Потом возвращались домой их дети, и сердце Марджи Толуорт таяло. Он был такой милый и добрый, играя с детьми, и это, разумеется, отвечало ее представлениям о рогоносцах — они беззаботно резвятся с детьми, а их жен тем временем трахают. (Это словцо употребляли все — и борцы университетской команды, и школьная команда Стиринга. Постоянно кто-нибудь хвастался, как «трахнул влажную открытую бобриху».)

И вот однажды, подождав, когда Гарп выскочил из дому в спортивном костюме и скрылся из виду, Марджи поднялась на крыльцо, зажав в руке надушенную записочку, которую она хотела опустить в почтовый ящик. Она тщательно рассчитала, что у него будет время прочесть записку и, даст Бог, прийти в себя до возвращения детей. Самый лучший способ, рассудила она, сообщить подобную новость. Сначала, конечно, у человека шок, но мало-помалу он приходит в себя и встречает детей, уже вполне оправившись. Еще одно скоропалительное суждение Марджи Толуорт.

Сочинение записки далось ей с трудом, поскольку она не очень владела письменной речью. И надушена она была не специально, а просто потому, что у Марджи Толуорт каждый клочок бумаги был пропитан духами. Если бы она хоть немного подумала, она бы сообразила, что для такой записки духи не подходят. Но это было выше ее разумения. Духами веяло даже от ее домашних заданий; проверяя первое ее сочинение, Хелен чуть не чихнула от неожиданности.

В записке было несколько слов: «У вашей жены связь с Майклом Милтоном».

Марджи Толуорт предстояло стать одной из тех женщин, что никогда не скажут «он умер», а только: «он ушел от нас в мир иной». И вот, держа в руке надушенную записку, она замешкалась на крыльце Гарпов, потому что начался дождь.

А дождь для Гарпа был наказанием Господним. Чуть только начинало накрапывать, он со всех ног мчался домой — терпеть не мог промокшие тапочки. Он бегал в мороз, в снегопад, но стоило пойти дождю, как Гарп, ругнувшись, мчался домой и добрый час торчал у плиты в самом пакостном настроении. Потом надевал пончо и спешил на автобус, чтобы успеть к началу тренировки. По пути забирал Уолта из детского сада и тащил его с собой в зал, где занимался вольной борьбой. Из спортзала звонил домой, проверял, вернулся ли из школы Данкен. Иногда давал Данкену распоряжение, если на плите что-то доваривалось, но обычно просто напоминал ему, что на велосипеде надо ездить осторожней, и заставлял повторить на память номера телефонов, по которым следовало звонить в случае пожара, взрыва, вооруженного ограбления и уличных беспорядков.

После этого шел на помост, а после тренировки в душ, прихватив с собой Уолта, и когда снова звонил домой, Хелен была уже дома и ждала только звонка, чтобы ехать за ними.

Поэтому Гарп не любил дождя, и, хотя борьба доставляла ему удовольствие, дождь ломал его привычный распорядок дня. Так что для Марджи Толуорт было полной неожиданностью, когда он, злой, тяжело дышащий, появился у нее за спиной на крыльце.

— А-а! — воскликнула она и сжала записочку так, как будто это была яремная жила какого-то животного и надо остановить в ней ток крови.

— Привет! — сказал Гарп. Он принял ее за няню, которую приглашают посидеть с детьми. Гарпы только недавно перестали пользоваться их услугами. И улыбнулся ей с откровенным любопытством.

— А-а-а! — опять издала протяжный звук Марджи Толуорт. Говорить она не могла. Гарп увидел в ее руке смятую записку; не раскрывая глаз, она протянула ему бумажку, как будто сунула руку в огонь.

И если поначалу Гарп принял ее за одну из студенток Хелен, то теперь ему в голову пришло совсем другое. Видно было, что девушка не может говорить и очень смущается, протягивая записку. Весь опыт общения с женщинами, утратившими дар речи и от этого смущавшимися, ограничивался у Гарпа знакомством с джеймсианками, и он постарался подавить в себе злую вспышку — ну вот, еще одна безумная навязывается в друзья. А может, она пришла с целью выудить что-нибудь интересное у живущего замкнуто сына знаменитой Дженни Филдз?

«Привет! Меня зовут Марджи. Я джеймсианка, — наверняка говорилось в ее глупой записке. — Вы знаете, что это такое?»

Следующий их шаг — создание союза, вроде того, что организовали помешанные на вере идиотки, разносящие по домам брошюрки и листовки о Христе. Отвратительно, что джеймсианки добрались уже до таких молоденьких девушек; эта, например, так молода, подумалось ему, что вряд ли даже осознает, как ужасна вся дальнейшая жизнь без языка. Он покачал головой, отказываясь от записки.

— Да-да, я все знаю. — сказал Гарп. — Ну так что?

К такому повороту Марджи Толуорт была не готова. Она явилась ангелом-мстителем, чтобы исполнить свой кошмарный долг, — если бы кто знал, как он для нее тяжек! Она принесла в дом дурную весть. А он уже все знает! И его это ничуть не трогает!

Марджи обеими руками прижала записку к своей хорошенькой, вздымающейся груди, причем так стремительно, что волна ее духов и аромата юности с головой окатила глядящего на нее во все глаза Гарпа.

— Ну так что? — повторил Гарп. — Неужели вы думаете, что можно уважать женщин, которые отрезают себе язык?

— Что? — еле слышно проговорила Марджи. Она очень испугалась. Теперь понятно, почему бедняга целыми днями ходит взад-вперед по дому: он душевнобольной.

Гарп четко расслышал произнесенное слово. Это было не придушенное «А-а!», сказанное безъязыким ртом. Это было настоящее слово.

— Что? — переспросил он.

— Что? — снова произнесла она.

Он уставился на записку, все еще прижатую к груди.

— Вы умеете говорить? — удивился он.

— Конечно, — кивнула она.

— А это что? — он показал на записку.

Но теперь она уже испугалась смертельно. Рогоносец, да еще умалишенный. Бог знает, на что он способен. Может убить детей, ее. Вон какой здоровый и сильный. Такой убьет Майкла Милтона одной левой. И вообще любой мужчина, пристающий с расспросами, небезопасен. Марджи Толуорт подалась назад, чтобы повернуться и бежать от него.

— Стойте! — воскликнул Гарп. — Это записка для меня? Что в ней? Записка для Хелен? Кто вы?

Марджи Толуорт покачала головой. «Произошла ошибка», — прошептала она и, повернувшись, столкнулась с промокшим насквозь почтальоном. Тот выронил сумку, из нее посыпалась почта. Гарпу вспомнилась Дюна, выжившая из ума медведица, когда она гналась по лестнице за почтальоном в Вене. Только с Марджи получилось проще, она упала на крыльце, порвав чулки и ободрав коленку.

Почтальон решил, что пришел в не очень удобную минуту, и нагнулся, пытаясь найти среди рассыпавшихся конвертов письма Гарпа, но того сейчас интересовало только послание плачущей девушки.

— Что это у вас? — спросил он мягко, пытаясь помочь ей встать, но она не хотела подниматься и без удержу плакала.

— Простите меня, — пролепетала Марджи Толуорт. Вся ее решимость куда-то улетучилась, к тому же, побыв немножко с Гарпом, она почувствовала, что он ей, пожалуй, нравится. А она принесла ему такую ужасную весть.

— Коленка не очень пострадала, — сказал Гарп. — Надо только продезинфицировать ранку.

Он пошел в дом за йодом и бинтами, а Марджи, воспользовавшись его отсутствием, прихрамывая, сошла с крыльца и скоро скрылась за ближайшим углом. Она не могла из рук в руки передать записку, но не могла и утаить от него жестокой правды. И она оставила записку вместе с почтой. Почтальон смотрел ей вслед, пока она ковыляла по переулку до автобусной остановки. «Вечно с этими Гарпами что-то происходит», — подумал он. И еще подумал — у Гарпов самая большая почта в округе.

Это были письма, которые Гарп писал издателю Джону Вулфу и на которые тот с такими мучениями отвечал. Приходили книги, присланные на рецензию; Гарп отдавал их Хелен. Она по крайней мере их читала. Приходили и журналы, выписанные Хелен. Гарп считал, что их слишком много. Сам он выписывал только два — «Гурман» и «Новости вольной борьбы». И конечно, шли счета. Частенько приходили письма от Дженни — единственное, что она теперь писала. Время от времени слал письма, короткие и милые, Эрни Холм. Иногда им обоим писал Гарри Флетчер; Гарпу продолжала слать очаровательно-бессодержательные письма Элис.