Закончив Линкольнскую среднюю школу, Джекки упаковала свои сумки – а вместе с ними и таланты – и перебралась по возможности подальше от материнского абсолютизма – в Калифорнийский университет, Лос-Анджелес. Достигнув восемнадцати лет, она «более не волновалась по поводу мужчин, тряпок и вечеринок». Кризис миновал.

Но теперь ей предстоял кризис настоящий. Хотя она правильно разложила свои карты, вмешавшаяся судьба припасла для нее крапленую – к тому же с самого низа колоды. В самой середине ее первого студенческого года, в январе 1981-го, случилось непостижимое. Ее мать в возрасте тридцати восьми лет была сражена редкой формой менингита и теперь лежала в коме. Вызванные домой дети, Джекки и ее брат Эл, посмотрели на мать, помолились и попросили врачей отключить аппарат искусственного дыхания. Через два часа мать их скончалась. Джой Даккетт Кейн так написала в журнале «Эссенс»: «Убитая горем семья погрузилась в состояние шока. Похороны прошли самым жутким образом. Одна из дочерей потеряла сознание, с другой случился припадок, сын едва мог говорить. Лишь старшая из дочерей, Джекки, оставалась спокойной и не плакала во время похорон и после них». «Я ощущала себя прочным звеном, – вспоминает теперь Джекки Джойнер-Керси. – Если я вернусь к занятиям и займусь тем, что мне положено делать, все поймут. Джекки вернулась к своим собственным делам, значит, и нам пора вставать и перестать плакать. Мне казалось, что все ждут примера именно от меня».

Джекки вернулась в Калифорнийский университет: начинать с прежнего места, возобновить занятия науками, баскетболом и легкой атлетикой. Но теперь, когда рухнула опора ее стойкости, дрогнула и ее жизненная хватка. И Боб Керси, помощник тренера по легкой атлетике, предложил ей свое плечо.

Керси приехал в Калифорнийский университет на должность помощника тренера в 1980 году, за несколько месяцев до кончины матери Джекки. Керси, также потерявший свою мать в восемнадцатилетнем возрасте, предложил помощь Джекки, которой нужно было выговорить свое горе.

Керси помог Джекки не только в этом. Тренировавший женскую спринтерскую команду Керси «понял, что по кампусу расхаживает талант, которого никто не замечает». Поскольку к его предложениям никто не прислушивался, Керси отправился к директору по спортивным делам с предложением, на которое нельзя было ответить отказом. Керси, по собственному описанию «человек жестокий», как всегда облек свое предложение в форму ультиматума: «Либо я тренирую ее в барьерном беге, прыжках в длину и многоборьях, либо умываю руки, так как расходовать ее таланты таким же, что и теперь, образом, значит, попусту растрачивать их».

Джекки сперва уперлась в землю копытцами, не желая отказываться от баскетбола и возлюбленных прыжков в длину. Но невзирая на сопротивление, она постепенно согласилась с Керси и усердно занялась пятиборьем и семиборьем.

Оттачивая ее скорость и прыжок, шлифуя броски и умение преодолевать барьеры, Керси видел не только прогресс, он видел в этой девушке способность стать рекордсменкой мира. Однако время столь дальних помыслов еще не пришло. Дело в том, что, хотя Джекки прошла отбор и попала на чемпионат мира 1983 года, в Хельсинки ей пришлось сняться с соревнований в первый же день, так как боль впилась в ее ногу, после того как она потянула сухожилие. Потом в Олимпийском Лос-Анджелесе 1984 года она прыгала неважно и проиграла семиборье, уступив в борьбе за золото всего пять очков (6390—6385) Глинис Нанн из Австралии.

Но 1986-й стал годом Джекки Джойнер – или, точнее, Джекки Джойнер-Керси, потому что в январе того года она вышла замуж за Боба. Отношения их складывались просто, вне стадиона он был ей мужем, а на стадионе – тренером. Комбинация оказалась работоспособной, что доказали ее результаты в том самом году. 7 июля на Играх доброй воли в Москве Джекки первой из женщин превысила в семиборье отметку 7000, поставив новый мировой рекорд – 7148 очков. И уже 2 августа, всего двадцать шесть дней спустя, превысила его на 10 очков на Спортивном фестивале в Хьюстоне.

Начиная с этого мгновения, она почти не знала поражений, в непринужденной манере побеждая в семиборье в соревновании за соревнованием, и в частности, выиграв олимпийское золото Сеульских игр 1988 года с новым мировым и олимпийским рекордом в 7291 очко. Пять дней спустя она победила в прыжках в длину с новым олимпийским рекордом в 24 фута 3 1 /2 дюйма (748 см), причем победительница в многоборье впервые за шестьдесят четыре года сумела выиграть золото и в другом виде программы. Второе олимпийское золото в семиборье пришло к ней в 1992 году в Барселоне и было завоевано с результатом 7044 очка, к нему присоединилась золотая медаль чемпионки мира 1993 года. Если учесть, что в ее репертуаре значились еще и бег на 400 метров и 60 метров с барьерами, вы поймете, что имеете дело с особой, вполне законным образом претендовавшей на титул, некогда принадлежавший Бейб Дидриксон Захариас, – звание «Величайшая спортсменка мира».

Ее победные достижения были увенчаны внушительным количеством призов, которого хватило бы, наверное, и для того, чтобы открыть собственную «трофейную» лавку, поскольку она становилась обладательницей всего, что только есть на свете, – начиная от кубка Бродерика через приз лучшего спортсмена года, вручаемый «Ассошиэйтед Пресс», и до престижного «Приза Салливана». Но Джекки завоевала и нечто куда более важное, чем обыкновенные спортивные награды: она заслужила восхищение и благодарность всех знатоков спорта своими неизмеримыми трудами за пределами стадиона. Руководствуясь в качестве принципа собственными словами: «Я верю в то, что олимпийский чемпион должен отдавать свой долг молодежи и обществу», Джекки Джойнер-Керси отдала несчетные часы своему Ист-Сент-Луису, родному городу, пожертвовав часть своих призовых денег Фонду своего собственного имени, действующему в этом городе. Брюс Дженнер называет это стройное (179 см и 68 кг) чудо «величайшим среди многоборцев, как мужчин, так и женщин». Билл Косби полностью соглашается с ним, называя Джекки Джойнер-Керси «лучшей спортсменкой мира среди всех спортсменов вне зависимости от пола». А муж Боб, имея в виду многочисленные заслуги жены и на стадионе и вне его, утверждает: «Точка еще не поставлена». И это очень приятно слышать.

Тай Кобб исповедовал теорию, утверждающую, что «бейсбол отчасти сродни войне». Так он и играл – негодуя, охваченный неутолимым гневом и пылающей яростью.

Какой-нибудь грошовый психолог назвал бы такую устремленность его души соревновательной паранойей или даже манией величия. Но дело не в том – жизнь Тая Кобба была сродни современной версии греческой трагедии. Точнее, горечь, питавшая наполнявших его душу демонов, была рождена семейной трагедией, случившейся, когда мать молодого Тайруса приняла его отца за лезущего в окно спальни грабителя и выстрелом уложила его на месте. Рана так и осталась навсегда открытой, и Кобб играл каждую из 3033 своих игр с тлеющими в груди угольями, выходя на поле как на свою последнюю битву, кипя и бурля внутренним волнением.

Терзая обнаженные нервы своей души, Кобб вел на поле «войну», не забывая при этом сокрушать рекорды. Долгий перечень достижений Кобба включал: двенадцать чемпионских титулов по бэттингу, причем восемь из них были завоеваны последовательно; рекордное количество игр; высочайший показатель по бэттингу за всю карьеру (0,367); двадцать три последовательных сезона по 0,300; наибольшее количество результативных пробежек и так далее, и так далее. Уйдя из бейсбола в 1928-м, он оставил девяносто рекордов.

Находясь на месте бэттера, Кобб напоминал собой легкий камертон, нависавший над площадкой в левостороннем упоре, разведенные на несколько дюймов руки его держали биту жестом маленького мальчика, поднявшего обе ладони, чтобы бабушка его могла перемотать шерсть, – чтобы лучше владеть битой, чтобы лучше видеть полет посланного мяча. Частенько Кобб запускал мяч на противоположное поле, осуществляя изобретенный им самим прием, отступая назад, он переводил мяч налево, едва не оставляя площадку и посылая мячи налево, направо, куда угодно.