Он вспомнил о каких-то незаконченных делах и направился в свой угол. Снял гимнастерку, пришил свежий воротничок. Надо было еще побриться, помыть голову. Сильная усталость дала себя знать, и молодой офицер решил прикорнуть на несколько минут. Однако не почувствовал, как сладко заснул.
«Несколько минут» затянулись на добрых два часа. Поднявшись, понял, что уже поздновато идти в гости. Наверное, лучше будет хорошенько выспаться, отдохнуть, а уж утром отправиться на Тургеневскую.
Спустя полчаса он уже лежал на своей койке, просматривал свежие газеты — в последнее время из-за экзаменов не мог их читать. Но вскоре газеты упали на пол — он уснул богатырским сном. Начали мерещиться какие-то видения. Избыток радости одолевал его и делал счастливым. Таким счастливым, как теперь, он никогда еще не был…
Сколько времени проспал в эту первую свободную ночь, когда все тревоги и заботы остались позади, он не знал. Ужасающий грохот сбросил его на пол, из окон посыпались разбитые стекла.
Еще не успел опомниться, прийти в себя, как вблизи послышалось несколько взрывов, на сей раз еще более грозных и страшных. Донесся гул тяжело груженных самолетов.
Илья Френкис поднялся и увидел, что окна уже облепили встревоженные курсанты. Они стояли, задрав головы.
Высоко в небе проходили, словно на параде, бомбардировщики, а над ними кружились быстрокрылые истребители.
Ребята стояли, тесно прижавшись друг к другу. Не понимали, что случилось. А тем временем новая группа самолетов заходила с другой стороны — и снова завыли бомбы, от которых сотрясалось здание казармы, содрогалась земля.
Ребята, все еще не понимая, что случилось, спрашивали друг друга: что за взрывы среди ночи, откуда здесь облака дыма, пламя?
— Эй, братья молодые офицеры, какого черта вы повскакивали? Еще рано, спать надо! — послышался хриплый голос дежурного из дальнего угла.
— А ты чего там, оглох? Не слышишь, что творится?
— Взрывы… Неизвестные самолеты…
— Это там на полигоне, видать, стреляют… Маневры, наверное.
— Какие маневры? Какой полигон? Бомбами швыряют… Не видишь, как все горит?
— Паникеры! А ну-ка спать!
— Вот бахнет сюда бомба, и ты, брат, уснешь навеки!
— Война… Напали на нас…
— Кто на тебя будет нападать, граф Бобринский?
— Видать, немцы… Фашисты…
— С ума сошел! Недавно с ними договор о дружбе заключили…
— Гляньте, ребята, станция Пост-Волынский в огне! Вот… Рядом!..
— А там тоже что-то горит… Авиазавод, что ли?
— Немцы летят! Черные кресты на крыльях!
— Неужели напали, гады? Не может быть!..
— Как же не может быть? Сам не видишь? Повылазило?
Снова где-то грохнуло, казалось, совсем неподалеку, и тяжелое старинное здание училища дрогнуло, шатнулось, словно от землетрясения. На голову посыпалась штукатурка, стекла, заходили под потолком висевшие лампы, и сразу погас свет. Притаившиеся курсанты в нижнем белье казались призраками.
— Чего стоять? Сейчас рухнет здание! Выходите! — послышался чей-то грозный окрик. И ребята помчались вниз по чугунным ступеням на обширный двор, освещенный заревом пожарища.
Не верилось, не укладывалось в голове, что началась война. Но со всех сторон уже доносились тревожные призывы заводских гудков. Куда-то неслись машины пожарной команды, «скорой помощи».
Все уже собрались в просторном дворе и стояли группами, встревоженно посматривая на гремящее небо, вслушиваясь в далекие и близкие разрывы бомб. Люди обернулись к громкоговорителю, висевшему на высоком столбе, — может, радио заговорит. Но было еще слишком рано. Дежурные суетились без толку, пытались звонить по телефону, кого-то вызывали, кого-то искали. Носились связисты с катушками проводов. Двор гудел, и в этот гул все отчетливее и громче врезался тревожный голос заводских сирен. То и дело раздавались испуганные возгласы:
— Война… Напали на нас… Немецкие фашисты…
— Подлюги.!. Так неожиданно, из-за угла…
— Только недавно договор о мире и ненападении подписали!
— Злодеи!.. Что стоят их подписи…
— Гадам разве можно верить?
— Что же будет теперь?
— Как что? Дадим им в рыло, что ничего от них не останется! Мы с ними расправимся!
— Только, браток, не забывай, это очень опасный хищник! Вооружен до зубов…
— А мы что же, пойдем на них о пустыми руками? Мы тоже для них кое-что припасли…
— Мне все же кажется, что это какое-то недоразумение. Наши дипломаты вмешаются, и все будет улажено…
— Да, дипломаты вмешаются… Разве не знаешь: когда гремят пушки, рвутся бомбы, дипломатия спит…
Илья молча вслушивался в эти бессвязные слова и, ошарашенный, места себе не находил. Широкий двор гудел, как потревоженный улей.
Высоко в поднебесье появилась новая группа вражеских тяжело груженных бомбардировщиков. Какого черта было ему терять время на эти курсы? Надо было пойти в летную часть. Теперь он взмыл бы ввысь на истребителе, ринулся бы навстречу черным бомбардировщикам. Полетел бы в Берлин, нашел бы штаб сумасшедшего Гитлера, расправился бы с ним и всей его сворой. Уж он бы эту пакость проучил! Надо немедленно задавить фашистскую гадину, навеки отучить ее нападать на чужие страны, вообще отбить охоту воевать…
Пожалуй, там, на границе, идут жестокие бои. Но почему же врага пропустили сюда? Как он прорвался, забравшись так далеко? А где же наши? А чего мы ждем? Где начальство?
Сердце разрывалось от боли и досады, от чувства беспомощности перед стальной армадой вражеских бомбардировщиков. Хотелось выть, кричать, и он еле сдерживал себя. Что же это происходит? Ведь сколько раз заявляли, что воевать будем на чужой территории. Наши границы — священны… Даже песни об этом слагали…
Так нежданно-негаданно у парня все пошло прахом… Планы его полетели вверх тормашками.
Вместе с другими, не дожидаясь приказа, помчался он на третий этаж, в казарму. Быстро, как по боевой тревоге, оделся, выхватил из пирамиды винтовку и выбежал во двор. Сердце ныло от боли. Нащупал в кармане увольнительную записку. Как он просчитался, опростоволосился! Почему вчера медлил, не помчался к любимой? Теперь, видно, уже не удастся выбраться к ней! Как можно думать о свиданиях, встречах, об увольнительных, когда ты не знаешь, что прикажут тебе через несколько минут. Война, скоро, наверное, придет генерал, тот самый, который вчера на выпускном вечере пожимал руки и поздравлял всех, окончивших курсы. Не доведется, видимо, носить в петлицах кубики. Скоро прикатят машины, аккуратненькие, чистенькие, крытые брезентом, те самые, которые стоят в отдаленном конце двора. Курсанты возьмут с собой пулеметы, гранаты, боеприпасы. И помчатся к границе, чтобы мощным ударом опрокинуть проклятого врага. Перейдут границу и всей колонной двинутся прямо на Берлин. И никакая сила не сможет их остановить!
Он верил, — как верили в это и все его сверстники, — что фашистов быстро разгромят. Гитлер еще проклянет тот день, когда начал безрассудную войну.
В эту минуту, когда к нему пришли радужные мысли, когда все казалось таким легким и простым, Илья снова оглох от нарастающего гула вражеских бомбардировщиков. Сквозь неистовый гул прорвался взволнованный голос дежурного:
— Эй вы, философы! Чего рты разинули? Чего торчите, как свечи? А ну ложись! Огонь по самолетам!
Люди попадали на землю, тут и там застрекотали затворы винтовок, захлопали отдельные выстрелы.
— А может, это просто провокация? Немцы заблудились и приняли наш город за польский?
— Да… заблудились… напутали… Погляди только, как нагло они идут…
— Ничего, далеко не пройдут… Получат по рылу… сполна!..
— Разговорчики! Ложись! Не высовываться!
Гул усиливался. Казалось, все небо заполнилось зловещим грохотом.
Илья Френкис лежал на спине с винтовкой наготове, глядя на эскадрильи бомбардировщиков с черными крестами на фюзеляжах. Он четко видел: от них, прямо над головой, отделялись бомбы, издавая ужасающий вой… Ему казалось, что все эти бомбы обрушатся на него. И весь сжался. Горький ком застрял в горле. Что же это? Неужели смерть? Не успел даже вступить в бой с коварным врагом, убить хотя бы одного гада. Вдруг он отчетливо увидел, как ветер относит бомбы в сторону, на поле, туда, за железнодорожную насыпь, прямо в рожь. Когда они почти одновременно взорвались и его сильно подбросило, облегченно вздохнул.
