— Бу зе! — заверил Володя.
— Не бузекай! — властно крикнула Зина. — Сколько раз говорить!
Тут Володя промолчал. Не так давно это «бу зе» привез из южного отпуска тракторист Гришка Ширяев и быстро распространил его среди лесозаготовителей Кусинска. Теперь «бузекала» добрая половина жителей поселка, включая местное начальство. Этим обстоятельством была крайне озабочена и возмущена Маргарита Харлампиевна — учительница литературы кусинской средней школы. Маргарита регулярно читала «Литературную газету», досконально прорабатывала статьи о чистоте русского языка и несколько раз делала в клубе доклады на эту тему. Она справедливо и страстно бичевала сквернословов, распространителей всякого рода жаргонизмов, приносящих большой ущерб подрастающему поколению. В качестве одного из примеров Маргарита Харлампиевна привела «бу зе», что в переводе на русский означает «будет сделано». Сидельниковы присутствовали на том докладе, после чего Зина частенько обрывала Володьку, когда он привозил из лесу какую-нибудь словесную мишуру и употреблял ее, особенно в присутствии Генки — любимого ученика Маргариты Харлампиевны.
— А тебе ничего не надо? — Володе нужно было смягчить обстановку — уж очень не хотелось оставлять Зину в плохом настроении. — Решай быстрее. Времени у меня нет.
— Зайди в «Культтовары». Может, пластинки какие есть хорошие. Купи.
— Бу… — Володя поперхнулся, быстро поправился: — Ладно, зайду.
Он достал из шкафа светлый чемоданчик натуральной кожи, удобный, новенький. Купленный, помнится, перед самым новым годом, когда в поселковом магазине не дотягивали годовой план и потому неожиданно выбросили на открытый прилавок все, что долго хранилось в дальних торговых сусеках и продавалось «по особому распоряжению».
Володя щелкнул латунным замком: чемоданчик развалился на две одинаковые части. Достал из шифоньера и аккуратно уложил в одну половину несколько хорошо отглаженных рубах, в другую, под специальные ремешки, пристроил полотенце и электробритву. Пошел на кухню за умывальными принадлежностями, и на пороге столкнулся с осуждающим взглядом жены.
— Зачем рубашек столько набрал?
— Я ж говорю: может, придется по инстанциям…
— В городе «инстанций» хватает, — ревниво обронила Зина — Им бы побольше денег и послаще вина…
— Ну и даешь ты! — расхохотался Сидельников. — У меня и в мыслях нет…
— У всех нет, а потом оказывается…
— Перестань! — притворно возмутился Володя. Он снял с вешалки новый полушубок, по-хозяйски оглядел его, отряхнул выпавшие шерстинки. — Генке на вечерние сеансы не разрешай. Пускай лучше телевизор смотрит. А то вон Голованова пацан начудил в клубе, теперь милиция разбирается…
— Все? Других указаний не будет?
— Будут… Смотри мне тут, — шутя пригрозил Володя и обнял жену.
— Смотри мне там… — вдруг обмякла Зина. Прижалась к мужу, поправила на нем неумело повязанный галстук. — Когда вернешься?
— Если дело сладится, дня через два-три буду дома. Большой интерес валяться на гостиничных койках. Работать надо. План выполнять…
— И я про то же. — В голосе Зины прозвучало примирение. И Володе сразу стало легко.
— Давай присядем, — сказал он. — На дорожку. Как положено.
Посидели на кухонных табуреточках. Посмотрели друг другу в глаза. Хорошо посмотрели. Открыто. Володя еще раз притиснул к себе жену, чмокнул ее в темя, которым она как раз доставала до его губ, подхватил с пола модный чемоданчик, шагнул за порог. Он знал, что Зина наблюдает за ним в окно и, не поворачиваясь, помахал ей рукою.
Володя Сидельников шел вдоль кривых поселковых заборов по узкой тропке, вытоптанной за долгую зиму поверх деревянных тротуаров и пешеходных мостков на сваях. Теперь тротуары никак не угадывались. И не так-то скоро угадаются. До весны еще далеко, хотя январское солнце уже заявляло о себе, слепило и радовало отдаленной надеждой.
Мороз держал в меру, весело скрипел под легкими ботинками, слишком легкими, казалось, после неуклюжих рабочих валенок, какие всю зиму верно служат лесорубу. И кримпленовые брюки не ощущались на теле, будто не было их вовсе, потому морозец вкруговую охватывал ноги. Но в общем и целом было тепло. Спасал полушубок.
Володе всегда нравилось это необычное сочетание одежды: парадная легкость, компенсированная грубым овчинным теплом. Одеваясь так, он чувствовал себя книжным барином, могущим в любую минуту скинуть с себя соболью шубу и оказаться средь шумного бала в парадном фраке. Шумным балом теперь ему представлялись ресторан скорого поезда, где он будет обедать, городская гостиница, где он станет жить, широкие лестницы руководящих учреждений, по которым придется бегать, подписывая документы на выдачу пильных цепей Кусинскому лесоучастку… Потом, когда успешно завершится главное командировочное дело, он зайдет в магазин с кроваво-яркой вывеской «Рубин», небрежно запустит руку в карман грубого полушубка, достанет все оставшиеся деньги и купит Зине какую-нибудь дорогую побрякушку. Ему для жены ничего не жалко. Подумаешь, скромница, пластинки заказала. Это, конечно, само собой. Но разве рублевая пластинка подарок для жены лесоруба, который за свою однодневную зарплату может купить двадцать, а может и тридцать пластинок?! Особенно, если будут цепи и, следовательно, — кубики деловой древесины…
На высоких соснах у конторы шумно галдело воронье. У крыльца по-прежнему пыхтел бензиновым дымом козюбинский «газик». Ивана в машине не было.
Шофер встретил Сидельникова в коридоре, тут же высунул из рукава истертого полушубка часы на широком браслете, осуждающе помотал головой:
— Долго чешешься, начальник. Учти, мне к восемнадцати ноль-ноль надо быть дома. Это хоть в узел завяжись…
— Смотри, какой ты точный, — усмехнулся Сидельников. — Боишься опоздать на свидание с английской королевой? Так она баба не гордая — подождет такого красавца…
— Имел я в виду королеву. Сегодня ж хоккей!
— Н-у-у?! — притворно удивился Сидельников. Он не любил хоккей. Иногда смотрел ледяные баталии из солидарности с сыном Генкой, считал и самую игру и частое смотрение ее по телевизору пустой тратой времени… Субъективно, что и говорить, относился к хоккею лесоруб Владимир Сидельников, передовик производства, обладатель многих трудовых наград, любитель охоты, рыбалки, мототранспорта, умных книг, героических кинофильмов и хорошей музыки.
— С канадцами! — радостно, не почувствовав иронии, сообщил Иван, когда Сидельников взялся за ручку козюбинской двери. — Давай по-быстрому…
— Если с канадцами — тогда я мигом, — дурачился Володя, зная, что никуда шофер не денется, раз получил указание Степана Петровича, будет материться и ждать, сколько надо, хоть до самой ночи, пусть даже по телевизору станут показывать матч нашей сборной с командой марсиан. Участку нужны цепи.
Степан Петрович тоже торопил Сидельникова. Командировочное удостоверение уже лежало на его столе, подписанное и скрепленное гербовой печатью. Володя прочитал документ и ухмыльнулся. Там, в графе «должность», было на машинке отпечатано «агент по снабжению».
— Это ты спрячь на нужный случай, — сказал Козюбин. — В гостинице предъявишь, иначе туда не пропишут… Но лишь бы зря не козыряй. Понял?
— Все ясно, — сказал Володя, пряча документ.
— Быстренько получи в кассе — и жми на станцию. Кассирша у себя ждет… Если что срочное — звони из города по телефону. Сюда или домой. В любое время дня и ночи звони… Основной курс держи на «Лесоснаб». Там люди толковые, помогут, подскажут… На всякий случай загляни в хозяйственный магазин. Там, кто-то мне врал, продают разные запчасти за наличный расчет…
— А как же это… потом… Бухгалтерия отчет спросит, — несмело спросил Володя.
— Это не твой вопрос. Ты получаешь премию. А за нее, за премию, отчитываются только перед родной женой. — Степан Петрович стыдливо отвел в сторону глаза. Но вдруг воспрянул, видимо, вспомнив, ради какой цели идет он на незаконные действия, и твердо сказал: — Цепи вези. Они окупят… Двадцать кубов древесины — и вся любовь до копейки.
