает. Вот как мы воспитаны.

— Имей в виду, Васьков, я тебе не «каждый»! — закричал заворготделом.

— Большой чин, — ответил секретарь, продолжая писать, — чин из четырнадцати овчин.

Заворготделом подавил в себе гнев и сделал вид, что не расслышал смешки сидящих на столе. Он не стал больше спорить. Он произнес:

— Сегодня штурмуем соцгород. Из твоей армии послать надо сотен пять. Понятно? Али разъяснения потребуются?

— Не дам ни души, — в тон ответил секретарь. — Вся моя комса после работ себе щитковые дома строит. Плотников, как тебе известно, недостача, время идет к зиме, в техкомбинате их двадцать сот, им жилье надо, администрация спит. Мои ребята строят в сверхурочное время. Не дам ни души.

— Ты, видно, не дослушал, — сказал внушительно заворготделом. — Пять сотен. Всех с работы своей сними, а норму выполни.

— У нас свои расчеты, и я за них в ответе. Тебя не потянут за недостройку домов, а меня потянут.

Тогда заворготделом подошел к столу ближе и, тыкая пальцем в тетрадь, строго-настрого спросил:

— Ты кто будешь?

— Отсек ячейки, — ответил секретарь техкомбината.

— А еще?

— Еще член бюро райкома, — опять ответил секретарь.

— А дальше? Еще. Самое главное.

— Самое главное, я — комсомолец.

— Ну, так и знай, комсомолец: слово райкома — для тебя закон. Собирай людей, не рыпайся. С тобой больше говорит не Колька, с тобой говорит заворготделом райкома. Комментариев не полагается.

Заворготделом сел на стол рядом с комсомольцами и закурил, а секретарь поднялся из-за стола и стал сурово оправдываться. Отсек объяснял, что каждый час нескончаемо дорог его ребятам, говорил, с каким самоотверженным героизмом возводят они себе жилье, что недостает материалов, и как они ночами подбирают материал подле цехов и людскою силою подвозят по рельсам к профтехкомбинату, и как, наконец, он, отсек, связан самыми корнями совести с задачами успешного выполнения жилищных планов.

— Ты стрекулистов и воров разводишь, — сказал на это заворготделом. — Ты попадешься нам, так мы за эти ночные прогулки тебе спину нагреем. Выделяй людей, довольно заниматься красноречием, побереги это для зазноб.

— Больше двух сотен не дам, — сказал секретарь сокрушенно.

— Дашь и больше, — возразил заворготделом, продолжая раскуривать.

— Двадцать человек у меня пойдут на бараки, сорок человек заняты сегодня распространением займа, несколько человек больны, потом в отпуску, часть ушли в кино, а девчата на какой-то женский митинг собираются. Больше трех сотен никак нельзя дать.

— Довольно трепать языком, — закричал заворготделом, — довольно разводить фигли-мигли. Сами грамотные. Накручивай, Гаврила, время не ждет, время перегонит тебя, хватишься, да поздно будет. Подчиняешься ты оргбюро или нет, признаешь ты дисциплину или в корне отвергаешь? Ну?

Секретарь цветисто выругался и сказал сидящим:

— Сообщить моментально по мастерским, тем, кто еще не ушел, чтобы в шесть часов были на соцгороде, чтобы знали, что штурмуем сегодня, а не юбки рвем. Дисциплина в первую очередь. А потом бегите за ушедшими, накройте их в столовой тепленькими и решение ячейки доведите до каждого члена в отдельности. Понятно али нет? Али повторить? Так повторения никто не дождется. Позвать сюда Сиротину!

Заворготделом спокойно курил и уж больше не вмешивался в дела отсека. Приходили люди, быстро выслушивали распоряжения и отправлялись на агитацию. Потом явилась Сиротина, миловидная девушка-чернявка, которую Иван встречал на Оке и которая судила его с женой в клубе. Она спросила:

— Что за вихрь?

— Девчатам молви, — сказал секретарь, — пусть готовятся к штурму. Срок для обеда есть. Пусть наедаются как хотят, но помнят: шесть часов. Дело не ждет, к пуску завода соцгород приводить в порядок надо. Надо или нет?

— Дело ясное.

— А раз ясное, то вполне надеюсь, что весь твой состав беспорточной команды налицо будет.

— Не отстанем от вас, — ответила та, — тоже хлеб едим и партии служим.

Заворготделом вышел после этого из профтехкомбината, вразвалку, неторопко пошел на завод и грязь старательно обходил, на лужи не натыкался.

— Дело заварено и заверено, — сказал он Ивану. — Тебе только людьми управлять и держать ухо востро. Чтобы не дезертировали, шуры-муры на работе не разводили, курили бы меньше и тому подобное.

— А то как же, — согласился Иван. — С этим народом гору своротим.

С шести часов пополудни молодежь стала трудиться в квартале социалистическою юрода.

А безлунным вечером двигалась потом колонна в тысячу человек шумливо и тревожно. То и дело цигарками попыхивали, так что Ивану приходилось останавливать сборище и напоминать об опасности пожара. Попадали в канавы, задевали ногами о бочки цемента, о шпалы, о бут, кучами сваленный при дороге. Задние ряды напирали на передние, поэтому то и дело возникала перебранка.

Предстояла огромная работа. Канавы как следует не были засыпаны, кучи земли грудились где попало, валялась щепа, пустые бочки, проволока, сотни поломанных носилок.