Воду возили пожарные машины, просто машины, уставленные бочками и баками; воду возили на лошадях, носили в ведрах, таяли снег в котлах. Воды надо было много. Она моментально поглощалась тундрой и на сорокоградусном морозе тут же превращалась в лед.
Сутки взлетная площадка напоминала растревоженный муравейник, которому могли позавидовать самые работящие муравьи.
А когда рассвело, полковник Трутаев легко вырулил свой самолет на старт, дал газ, разогнался, плавно взлетел, сделал над городом крутой вираж и лег курсом на Норильск…
Мартовицкий облегченно вздохнул, пошел на радиостанцию и отправил в Москву шифровку, в которой докладывал о готовности приступить к выполнению операции «Мост». Он сделал это с чувством до конца исполненного долга.
Вскоре на воркутинском аэродроме появилась большая группа самолетов СИ-47, которая в течение двух с половиной месяцев круглосуточно бороздила небо между Норильском и Воркутой. В Воркуте никель перегружали в железнодорожные вагоны и по «зеленой» отправляли на оборонные заводы страны.
Во второй половине марта Трутаев и Мартовицкий вылетели в Москву с докладом о полном и успешном завершении операции. В приемной заместителя наркома они узнали, что Аврамий Павлович неожиданно вылетел на Урал по каким-то срочным делам. Секретарь вручил Ивану Кирилловичу записку:
«Тов. Мартовицкому.
В отношении обеспечения приема самолетов Вы поработали хорошо. Прошу по возвращении передать тов. Мальцеву нашу благодарность за добросовестную помощь делу — перевозку никеля. А. Завенягин. 19.III.1945 г.»
Вскоре, просматривая газеты, в которых публиковались списки награжденных на фронтах Великой Отечественной войны, Иван Кириллович обнаружил свою фамилию. За выполнение важного боевого задания Родина наградила его орденом Красной Звезды.
Через тридцать лет пенсионер Иван Кириллович Мартовицкий, разбирая свой личный архив, нашел записку заместителя наркома. И он увидел усталое лицо этого прекрасного человека, который до последнего дыхания служил делу развития социалистической индустрии, отдал ей все, что можно было отдать, ничего не требуя взамен.
Записка напомнила Ивану Кирилловичу операцию «Мост», месяцы, полные тревог, напряжения всех моральных и физических сил во имя великой Победы.
На дворе стояла сырая московская осень. Пожилой человек подошел к окну, долго смотрел на шумную улицу в центре столицы, где непрерывным потоком двигались машины, люди, где кипела настоящая жизнь. Ради этой жизни стоило недоедать, недосыпать, мерзнуть под полярными ветрами, трудиться и верить…
Записка заместителя наркома, как дорогая реликвия тех незабываемых дней, хранится сейчас в Норильском музее имени А. П. Завенягин а, а ее копия — в Воркутинском краеведческом музее…
СЛАДКАЯ ПОЛЫНЬ
Впервые я поехал с Мартыновым в шахту лет пятнадцать назад. Переодеваясь, я обратил внимание на оригинальные и удобные «шлепанцы», от каких не откажется любая хозяйка на случай мытья полов или домашней стирки.
— Что, Павел Ефимович, спецзаказ?
Директор шахты улыбнулся:
— Нет. Собственное производство. Можем обеспечить этим товаром весь Печорский бассейн. Из обрывков транспортерной ленты изготовляем. Сделали специальное приспособление — и штампуем. Дешево и надежно. Что же добру пропадать?!
В те времена Мартынов только-только принял шахту «Промышленная», которая долгое время находилась в состоянии полной запущенности. И мне показалось странным, что в тех сложных производственных условиях директор думал о таких мелочах, как использование обрывков транспортерной ленты.
Вникая в детали хозяйственной деятельности Мартынова, я стал понимать, из чего складывалось благополучие шахты и кто его складывал. Большие и малые дела Павел Ефимович делал тихо. Поэтому многим показалось странным, что именно скромного Мартынова заметили и достойно оценили его двадцатилетний труд на Крайнем Севере.
Однажды я позвонил в редакцию республиканской газеты «Красное знамя». В конце разговора ответственный секретарь как-то между прочим сказал:
— Да, старик, с тебя причитается.
— За что?
— За Мартынова. Скажи ему, чтобы колол дырку…
— Орден?
— Да. Вместе с Золотой Звездой. Указ уже заверстан.
Листаю старые блокноты. Отыскиваю интересные цифры. С удовольствием перечитываю записи, сделанные при многочисленных встречах с Мартыновым, рабочими, инженерами, партийными работниками шахты. Записей много. Они и составили повесть, предлагаемую читателю.
В одной из бесед Павел Ефимович сказал мне:
— Другой раз до того умаешься, что бросил бы все и пошел на самую рядовую работу. Трудная это должность — директор. Не каждый для нее подходит, и не каждый на нее согласен пойти. Какие преимущества у директора? Власть? Слава? Но ведь существует и оборотная сторона медали: ответственность, многотрудные заботы. Чем это окупается? Материальными благами? Не очень. Моральным удовлетворением? Как сказать! Сознанием гражданского долга? Желанием отдать все, что можешь, ничего не утаив про запас?.. А что взамен? Рабочий день с восьми утра до десяти вечера. Ночные звонки. Ежедневные тревоги за судьбу плана, за жизнь сотен людей, которые под землей не в бирюльки играют… Быть руководителем — значит, всю жизнь пить настойку полыни.
Запись первая
В городской газете опубликован фельетон, в котором Мартынов «разделан под орех». Директор «Промышленной» обвинен в самоуправстве, даже в самодурстве, в увольнении рабочих без согласия шахтного комитета. Более того, председатель шахткома Болгов подвергся травле и нападкам со стороны зарвавшегося руководителя. Автор фельетона выражает уверенность, что народный суд, куда обратились пострадавшие, восстановит справедливость.
Да, плохо начал Павел Ефимович на новом месте. А я собирался поддержать директора в республиканской газете, рассказать читателям о его нововведениях, о настойчивости и справедливом подходе к людям. Статья уже лежит на столе. Надо отправлять в редакцию. Надо ли?.. Как это будет выглядеть по отношению к коллеге из газеты «Заполярье»? Что подумают читатели? Пожалуй, следует поехать на шахту и терпеливо разобраться во всем. Может быть, мои симпатии к Мартынову ложны. Может быть, он в самом деле узурпатор, а его назначение на должность — ошибка.
Подожду несколько дней, пока Мартынов успокоится…
Но он не успокоился; встретил недружелюбно. Не подал руки, не предложил сесть, — кивнул и продолжал разговор с какой-то женщиной.
— Не могу я оставить его в бригаде. Не могу… — Павел Ефимович вышел из-за стола и стал смотреть в окно. — Из-за наплевательского отношения вашего мужа к своим обязанностям могли погибнуть люди. Он не выполнил распоряжение горного мастера, а пострадать могли десятки горняков.
— Он говорит, что это мелочь, — проговорила сквозь слезы женщина. — Всего одну стойку не поставил…
— Мелочей в нашем деле не бывает, — отрезал директор.
— Но ведь у нас четверо детей… Я не работаю. А вы его на три месяца на нижеоплачиваемую должность. Хотя бы на месяц…
— Я очень сочувствую семье, но изменить свое решение не могу. Тем более, что это не первый случай. Пусть призадумается…
Какое-то седьмое или девятое чувство подсказало мне, что женщина не уйдет так просто, что она бросит последний козырь — вспомнит о фельетоне. И она вспомнила. Лицо ее вдруг стало злым.
— Значит, правильно пропесочили вас в «Заполярке». Да жаль — мало! Надо бы больше. Некоторые по неделям пьянствуют— им ничего. А мой какую-то стойку не поставил…
— Идите, — оказал Мартынов сдержанно. — Разговор закончен.
— Выгоняете?! Прав у вас больно много!
Женщина шла к двери, бранясь на ходу.
Мартынов все так же стоял у окна, видимо, пытаясь отключиться от этого неприятного разговора.
— А я до сих пор считал, что газеты и журналы существуют для того, чтобы помогать производству, — сказал он наконец с тяжелым вздохом и сел на свое место.
