— У меня родилась идейка, — говорил ученый. — Вот сделаю профилактику двигателю — и за работу!

— На пенсию не собираетесь, Сергей Яковлевич?

Он обиделся. После паузы сказал:

— Здесь мой причал. Здесь хорошо работают мозги… И столько простора!.. Да и лет-то мне всего лишь шестьдесят восемь…

К сожалению, никому не дано было узнать, какая идея зародилась в голове ученого-северянина. Через несколько дней поступило сообщение о том, что Сергей Яковлевич Боженков скоропостижно скончался в Кисловодске. Но вскоре стало понятно, что внедрение свайных фундаментов на воркутинской земле было одной из важных составляющих в реконструкции всего Печорского бассейна, поскольку эта проблема уже стояла перед горняками во весь свой исполинский рост.

Дело в том, что воркутинские шахты строились по нормам военного времени: деревянные стволы, примитивные системы проветривания, минимальные средства механизации… Но страна требовала угля, и Воркута ценой огромных усилий наращивала темпы. В 1941 году было добыто всего 309 тысяч тонн (сегодня такое количество топлива объединение «Воркутауголь» добывает за пять дней). В последний военный год было добыто в двенадцать раз больше. Этот рост продолжался и в годы первых послевоенных пятилеток. В 1959 году комбинат достиг максимальной в своей истории добычи: 12,5 миллиона тонн. Это оказалось тем пределом, который невозможно было переступить без коренной перестройки технологии производства на большинстве предприятий. Почти везде отработаны верхние горизонты, взято все, что можно было по примитивным технологическим схемам, не требовавшим больших капитальных затрат. Теперь с каждым месяцем воркутинский уголь дорожал. В высоких инстанциях стали поговаривать о том, что Печорский бассейн далее развивать не стоит, нужно только реконструировать существующий шахтный фонд, отказавшись от строительства новых предприятий.

Сторонники теории «свертывания», выдвигавшие в качестве основного аргумента дороговизну воркутинского угля, не учитывали одной важной детали. Печорские угли содержат серы всего около 0,7 процента, в то время как донецкие — до трех, а увеличение содержания серы всего на 0,1 процента требует увеличения расхода кокса на два процента. И если для выплавки одной тонны чугуна нужно 600 килограммов кокса, выжженного из углей восточных районов страны, то кокса из печорских углей расходуется на 100 килограммов меньше. Существует и множество других достоинств, свидетельствующих о высокой конкурентоспособности воркутинских углей на внутреннем и международном рынке.

Но все это необходимо было доказать и не допустить умирания уникального угольного бассейна, построенного великими усилиями советских людей.

В 1963 году по инициативе городского комитета партии и хозяйственных органов было созвано крупнейшее совещание с участием выдающихся ученых-угольщиков и экономистов. На нем директор института горного дела имени Скочинского профессор А. В. Докунин сказал: «…сегодня не может быть двух мнений в вопросе развивать или не развивать Печорский бассейн. Мнения и решения должны быть едиными: развивать! Причем развивать наиболее быстрыми темпами!»

И горняки Воркуты принялись за модернизацию своих предприятий, за техническое перевооружение на базе самой современной техники. Не снижая объемов добычи угля, потребность в котором с каждым днем возрастала (поскольку выдвинутая тогда идея перевода всей металлургии на газ оказалась, мягко говоря, несостоятельной), они сумели за три пятилетки преобразить свои предприятия, вдвое увеличив добычу угля.

Преобразились не только шахты, обогатительные фабрики, заводы. За эти годы на месте барачной Воркуты вырос современный многоэтажный город с двухсоттысячным населением. Сегодня Воркута не только мощный поставщик технологического сырья для металлургии, большой химии и экспорта: Воркута — надежный плацдарм для интенсивного наступления в районы Большеземельской тундры и всего европейского побережья Ледовитого океана. Это наступление ведут геологи, нефтяники, строители, вышкомонтажники, газовики, обещая в ближайшие годы превратить район в крупнейшего поставщика жидкого и голубого топлива.

Оглядываясь на прошлое и объективно представляя будущее, можно, не боясь высоких слов, сказать: люди Воркуты сотворили чудо, они покорили вечную мерзлоту.

Каждый, кто участвует в беспримерном переустройстве земли, оставляет свой след, по которому пойдут грядущие поколения. Мы сами создатели и летописцы своей истории. Жаль только, что часто, устанавливая новые вехи для продвижения вперед, мы забываем оставлять памятные надписи на старых. А жизнь быстротечна. И то, что происходит с нами сегодня, — завтра становится историей. Надо успеть запомнить эту историю и оставить память о ней тем, кто придет вслед за ними. Они, грядущие, будут с гордостью произносить имена людей, впервые ступивших на эту неласковую землю. Они будут дивиться делам рук отцов и дедов своих, мужеству, упорству, одержимости первопроходцев и первостроителей Печорского угольного бассейна, как мы сегодня восторгаемся непреклонностью и дерзостью далеких пращуров, которые впервые поднялись к высоким широтам, прошли по морю студеному невероятно трудные мили, оставив вдоль побережья свои форпосты…

Поезд подходил к Москве с большим опозданием. Его долго держали в Вологде, потом в Ярославле, потом он пропускал воинские эшелоны, простаивая на запасном пути какой-то маленькой, плохо освещенной станции.

Заместитель начальника «Воркутстроя» Иван Кириллович Мартовицкий смотрел в окно. Там с тяжелым грохотом проносились составы, груженные танками, пушками, «катюшами», и сердце радостно сжималось от мысли, что вся эта мощь летит «по зеленой» на запад, к фронту. Еще два года назад фронт стоял здесь, у Москвы, а теперь откатился к довоенной границе, где сосредоточивались резервы для последнего, решающего удара, для полной и долгожданной Победы. Ее приближением, ее ощутимым дыханием жили миллионы людей, предельно напрягая силы.

По всем законам человеческой природы этим силам пора бы давно истощиться, поскольку шел уже четвертый год жестокой войны, четвертый год неимоверного физического и нервного напряжения, каждодневного недоедания, потерь и утрат. Но силы не истощились. Наоборот! Народ обрел второе дыхание, как это нередко бывает у спортсменов, когда они выходят на финишную прямую и до победы — подать рукой.

Стоял морозный декабрь 1944 года. Было воскресенье, но отчаянно дымили заводские трубы Москвы — рабочий класс столицы забыл о выходных днях, он работал на Победу.

Иван Кириллович подумал о том, что Воркута тоже забыла об отдыхе. Каждая тонна ее угля нужна была заводам, кораблям, электростанциям, паровозам… И чем ближе подходил поезд к Москве, тем длиннее казались километры, тем беспощаднее казнил себя Мартовицкий за вынужденное безделье в течение трех дорожных суток.

Прямо с Ярославского он поехал в Наркомат. Ему предстояло встретиться и решить ряд важнейших для Воркуты вопросов с заместителем наркома А. П. Завенягиным.

В приемной было много людей. Но когда секретарь доложила Завенягину о Мартовицком, Аврамий Павлович пригласил представителя Воркуты немедленно.

Завенягин вышел из-за стола и встретил Мартовицкого посреди кабинета, улыбнулся, крепко пожал руку, проводил к столу, усадил в кресло.

— Когда прибыли? — спросил заместитель наркома.

— Полчаса назад…

— Надо бы, конечно, передохнуть с дороги, но отдыхать, Иван Кириллович, некогда. Вы очень нужны мне. Очень!

Мартовицкий подумал о том, что в непосредственном подчинении этого человека находятся тысячи оборонных предприятий, где трудятся миллионы людей, а он, Завенягин, помнит по имени-отчеству не только крупных руководителей, но и рядового работника, если хоть однажды с ним общался.

Иван Кириллович заметил, что со времени их последней встречи Аврамий Павлович заметно сдал, глаза были усталыми и припухшими, но в них продолжала неизменно гореть искорка интереса к собеседнику, которая сразу располагала, вселяла уверенность в том, что любой вопрос будет решен должным образом.